Редактор Анна Степнова

© Валерий Степнов, 2022

ISBN 978-5-0056-6595-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ключ венчальный

Жизнь человеческая! До чего ты коротка и скоротечна. Не успеешь оглянуться, а силы на исходе, голова седая, и всё чаще живёшь воспоминаниями, украшенными воображением до значимости захватывающих приключений. Хотя есть материальные свидетели – охотничий нож с рукоятью из оленьего рога, карабин «Барс» и золотой слиток «лосиная голова». Иногда достаёшь их из надёжного тайничка на белый свет, разглядываешь, и они красноречивее слов убеждают тебя – всё это было.

Отцовский прииск

Отец таял на глазах. Тяжёлый недуг сделал из крепкого пятидесятилетнего мужика доходягу. Ехать в город на обследование он отказался наотрез. На все увещевания жены, двоих сыновей Мирон отвечал коротко:

– Отвяжитесь. Чему быть, того не миновать.

Он всю жизнь прожил в тайге, уезжал только на службу в армию. Отдал долг и опять вернулся в тайгу. Зимой добывал пушнину, летом мыл золотишко. Обычно в старательских артелях, иногда один. Привык рассчитывать на себя, никогда ни у кого и ничего не просил. Даже больной не захотел обращаться за помощью к врачам. Сначала лечился таёжными средствами – пил отвар берёзового гриба – чаги, медвежий жир, ел сырую оленью печень, молодые мягкие рога изюбря – панты. Ничего не помогало, и Мирон смирился.

Сыновья пошли в отца. Так же прицельно глядели на свет из-под лохматых бровей, любили охоту, рыбалку, с удовольствием ходили в тайгу. Однако топтать отцовские тропы не захотели. После школы оба уехали в город. Сначала один, потом другой. Оба поступили в училище гражданской авиации, стали лётчиками. При распределении попросились на местные линии в свой таёжный район. Желающих ехать в глухомань нашлось немного, и просьбу братьев охотно удовлетворили.

Летали они в одном экипаже на стареньком АН-2. Старший – первым пилотом, младший – вторым. К работе относились серьёзно. Скоро прослыли надёжными лётчиками, на которых можно положиться. Им доверяли ответственные рейсы по санитарным вызовам, спасательным, поисковым вылетам.

Родителей не забывали, часто наведывались в посёлок Казачий, где они жили. Помогали по хозяйству. О своих делах особо не распространялись.

– Мы там, – показывал пальцем в потолок родительского дома старший Анкудин, – над людским дерьмом живём.

– И свежим воздухом дышим, – добавлял младший Евстафий.

От приезда к приезду братья видели, как тает отец. В конце зимы он наказал им взять отпуск на май и обоим быть дома.

– В тайгу поведу. По высокой воде лодкой дойдём до места. Покажу вам свой прииск, передам. К добыче приневоливать не стану. Моё дело показать, а решать вам. Одно скажу – богаче жилы не было и не будет. Захотите, в золоте купаться станете.

На том разговор был окончен. После майских праздников оба явились в дом отпускниками. Отец из кержацкого рода, богу родители не молились, но старую икону с почерневшим ликом в переднем углу держали, и по старому обычаю не пил, не курил, и сыновья ни к выпивке, ни к табаку не пристрастились. Приезд отмечали чаем с брусникой, мёдом под сдобные материны шанежки.

Отец едва поднялся с постели. Побрился, причесался, надел свежую рубашку. За столом сидел просветлённый и преисполненный непонятной сыновьям значимости. Будто собирался что-то сказать или сделать, чего все должны будут запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Однако разговор шёл будничный, чего, сколько взять, когда смолить лодку и перебирать подвесной мотор. Патроны отец набил, ружья вычистил. На бревенчатой стене висели три двустволки 16-го калибра. Бывалая отцовская с побелевшими от времени стволами, и две новёхонькие вертикалки «бок-флинт». Имелся у них нарезной карабин «Барс». Братья сумели раздобыть, чем очень гордились. Держали его в самолёте. Нашлось там для него укромное местечко. Вслух о нарезном оружии мужики не говорили.

Евстафий, не любитель носить поклажу, заметил, что хватило бы им одного ружья на троих. Дескать, не сезон, стрелять всё равно некого. Отец поглядел на сына долгим, тягучим взглядом, тихонько обронил:

– У матери скалку возьми. Лёгонькая. Таёжник.

За три дня собрались. Полагали пробыть в тайге неделю, запасов взяли на две. Сложили всё в лодку, накрыли брезентом. Отец собрал себе чистое бельё, велел Анкудину положить в мешок.

– Зачем? – удивился тот.

– Надо, – отрезал отец.

Поднялись засветло. Мать встала ещё раньше, приготовила им завтрак. Молча поели, попили чаю. На прощанье присели, помолчали. Первым встал отец. Неожиданно для всех трижды перекрестился на тёмный иконный лик, поклонился. Подошёл к жене, поклонился ей.

– Прости, Аграфена, если что было не так.

Мать обомлела, всплеснула руками.

– Господь с тобой, Мирон. Неужто помирать собрался?

– Мало ли что. В тайге всякое бывает. Сама знаешь.

Надел шапку, пошёл к двери.

В лодке сыновья постелили отцу спальные мешки, поудобнее устроили его, накрыли брезентом. Анкудин сел на мотор, Евстафий спихнул лодку с берега, сильно оттолкнулся, ловко вскочил на ходу. Анкудин с первого рывка завёл отлаженный мотор, заложил на широкой глади реки крутую дугу. Они помахали стоящей на берегу матери. Узкая, по-щучьи длинная лодка легко пошла против течения.

Начинало светать. Первые лучи восходящего солнца окрашивали реку в малиновый, почти красный цвет, отчего вода казалась кровью. Аграфена испуганно крестилась.

– Пресвятая Богородица, спаси и помилуй их, грешных…

За первым поворотом Казачий скрылся.

За день они изрядно поднялись в верховье. Берега заметно сузились, течение ускорилось, хмурая, ещё по-зимнему чёрная тайга подступила к воде.

На каждом крутом повороте река наворочала завалы из острых обломков стволов, корневищ. Всё хрупкое, гнилое, прелое вода обломала, обкромсала, обглодала добела, осталось смолистое живое железо, выставленное наружу пиками, ножами, клыками. Шивера. Они манили, завораживали взгляд скорой и непременной гибелью. Зевни только, и будешь трепыхаться на лиственичной пике жучком на булавке. Правда, недолго.

Анкудин запоминал встречные шивера, прикидывал, как будет их обходить на обратном пути. Вверх по реке шивера не страшны. Если мотор заглохнет, и течением понесёт лодку, шестом можно оттолкнуться от завала, выскользнуть из гиблого места. Иное дело, когда вниз по течению, под мотором да на приличной скорости в него вмажешься. Зевнуть шиверок можно раз в жизни, потому что другого уже не будет.

Вверх и вниз по реке Анкудин ходил не раз, но всегда на моторе сидел отец. Лодку сыновьям он доверял на спокойных местах или на подходе к дому, чтобы пофорсили перед ровесниками. Сейчас не до форсу. Анкудин впечатывал в память каждый поворот, приметы по берегам. Там лобастый валун, там выворотень, там листвяга с обломанной вершиной. Минуя ориентир, оглядывался, запоминал, как он выглядит с другой стороны.

Отец ему помогал, показывал, куда держать. Вроде бы, дремал, а сам не спускал глаз с реки, закрученной в тугие пенные струи.

Как полагается по таёжным порядкам, на ночлег они остановились засветло. Лодку разгрузили, вытащили подальше на берег, крепко привязали к подмытому корневищу. Мало ли что может случиться ночью в верховье. Вдруг где-то в притоке завал прорвёт, вода покатится и лодку как языком слижет.

Отец не преминул напомнить сыновьям:

– Подальше положишь, поближе возьмёшь.

На высоком сухом берегу братья расчистили площадку для ночлега. Притащили из тайги сухие толстые лесины, нарубили валежника. Анкудин раскинул брезент для полога.

– Чего колготишься? – буркнул Евстафий. – Так что ли не переночуем.

Брат глазами показал ему на притихшего отца. День болтанки, на ветру, в сырости даром ему не прошёл. Дышал тяжело, с хрипом, под глазами залегли чёрные круги. Он обессиленно лежал на спальных мешках, иссохшие пальцы елозили по бортам суконной куртки, будто обирали невидимые крошки.

Полог они натянули в наклон. Ночью будет отбрасывать тепло костра на спящих, защищать от ветра или дождя. Под полог натаскали толстый слой елового лапника. Взялись готовить ужин. Когда стемнело, у них уже всё было готово – ночлег, еда, дрова на всю ночь.

На ужин сварили вермишель со свиной тушёнкой. Отец от жирного отказался, макал в кружку с чаем ржаной сухарь, нехотя, через силу жевал.

Ночью по брезенту мышиными лапками зашуршал дождь. Анкудин вылез из тёплого спальника, подбросил в костёр валежника, сверху прикрыл лапником. Укрытый от дождя огонь затрещал. Довольный собой Анкудин забрался в спальник и снова уснул.

Мирон не спал. С удовольствием отметил заботливость старшего сына. Младший с ленцой. Тот бы не встал. Сыновей он разбудил, едва забрезжил рассвет.

Под пологом одежда осталась сухой. Анкудин толкнул брата в бок.

– Кто вчера не хотел полог натягивать. Сейчас тряслись бы как цуцики.

Они быстро оделись, умылись с берега ледяной водой, и сон как рукой сняло. Позавтракали остатками ужина, разлили в кружки горячий чай.

Обступавшая тайга оставалась в утренней дрёме. Омытые ночным дождём лиственницы тянули над землёй голые чёрные сучья. Свисавшие с них лохмы лишайников набухли, отяжелели, сочились редкой капелью. Ни птичьего писка, ни шороха. Тишина накрывала, давила, и люди невольно переходили на шёпот. Даже река притихла, под полог едва доносился приглушённый рокот.

Они свернули лагерь, загрузили лодку. Ещё на берегу отец предупредил Анкудина:

– Гляди зорче. Часа через два по левой руке будет ручей. В него зайдёшь. Место неприметное, не проскочи.

Анкудин согласно кивнул головой. Выбрал момент, тихонько шепнул брату:

– Ты тоже не спи. Отец, похоже, на себя не надеется.

И всё-таки ручей первым заметил отец. Даже когда он поднял руку, сделал знак поворачивать, Анкудин ничего заметного на берегу не увидел. Кусты багульника в фиолетовых искорках первых цветов, полянки брусничника, редкий сосняк да многолетний вал плавника. Лишь зайдя в заливчик, отделённый от главного русла косой, разглядел устье впадающего в реку ручья.

В межень дальше тут ходу нет. Пришлось бы высаживаться, идти пешком. Сейчас имело смысл пройти под мотором ещё. Анкудин сбросил до малого газ, велел Евстафию шестом мерить глубину. Течение в ручье едва тянуло, отчего он больше походил на залив.

Когда глубины осталось не больше метра, решили не рисковать, дальше тянуть лодку бечевой. Дно каменистое, винт можно потерять в два счёта. Евстафий до паха отвернул голенища высоких сапог, перекинул через плечо капроновый шнур, легко потянул за собой лодку. Анкудин с кормы толкался шестом.

На людей снова навалилась плотная, почти осязаемая тишина. За всё утро им не встретилось ни единой живой души – ни кедровки, ни бурундука, ни белки. Тайга как вымерла.

Братья изрядно уморились, проголодались, а отец всё откладывал днёвку, обещал вот-вот дойти до места. Они обогнули очередной мысок и вдруг увидели лося. Всего в полусотне шагов. Он стоял по колена в воде, пил. Оторвался, поднял тяжёлую горбоносую голову, увенчанную огромными рогами, поглядел на окаменевших людей. С губ его падали капли, и в лодке отчётливо слышали их звонкое бульканье.

– Вот и хозяин встречает, – чуть слышно выговорил отец. – Дошли.

Лось уловил неведомый ему человеческий голос, шевельнул чуткими ушами, однако не дёрнулся, не кинулся бежать. Спокойно перешёл ручей, поднялся на берег, оглянулся и скрылся в чащобе. Братья переглянулись – вот это диво. Они никогда не видели, чтобы зверь так близко подпускал человека. Значит, его никто никогда не пугал.

Дальше ходу не было, ручей перегораживала плотина. Вода переливалась через брёвна, подпёртые покатым откосом из камней. Братья только головами качали – экую махину отец отгрохал. Зачем-то ему понадобилось поднять уровень воды в ручье. Расспрашивать не стали. Захочет, сам расскажет.

– Тять, ты вроде в гидростроители подался, – пошутил Евстафий, – осталось турбину поставить, и в каждую берлогу по лампочке.

Отец заметно оживился, сам выбрался из лодки, велел сыновьям идти за собой.

Вышли на просторную поляну. С ней открывался вид на другой берег, на пологую сопку. Лесистый склон прорезала широкая, будто специально прорубленная полоса. Над сопкой возвышалась плоская базальтовая скала.

– Отстой, – пояснил отец. – Лось там от волков спасается. Чуть серые пугнут его, он этой полосой летит наверх, забегает на камень и как в крепости.

Мальчишками они часто ходили с отцом в тайгу. Однажды видели, как волки взяли сохатого. Гнали, видно, долго. Волки вывалили языки, хватали снег. Лось тяжело раздувал бока, норовил вырваться с открытого места, добраться до сосняка, чтобы хоть сзади обезопасить себя. Звери не видели людей и живым клубком из рогов, копыт, оскаленных клыков, хвостов, рычанья и тяжёлого дыхания катились прямо на них.

Мальчишки перепугались, прижались к отцу, торопили перестрелять волков. Отец медлил, чего-то ждал. И дождался. Самый нетерпеливый молодой волк прыгнул на лося, норовя вцепиться ему в горло. Мгновением раньше лось выбросил переднюю ногу и копытом кремнёвой твёрдости проткнул волка через грудную клетку насквозь.

Повисший на ноге труп сковал лося. Он никак не мог его стряхнуть. Волки не упустили удобный момент, с двух сторон вцепились ему в горло, в пах, и лось рухнул. В тот же миг отец вскинул двустволку и двумя выстрелами уложил двух волков. Пока перезаряжал, стаю словно ветром сдуло.

Когда они подошли, лось ещё дышал. Отец достал нож, полоснул ему по горлу. Домой они вернулись с тремя волчьими шкурами и горой лосиного мяса. Потом долго вспоминали и рассказывали друг другу, как они втроём еле сдёрнули волка с лосиной ноги.

Евстафий предусмотрительно захватил лётную карту, компас. Сейчас внимательно разглядывал линии высот, извилистые ниточки рек, ручьёв.