Глава 10

В фойе лаборатории номер пятнадцать были выставлены фотографии в черных рамках. «Трагически погибли, не забудем, вечно будут жить в наших сердцах» – и прочий треп. Есть свойство у этих ритуалов – они как игла внедряются в сердце и начинают ныть, притом вне зависимости от того, кто очерчен черной рамкой.

Черная рамка – это напоминание о том, что все там будем. Напоминание не абстрактное, а конкретное, вещественное. Мол, жил добрый человек, тоже планы строил, ходил-рядил, на бумажке памятки строчил – купить то, встретиться с тем. И вдруг все как топором обрубили. Нет человека. Нет его дел. Одни пустые заверения, что его не забудут… Забудут. Сначала привыкнут жить без него. Потом он станет историей. А потом – ну давно это было, никто и не вспомнит, если, конечно, ты не из великих и о тебе не пишут в учебниках.

Жуткий круговорот, который никогда не кончается.

В общем, отдал я должное унылому философствованию и отправился дальше.

Путь мой пошел по накатанной. К начальнику лаборатории. На пять минут. Узнать новости, задать среди нейтральных вопросов парочку имеющих для меня значение.

Доктор наук Сторожихин единственный в «пятнашке», кто в курсе произошедшего – что имело место жестокое убийство, если, конечно, не считать нашего агента. И уж никак не может быть шпионом – иначе информация текла бы к американцам совершенно другая и в иных объемах. Так что на него можно положиться и опереться.

Правда, пока что именно он хотел опереться на нас. Я выслушал его причитания и требования обеспечить безопасность его объекта и его людей, иначе катастрофа для страны и Вселенной. И в чем-то руководитель «пятнашки» был прав.

– Я бы с удовольствием обеспечил, – устало произнес я. – Тем более это не так и трудно.

– Правда? – с надеждой и некоторым подозрением посмотрел на меня доктор наук.

– Еще пара рядов колючей проволоки. Всех пускать, никого не выпускать. Охрана с пулеметами. Никаких контактов с внешним миром. Шарашка называется.

Начальник лаборатории задумчиво посмотрел на меня, оценивая предложение. Потом вздохнул:

– У нас так не выйдет. Мы не кабинетные ученые. Наша работа – это поле и поиск. Под конвоем будем сотрудников в командировки отправлять?

– Ну тогда будем искать другие методы.

А потом пробег по кабинетам. К одному, другому, третьему заглянул. Что-то уточнить, что-то прояснить. Но, главное, для того, чтобы переговорить с завхозом. Чтобы не заморачиваться встречами на явочном помещении, переговорим у него. Никто дурного не подумает. Оперативник еще с пятью людьми встречался.

Завхоз был на месте, в своем кабинете, пропесочивал какого-то шоферюгу за то, что у того застучал двигатель. При моем появлении отправил подчиненного думать о своем халатном поведении и порче государственного имущества.

– Ну, Евгений Гаврилович, наработал чего? – спросил я, усаживаясь напротив своего человека. – Или опять завтраками кормить будешь?

– Давай чайком порадую, – предложил он.

Себе он достал из шкафа алюминиевую кружку, а мне – обычную, большую, фарфоровую. Заваривал чай просто – бросая заварку в кружку. Притом мне немного, а себе отсыпал щедро.

– Не боишься за сердечко? – спросил я. – Это ж прямо чифирь.

– Привычка. С Брянских лесов. Немцы наш отряд тогда хорошо зажали. Взяли нашу базу с продовольствием. Мы в болотах таились. Хозяйство партизанское – там и бабы с детьми были. Все есть хотят. А нечего. Голод. Голод. Голод. Потом подводу у тыловых фрицев отбили. А там хоть бы кусочек хлеба был, так нет – только ящики с чаем… Хороший чай оказался. Азиатский. Вот им и спасались, голод утоляли. Обман, конечно, но держаться помогал.

– Светлые воспоминания, – усмехнулся я.

– Далеко не светлые. Но мои. Я с ними единое целое. Поэтому и чаек в память и по привычке такой предпочитаю. А мотор пока не шалит. У меня основа крестьянская, крепкая.

– А я на Западной Украине партизанил.

– Да, там серьезные дела были.

– И суетные. Не поймешь, где свои, а где чужие. Бандеровцы. Полицаи. Немцы.

– Война, будь она проклята.

– Наша война не кончилась. Так что давай, чего навоевал, показывай.

– У меня на примете трое. Вот. – Волынчук выдал список.

Ну, в общем-то, они и у меня на прицеле были. И надо думать, как к ним подступиться.

– А кто самый подозрительный из подозрительных? – спросил я.

– Да вот. – Волынчук вытащил из ящика стола фотографию и положил ее передо мной. Потрепанный годами ловелас. Взгляд недобрый, с каким-то невольно плохо скрываемым презрением ко всем и ко всему на свете.

– Гурий Никитич Бельш, – кивнул я.

– Он самый. Вообще не понимаю, как вы его на работу утвердили? Еще до войны в Германию с делегацией ездил – закупки горнопроходческой техники. Чем он там занимался?

– Технику закупал?

– Ага… Потом в тридцать седьмом арестовали за троцкизм и связи с зарубежьем. И за ту самую командировку, когда купили неизвестно что за большие деньги. На Колыме три года провел. И там пристроился хорошо. И тут. Пока мы фрицев били, он по экспедициям разъезжал.

– С другой стороны, заслуги его неоспоримы. Ударно на страну работает.

– Только вопрос – на какую страну… Вот хоть режь меня, Иван Пантелеевич, но чую я, что не наш он. Чужой. Смотрит с прищуром. Всем недоволен. Но перед начальством заискивает, боится. И только глазки туда-сюда бегают. Себе на уме.

– Все это эмоции.

– А что он как штык – в восемь часов с работы, а перед той катастрофой задержался. До десяти в кабинете сидел. И когда Кушнир утром в Москву собирался, этот шустряк по двору метался, что-то высматривал. А потом кому-то звонил. Это как?

– А это уже интереснее.

Я Бельша уже давно держал на примете. Исследовал вдоль и поперек. Скрытен. Недоволен всем, но про себя. Специалист в своей области превосходный – химанализ, минералогия, приборные исследования, еще чего-то сложное и непонятное. Самое интересное, круг его доступа вполне соответствует информации, которая уплыла за бугор.

Что дальше? Выписать наружное наблюдение? Судя по всему, пора…

На следующий день прилетел полковник Беляков, мотавшийся на пару дней в Северск. Там затеяна грандиозная работа – начинается создание подводной лодки с ядерным двигателем, который дает неограниченный ресурс хода. Революция в подводном флоте. Аж голова кружится от таких перспектив.

Когда я доложил ему о своих изысканиях, он призадумался, а потом недобро прищурился:

– Получается, главный подозреваемый сейчас стал заместителем у Сторожихина? То есть получил доступ ко всем секретам?

– Совсем вы меня не уважаете, – даже обиделся я. – Мы настойчиво порекомендовали ко всему объему информации его не допускать. Пусть занимается, чем занимался, и всякими организационными вопросами. Рано еще ему доклады особой важности читать.

– Черт, ты меня так до инфаркта доведешь. – Беляков усмехнулся, представив, что было бы, прошляпь мы сейчас допуск к информации стратегического значения западного агента. – Второй такой истории, как с Госпланом, нам не простят.

– Это да, – поморщившись, протянул я.

История та еще – до сих пор круги по воде идут. В 1948 году было обнаружено исчезновение из архива Госплана двух с половиной сотен секретных документов о добыче редкоземельных металлов, углеводородов и других природных ресурсов. И все это имело отношение к Проекту. Позже выяснилось, что все они оказались в британской и американской разведке. И до сих пор так и не понятно, чьих рук дело.

– Что, никого другого не нашлось на должность, кроме подозреваемого? – Беляков немного успокоился после моих слов, но недоумение осталось.

– Если бы его прокатили, то вызвали бы подозрение. Может в бега податься, тогда ищи ветра в поле, – пояснил я.

– А ты не думал над тем, что целью силовой акции был не только портфель с докладом. Может, Кушнира убили, чтобы поставить на его место этого самого Бельша? И получить доступ ко всей информации.

– Возможно. Хотя тогда лучше было бы где-нибудь в городе инсценировать разбой с летальным исходом. И вопросов не было бы.

– Значит, той стороне доклад был нужен срочно.

– Не знаю. Но узнаю…

– Может, не будем тянуть и арестуем Бельша? Пока он всю лабораторию не вынес и не продал.

– Оснований маловато, – поморщился я. – И мы не можем по нашему хотению снимать такие фигуры с доски и тормозить Проект.

– Вот и найдутся основания в процессе работы. Миндальничать с ним не будем.

– Уверенность надо иметь, – возразил я. – На сто процентов.

В принципе, мы могли просто пристрелить втихаря фигуранта без суда и следствия. Или произвести тайное изъятие – мол, пропал человек, где – неизвестно, а он в подвалах Лубянки. Это нам дозволено, потому что мы не прокуратура и милиция, для нас законность далеко не на первом месте. Мы на войне и живем по ее законам. Но для таких акций нужна уверенность даже не на сто, а на тысячу процентов, иначе спросят очень строго.

– Не имеешь уверенности? – спросил полковник.

– Пока не имею.

– Даю тебе неделю, чтобы определиться. И так уже ситуация запущена до безобразия. До терактов дожились на режимном объекте. Двое человек потеряли. Поднажми, Ванюша, ты же можешь. Или уже не можешь? – Начальник пристально, с ленинским прищуром, посмотрел на меня.

– Ну да, я могу только семьи разрушать.

В растрепанных чувствах я вернулся в кабинет.

– Тут твой муровец звонил, – сообщил Добрынин. – Напомнил о какой-то договоренности и сказал, что ждет тебя на Киевском вокзале. В отделении милиции.

– Отлично! – Я натянул плащ, фетровую шляпу и ринулся в бой.

Будет ли польза для дела – неизвестно. Но, зная Дядю Степу, можно быть уверенным, что скучно не будет. А мне сейчас хотелось движения и накала страстей, чтобы взбодриться и стряхнуть с себя ощущение, будто меня затягивает болото…

Глава 11

Московские вокзалы. Точки пересечения тысяч путей, дорог и тропинок. Как пылесосом вбирают они в себя людей со всех краев и концов страны и мира. И вечная толчея. Водоворот человеческих тел, багажа и страстей.

Вот и Киевский вокзал сейчас бурлил и дышал вечным движением. Вроде бы уже давно я из деревень и лесов вылез, а привыкнуть к этому давлению вокзальной среды не могу. Чрезмерно много людей и слишком много движения. Искренне сочувствую местным оперативникам – глаза разбегаются, а нужно работать, выискивать вокзальную шушеру, задерживать, проверять.

Там военные строем прошли по платформе, с вещмешками. Там в толчее зала цыгане вьются и присматриваются к кошелькам. Там еще какие-то заезжие жулики просвистели и усвистели – их спугнул патруль.

Мы заняли позицию в рабочей подсобке, выходящей на платформы, прикрытые гигантским арочным навесом из стекла и металла. Оттуда была видна часть перрона. Ребята из железнодорожного уголовного розыска расставились вдоль перрона, старательно строя из себя встречающих-провожающих и к правоохранительным делам никак не относящихся.

– А он точно сегодня на охоту выйдет? – доставал я Дядю Степу занудными вопросами – не по злобе, а для порядка.

– Информация надежная, – отвечал Дядя Степа. – Но точность в нашем деле – недостижимый идеал. Надеемся. Ждем. Верим…

И дождались. Прибыл почтовый поезд Киев – Москва. Со свистом и гудком. С паром, идущим от натруженного закопченного паровоза с красной звездой на носу, похожего на старого, видавшего виды добросовестного работягу.

У меня давняя любовь к паровозным гудкам. Все кажется, что они зовут меня за собой, в новые края, где все куда светлее и правильнее. Но так не бывает. Чтобы жить в свете и тепле, нужно самому прорубить окна в стене и наколоть дров. И построить кров для начала. Вот мы и строим общими усилиями социалистический мир всеобщего счастья. Когда-нибудь построим.

Состав застыл. Залязгали открывающиеся двери и опускающиеся мостки. Из вагонов хлынули люди.

Закрутились носильщики с тележками – выглядели они солидно и массивно, с бляхами на груди и в фартуках, не хуже московских дворников. Их, как всегда, не хватало на всех, и вспыхивали жаркие споры у клиентов, кто раньше заметил, кто резче махнул рукой.

Люди обнимали прибывшую родню. Ворковали. Радовались. Слышался детский смех.

И эту милую хрустально чистую суету разбил стальным ломом отчаянный крик:

– Ограбили! Чемодан увели! Большой такой! Кожаный! Люди добрые! Что же делается! Милиция!

Пожилая прибывшая пара обнималась и ворковала с встретившими детьми. Ждали носильщика, поставив на перрон объемный чемодан. И тут как по волшебству его умыкнули.

– Как его могли спереть? – заинтересовался я, издалека глядя за разворачивающимся представлением.

– Да смотри дальше. Сейчас вместе посмеемся… Вон он, Махер! Старый вор.

– Больше на артиста провинциального театра похож.

Действительно, высокий, в приталенном дорогом пальто и в шляпе, пожилой мужчина держался благородно, даже аристократично. Прямая выправка, неторопливая походка, энергия высокомерной снисходительности к окружающей суете. Истинно артист. Он тащил в руке чемодан – большой, фибровый, с металлическими обойками по бокам. И не собирался доверять его никаким носильщикам.

– Он украл? – Я все не мог понять, что и как происходит.

– Ну да, – удовлетворенно кивнул Дядя Степа.

– А где чужой чемодан? Не этот же, что у него в руке.

– Нет.

– Но как?

– Учись, чекист, чудесам бытия. Со мной еще и не такое узнаешь. Так, смотрим дальше.

Вора остановил постовой милиционер. Козырнул:

– Предъявите документы и багаж!

– И таки у вас есть основания для такого недоверия к старому интеллигенту? – с усмешкой, совершенно спокойно осведомился вор.

– Найдутся. Выполняйте.

Дальше все понеслось вскачь. Вор оттолкнул милиционера и, позабыв про чемодан, бросился не по годам резво к краю платформы. Спрыгнет – только его и видели, растает, как паровозный дым.

К нему бежали оперативники, но были далеко. Дядя Степа, выскочив из подсобки, резко рванул наперерез. Крикнул:

– Махер! А ну застыл на месте!

Вор замер как вкопанный. И поднял руки:

– Все. Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь. Со всем уважением, Степан Степанович.

Тут же подскочили оперативники из железнодорожного отдела. И начался следующий акт комедии. Мы вернули вора к его поклаже, на которую он даже не смотрел.

– Моисей Абрамович, – почти ласково заговорил Дядя Степа. – И не стыдно уважаемому седому еврею чемоданы на вокзалах воровать?

– Что вы знаете о евреях, молодой человек? – всплеснул руками Махер. – Нам лучше всего удаются революционеры, портные и воры.

Тут он покосился на меня, нутром и многолетним опытом ощутив, кого я представляю. И добавил бодро:

– Про революционеров я со всем уважением.

Подумав, он вдруг решил начать наглеть:

– А вообще, с чего вы решили, что я что-то украл? Я просто приехал из теплых краев. И не рассчитывал на такой холодный прием.

– Ну да, – кивнул Дядя Степа.

Взял за ручку еврейский чемодан. Поднял его.

Я аж присвистнул. Под ним был еще один чемодан. Кожаный, дорогой. Тот самый, по которому сокрушались его владельцы.

Теперь я понял суть фокуса. Вор идет с чемоданом без дна – одна бутафория. Видит приглянувшийся ему чемоданчик. В суете накрывает его своим, прихватывает за ручку. Владельцы, заметив пропажу, начинают орать и озираться в поисках своей ноши. И не видят ее. А их чемодан едет в недрах другого чемодана. Ох, насколько же изобретательна и пытлива воровская мысль.

– Сдаюсь! – вздохнул еврейский вор. – Таки моя работа. Глупо отрицать очевидное и врать таким приятным молодым людям.

– Ну тогда пошли.

Мы отправились в железнодорожный отдел милиции. Там была обычная суета – расфасовывали по камерам и кабинетам бродяг, воришек, просто подозрительных субъектов.

Пока шло оформление и работа с потерпевшими, нам дали в тесной комнатенке с двумя стульями и столом переговорить с задержанным.

Махер не стал тянуть кота за хвост и сразу перешел к сути вопроса:

– Смотрю и вижу, Степан Степанович, что у вас ко мне какой-то злободневный вопрос. Не могу представить, чтобы вы оторвались от важных государственных забот лишь для того, чтобы обидеть такую мелочь, как я.

– В самую точку! – согласился Дядя Степа.

– И дело хитрое, если ЧК подключилось, – кивнул мне, добросердечно улыбнувшись, Махер.

– Еще точнее, – не стал спорить муровец.

– Конечно, помогу, чем могу, – произнес Махер. – Если мы забудем об этом глупом недоразумении на платформе.

– Не забудем, – покачал головой Дядя Степа. – Уже не получится. Колеса правосудия завертелись… Но обещаю словечко замолвить. Хорошее такое словечко. Не всепрощение, конечно, но минимизация последствий.

– Минимизация последствий. Звучит заманчиво. Но вынужден отказаться.

В общем, повыделывался Махер еще немного, потом сильно задумался, когда Дядя Степа пообещал передать его в руки госбезопасности, которая из принципа вывернет его наизнанку и отправит в места не столь отдаленные на весь остаток жизни. В общем, он поморщился, как от хорошей порции хины:

– Я уже в том возрасте, когда любят больше прогуливаться, а не сидеть… Ну что же, я готов предоставить свои консультационные услуги. Но не более.

О как. Консультационные услуги. Умеет излагать.

– Турок. Не вспоминается такой? – спросил Дядя Степа.

– Стасик, что ли? Помню, был такой мальчонка. Путался под ногами. Все старался что-то выгадать по мелочам. Так получалось, что мы все время сталкивались. Нечасто, раз в год. Но постоянно.

– Что за человек?

– Ну… Нет у него призвания к нашему древнему ремеслу. Вот и менял масть постоянно – то квартирник, то разгонщик, то вообще презренный гоп-стопщик. Ни к чему душа не лежала. Жаден до судорог в ногах. Трусоват. А вот в чем он талант – это в побегах. И чтобы вовремя спрыгнуть с гнилой темы. Бежал с того знаменитого «музыкального концерта». Бежал от сучьих войн. Бежал, когда его на толковище призвали к ответу за грязные делишки.

– А надо было биться? – заинтересовался Дядя Степа.

– Нет, ну если есть возможность, бежать предпочтительнее, чем погибать. Но не всю же жизнь бегать… Серьезные люди с ним работать отказывались. Вот и приближал он к себе всякую шантрапу. Все ж вор в законе, мало ли, что его раскороновать хотели.

– Когда видели его в последний раз?

– Полтора года назад. Он тогда новое дело осваивал. Угоны автомашин.

– А где там прибыль? – удивился я. – Что можно сделать с машиной?