После живой воды в животе Войнова предательски заурчало, думы думами, а пожрать бы не помешало. Сухпаек изрядно уже поднадоел, так что Оружейник решил приготовить простейшее и всем знакомое блюдо, благо вода, газ и все нужные продукты были в наличии. Видимо, таинство приготовления пищи крыски наблюдали впервые, они даже не носились кругами, как обычно, а застыли немыми неподвижными столбиками, уставившись на булькающий котелок, как на божество какое. Макароны по – флотски их поразили даже больше, чем шоколадные батончики. Умято было все подчистую, даже котел вылизали до блеска – и куда в них столько влезло?

Остаток дня Миха провел на столе, разбираясь с техникой и просматривая архивы записей, и небезрезультатно.

Первую запись с людьми, если можно так сказать о тварях в личинах человеческих, он нашел от тридцатого декабря и с неподдельным интересом и надеждой приступил к просмотру.

Шесть часов утра, в двухъярусных кроватях пятнадцать человек, с виду все как в обычной казарме: притушенный свет, тумбочки, табуретки, из одежды армейская обувь, камуфляжные горки.

Без пятнадцати семь что – то просигналило, один из спавших встал с кровати, отключил будильник. Скорее всего, это и был главарь, потому как над ним, на втором ярусе, никто не спал, а ключ от сейфа болтался на шее. Хотя сразу и не разберешь, шея это или второй подбородок, ключник больше походил на элитную свиноматку: огромный, со множеством складок, под два метра ростом, неимоверно пузатый и волосатый.

Донельзя хмурый хряк почесался пятерней, позевал, разлепил глазки – пуговки и сразу же их захлопнул, еще посидел немного, собираясь с силами. Наконец, издав звук стравливания воздуха компрессором – вроде как вздохнув, образина поднялся и на автомате пошлепал к сейфу. Открыть удалось не сразу, пришлось еще немного проснуться. Уже раздраженный, но еще не совсем отошедший ото сна свин достал бутылку виски, налил полный стакан, опрокинул в себя, как в унитаз, и только после этого окончательно разлепил мелкие гляделки.

С мордой, на которой отчетливо читалось желание кого – нибудь убить, подошел к ближайшей кровати и пнул со знанием дела в прогнувшуюся сетку. Кто – то охнул.

– Подъем, нежить! Цитрамон, паскуда мелкая, кто кого будить должен? Допляшешься ты у меня, долбоеб сказочный, пущу в переработку.

Тщедушный мужичонка со впалой грудью и неимоверно выпученными глазами вскочил и начал одеваться, по быстроте облачения он и вправду мог претендовать на титул «сказочный».

– Прости, прости, Ливер, не надо Цитрамона в переработку, он полезный, он верный пес хозяина, завсегда следящий, чтоб главному на его вопрос всегда был правдивый ответ.

Хряк расплылся то ли в улыбке, то ли в оскале, то ли просто хвастался своим поистине впечатляющим жевательным агрегатом, и для острастки заехал слегка в ухо проштрафившемуся.

– Давай – давай, полезный болезный жополиз, пошевеливай мослами, буди бригаду, пересменка уже скоро, а они еще не жравши. Потом поговорим, – плотоядно оскалился Ливер.

– Подъем, потрошители! – фальцетом завопил донельзя напуганный Цитрамон. Свин, зная, на что способен его с утра накрученный подручный, заранее заткнул уши. И верно, при желании подобным ультразвуком можно было и душу от тела отлучить. Зато эффективно, чтобы ты ни делал: спал, не спал или философствовал на горшке – вскочишь и побежишь куда – нибудь за горизонт.

Жилая зона будто взорвалась. Кругом раздавались крики, мат, грохот, летели подушки, одеяла, падали кровати, люди метались, как тараканы, вспрыснутые «Дихлофосом», царили полный хаос и паника. Чудо, что не поубивали друг друга.

Ливер, отбежав к сейфу, трясся всем своим жиром, ржал и плакал в полный голос, иногда переходя на глухое бульканье. Несколько раз шумно втянет воздух, и опять, и по кругу, между тем показывая сыгравшему побудку большой палец, мол, зачет и полная реабилитация, а может, и вовсе премия. В конце концов, хряк отдышался и заорал своей луженой глоткой:

– Хорош, долборезы гребаные. Замерли! – И как в детской игре, все будто примерзло, кому охота Ливера ослушаться, это равносильно умереть тут же, и хорошо, если сразу. – Даю вам, дети греха и порока, на все про все сорок минут, кто накосорезит, по кускам отправится в этот морозильник и принесет мне прибыль, – и он с толикой обожания похлопал по крышке морозильного шкафа. – Вы меня знаете. Отомри!

За сорок минут все уложились – и оправились, и поели, и оружие свое еще раз проверили.

– Построились, – посмотрев на часы, гаркнул главарь. – Так, хорошо, надеюсь сегодня от вашей работы получить больше, чем в прошлый раз, долги нужно отдавать, а пока вы больше жрете, пьете и боеприпас попусту жжете. Где жемчуг, спрашиваю я вас, где перлы? Вот ваши сменщики уже пяток черных красавиц набили и даже одну красную. Споранов и гороха у них тоже больше. Предупреждаю, если так и дальше будет продолжаться, я лично всем без исключения унылую пластику лица сделаю, навечно, – и Ливер опять похлопал по крышке большого белого холодильного гроба. – Кто из вас, лохов, агрит тварей и на убой водит? – Руку поднял долговязый рыжий парень. – Дар? – ткнув пальцем – сосиской, спросил свин.

– Быстрый бег и прыжки, погоняло Тушкан.

– Тушкан, значится, – Ливер осклабился. – Да какого же ты хрена, Тушканище гребаное, одно фуфло на убой гонишь? Побегай по городу, пошуми, рискуй, сучонок, иначе и дальше будешь только постных бегунов да спидеров таскать, на кой хрен они нужны нам, и ты вместе с ними? Внял? – Хряк ткнул бедолагу пальцем в грудь. Парня шатнуло.

– Да понял я все, Ливер, постараюсь, – скривившись, потирая ушибленное место, ответил Тушкан.

– То – то, а теперь, сукины дети, марш работать! Удивите меня!

Знало бы это больное на голову и тело воплощение всего дерьма, что может быть в человеке, чем это обернется, – застрелилось бы тут же.

Оружейник с интересом, не отрываясь, смотрел на разыгрываемое, будто фильм про постапокалипсис, многое ему стало понятно, а многое еще больше запуталось.

Эти люди на мониторе больше всего напоминали ему рецидивистов – злые, излишне агрессивные друг к другу, настоящая волчья стая, хотя в среде волков, можно сказать, идиллия и любовь, если сравнить с тем, что Миха видел на записи. Стало понятно, что место, где он очутился, называлось Стиксом, а чудовища имели свою иерархию, видимо, обширную. У всех людей же, как оказалось, здесь были таланты, сверхспособности, дарованные этим миром.

На мониторе появилась пришедшая с крыши смена, уставшие мужики с рыбьими глазами, как роботы, по очереди укладывали свое оружие на длинный стенд около стены. Оружейник не мог почувствовать запах, но представить – вполне, он еще хорошо помнил резкое въедливое амбре затяжного огнестрельного боя, запах пороховых газов, пота и перегретого оружия.

Ливер сидел за столом, механически кидая кости, с толикой разумного опасения посматривая на спускавшихся с крыши бойцов. Сменившиеся были совсем не тем сбродом, что совсем недавно находился здесь. Эти выглядели как настоящие матерые хищники, выживавшие в Стиксе не по одному году. Эта их сила и уверенность сквозили во всем: во взглядах, в скупости движений, в неулыбчивых лицах. Хладнокровные, жесткие, безжалостные убийцы, в мельчайших деталях знающие свое дело и каким – то боком попавшие в должники к некому Урфину Джюсу, главе стаба Лебяжье, отрабатывающие таким экстремальным способом свои долги. Вернее, один попал, легендарный Бедовый, а эти лишенцы за него впряглись – дичь безголовая, как недавно охарактеризовал их Ливер, негромко обсуждавший бригаду с Цитрамоном.

– Хозяин, чую нехорошее, будь осторожен, плохие мысли у этих потрошителей, – прошептал подручный хряку. Михаилу пришлось несколько раз перемотать запись, чтобы разобрать слова, и то больше по губам.

К Ливеру за стол, не спросив разрешения, присел альбинос с белой, даже синеватой, как у мертвеца, кожей, почти бесцветными, как две льдинки, глазами и тремя глубокими шрамами, идущими наискось через все лицо.

С виду живой мертвец, ни слова не говоря, постелил серую плотную рогожку на стол, медленно выложив на нее поочередно затвор от «Корда», масленку, свои любимые кукри^[12] и начал любовно чистить промасленной тряпочкой части крупнокалиберной снайперской винтовки.

– Это он что, так меня пугает? – Ливер посмотрел на кукри, и его холодный пот прошиб: ведь могут на дольки порубить, он даже встать не успеет. Постарался взять себя в руки и как можно хладнокровнее поздоровался: – Привет, Жнец! – Белоголовый даже не посмотрел в его сторону, просто кивнул. – Как отстрел сегодня? – Жнец снова почти незаметно кивнул.

Хряк, видимо, понимая, что от этого типа мало чего добьется, разве что еще пару кивков или, того хуже, усечение головы, загудел недовольно:

– К Тимофею^[13] вас всех! Кто докладывать будет? Кто добытое сдавать?

Рядом с невозмутимым Жнецом присел еще один воин.

– Молчун, а ты какого здесь? – спросил явно раздраженный Ливер у присевшего. – Ну, чешешь ты языком во сне отменно, заслушаешься, это не дает тебе право в базар встревать.

– Значица, так, Ливер, – уверенно сказал один из волков. – Парни определились наконец с заместителем Бедового. Меня вот наделили полномочиями.

Молчун выложил на стол добычу, которой было необъяснимо много. Ливер ошалело хлопал глазками, не понимая, как вообще это возможно.

– Пипец, потные носки мне в рот. Кого ограбили?

Воин, как хороший игрок в покер, сохраняя полную отрешенность, и бровью не повел:

– Здесь двести восемьдесят грамм узелкового янтаря, триста десять споранов, сахарка девяносто две штуки. И еще вот это. – Он очень осторожно и медленно, будто что – то чрезвычайно хрупкое, выложил на покрытый лаком центр стола две красных жемчужины.

Все взгляды мгновенно устремились к ним, наступила напряженная тишина, в которой отчетливо раздался чей – то шепот:

– Алое сокровище.

Выждав достойную паузу, Молчун продолжил:

– Сафари выдалось удачным. Похоже, где – то рядом идет Орда, нас цепляют только краем, судя по всему, обходят ЛАЭС. Мы думаем, неназываемых боятся потревожить. Начало смены было отвратным. Поначалу мы загрустили, одни топтуны да кусачи в наличии, никакого профита, задолбались ковырять их и в карьер стаскивать. Ко второй половине дня внизу целая стая низших употребителей собралась, и вправду настоящие чайки помоечные, как ты их называешь. А за три часа до конца смены видим – наш загоняющий Клюня, паровоз знатный, за собой двух элитников тянет! – Молчун, хохотнув, указал на кучерявого крепкого парня, мявшегося за спиной. – Сам, как лось на гоне, сквозь бор прется и орет почти так же, талант. Элитники, оба кило под четыреста, за ним в синхроне носорогами мчатся, сосенки по пути срезая, будто и не деревья это вовсе, а обычные одуванчики. Чуть в отдалении еще толпа руберов наяривает, я стою, смотрю на них и думаю: «Мамочка моя родная, роди меня обратно, а то и вовсе не надо». Хорошо, два заряженных бронебойными «Корда» стояли на треногах, да еще и в нужном направлении. С тысячи уже начали доставать их, сдерживая. Это и спасло нашего Клюню сохатого.

Суровые мужики, обступившие стол, заржали дружно, похлопывая раскрасневшегося парня.