Проспект изогнул свою лебединую шею вправо. На долю секунды Юрий перевел взгляд на зеркало заднего вида. Как вдруг…

– Куда ты… прёшь!.. – непроизвольно вырвалось у него.

Завизжали тормоза. Сила инерции бросила тело вперед. Машина замерла на «зебре», прямо перед старушкой в сереньком пальтишке, которая пыталась перейти улицу на красный свет. Юрий не успел ни испугаться, ни порадоваться своей отличной реакции, как ощутил сильный удар в бампер… Его толкнуло вперед, голова откинулась на подголовник, а старушка пропала из поля зрения… Сознание словно переключилось в иной скоростной режим, а все события как бы застыли на месте…

…Приёмный отец, посвятивший всю свою жизнь авиации, выбрал для меня Ставропольское училище лётчиков и объяснил: «там есть несколько факультетов, но я хочу, чтобы ты стал „наземным“ штурманом». Я, конечно же, поступил на «лётчика»… Правда, только со второй попытки. А причиной тому – излишняя самоуверенность. Уже в девятом классе папа познакомил меня с лейтенантами — выпускниками этого училища, служившими на Балтике. Они-то и «напели мне песен» о том, чтобы я с учебой особо не «напрягался», лишь бы по здоровью прошёл, поскольку берут даже с двойками. Так я в первый раз и «пролетел». Зато уверовал в мистику…

Предыстория этого случая была такова… Приёмная матушка умерла от неизлечимой болезни, когда мне было всего пятнадцать лет, а в конце выпускного класса меня постигло очередное горе: неожиданно и довольно глупо погиб отец. Он поехал с друзьями на рыбалку и утонул в заливе. В тот воскресный день ничто не предвещало беды. А в час, когда далеко от дома случилось несчастье, мне внезапно стало душно, и я вышел подышать на балкон. Вдруг откуда-то сверху слетел белоснежный голубь и уселся на моё плечо…

Вам когда-нибудь садился на плечо голубь? Мне тоже — ни разу. Ни «до», ни «после»… Удивлённый я взял птицу в руки, занёс в нашу квартиру и насыпал на кухонный стол крошек. Голубок не вырывался и не улетал. Он склевал угощение и снова сел ко мне на плечо. Так мы и вышли обратно на балкон. Птица вспорхнула, сделала небольшой круг над нашим домом и улетела навсегда. А вечером мне сообщили о смерти отца. Я уверен, что тот голубь был его душой, решившей со мной попрощаться…

Вспомнил я всё это потому, что перед самым отъездом на вступительные экзамены в Ставрополь, мне приснился покойный отец – злющий-презлющий. Он мне кричал: «Учи физику!..» Я бы, наверное, забыл тот сон, если бы потом не получил двойку именно по физике, из-за которой меня и отправили обратно домой. Конечно, во всех своих бедах я тогда обвинил молодых лейтенантов. А отец больше никогда не снился…

Пришлось мне окончить подготовительные курсы и ехать поступать на следующий год. Во второй раз я всё сдал на «хорошо» и «отлично», но вот что обидно: в том году здоровяков брали даже с двойками… Так я оказался среди своих единомышленников, и первое время был этим очень доволен и страшно горд. Бытовые неудобства и тяготы армейской жизни меня совершенно не пугали. Мне нравилось всё: и чай – «белые ночи», и перловка – «дробь-шестнадцать», и мясо «белого медведя», точнее – то сало, которое мы получали в лётной столовой вместо порционной свинины… Не обижался я и на подколки ребят из других училищ: «В самолёте всего две деревянные части… в их числе – голова пилота…» Ведь прекрасно помню, как многие из нас не могли пройти простейшие тесты. Например, преподаватель задаёт вопрос: «два в квадрате?» Отвечаем: «четыре». «Четыре в квадрате?» – «шестнадцать», а «угол в квадрате?..» – молчим… Самое интересное, что когда говорили: «Подсчитано, что лётчик в критической ситуации принимает до десяти решений в одну секунду…» – то у нас это действительно получалось. Видимо, преобладали какие-то качества, более важные для лётного дела…

Но самое главное – реальная лётная подготовка началась непосредственно с первого курса: самостоятельные вылеты, пилотаж… Романтика! Там для меня открылась совершенно иная реальность, и посчастливилось испытать абсолютно новые, необыкновенные ощущения! Вот тогда-то я и понял, что нет ничего выше, чище и прекраснее Неба! Как же хотелось остаться в нём навсегда! Раствориться в этой бесконечной синеве, тишине и радости!

Однако мне была уготовлена совершенно иная судьба… Человека всегда что-то ведёт по жизни. Незадолго до окончания первого курса я познакомился с пареньком, который всё свободное время проводил за чтением каких-то книжек. Как-то «от нечего делать» я его спросил:

– Что ты постоянно читаешь?

– Стихи, – ответил он мне

Я чуть не упал, поскольку был уверен, что «стишками» увлекаются только девчонки! Однако любопытство и недоверие пересилили.

– Покажи, – попросил я.

Как сейчас помню – это был томик Эдуарда Асадова. И товарищ охотно мне объяснил, что он – слепой поэт, фронтовик.

– Как незрячий человек может писать стихи? – ещё больше удивился я.

– А ты возьми и почитай… – предложил мне сокурсник.

И всё… Я – пропал! Как будто запруду прорвало в моей душе! В гарнизонной библиотеке я ознакомился с творчеством всех поэтов, которые там только были. Читал днём и ночью, как будто навёрстывал упущенное время. В окружении людей мне теперь частенько становилось скучно, а вот с книжкой – никогда! На сослуживцев я смотрел как бы со стороны и видел то, что не замечали другие. Это не замедлило сказаться на моем характере и «моральном» облике. Вскоре я стал очень задумчивым курсантом: отвечал невпопад, задавал командованию «неудобные» вопросы… А таких в армии не любят! Меня неоднократно, но тщетно пытался перевоспитывать замполит, «строить» – начальник училища, запугивать – особист… Больше всего начальников бесила фраза: «Извините, но я думаю, что вы неправы…» «Найди в Уставе слово «думать»! – орали они.

Кончилось всё тем, что в начале второго курса я решил «поставить крест» на своей офицерской карьере. Конечно, если бы отец был жив, то он меня как следует «взлохматил» и направил на «путь истинный», но так сложилось, что посоветоваться было уже не с кем. Свой выбор я сделал самостоятельно, чем резко поменял свою просчитанную на четверть века вперед судьбу… Согласно закону «О всеобщей воинской обязанности»» меня отправили дослуживать положенный срок в строевую часть. Там изменились не только окружение и среда моего обитания, но и что-то серьезно «сломалось» в самой душе. Так я начал «катиться по наклонной плоскости»…

…Треснувшее яблоко с розовым бочком, удивительно похожее на алое закатное солнце, катилось по дорожному покрытию… На проезжей части лежала женщина лет семидесяти. Очки в роговой оправе с одной разбитой линзой валялись в стороне. Из-под белого платочка выбивались серебристые пряди. Подол старомодного платья некрасиво задрался и демонстрировал порванный и испачканный кровью чулок. Первое, что Юрий с удивлением отметил: никакой жалости к несчастной старушке он не испытывает: ни сочувствия, ни сострадания, ни милосердия! Ничего христианского, да и просто – человеческого! Никаких других чувств, кроме досады и страха. Страха наказания… Даже в животе сделалось противно и щекотно, как во время воздушной «ямы» на борту самолёта. Он и не заметил, как виновник происшествия, врезавшийся в него ссади, скрылся…

Выскочив из автомобиля и бормоча нецензурные междометия, Юрий с опаской склонился над пожилой женщиной.

– Простите… – тихо шептала она бледными, как мел, губами и дрожащей рукой старалась нащупать свою плетёную сумочку.

– Что-что?.. – не понял Юрий.

– Я вас прощаю, и вы меня простите… – из полуприкрытых глаз несчастной катились слёзы.

– Бредит что ли? – обратился Юрий к притормозившей рядом бригаде «скорой помощи».

– …Черепно-мозговая травма, множественные ушибы и перелом шейки бедра, – после беглого осмотра констатировал врач и, доставая из чехла транспортные шины, добавил, – учитывая возраст пострадавшей, могу предположить, что с кровати она уже вряд ли поднимется…

– Мамаша, у вас родные есть? – задал он дежурный вопрос пациентке.

– Одинокая я, сыночек. Вот в церковь спешила…

– Отбегалась, — резюмировал доктор. – Самостоятельно кости вряд ли уже срастутся, а хороший эндопротез стоит очень дорого. Только всё это – как на копеечный конверт клеить стодолларовую марку. Безнадёга… Нет, не встанет… – вздохнул врач, и отряхнул колени. – Такая травма требует длительного и тщательного ухода. Уж лучше бы сразу… – и приступил к иммобилизации.

– Спешила она… – процедил сквозь зубы молоденький инспектор ДПС, прикрывая полой куртки, слабенький огонёк зажигалки, – правду говорят: счастливая старость – это обычный маразм. Поэтому наши бабульки скачут по проезжей части, как тушканчики по прерии, – и выпустил ртом тонкую струйку дыма. – Что ж, пожила своё, пора и честь знать… Вы послушайте, что на днях другая пенсионерка учудила… – и сержант попытался снять напряжение грубоватой шуткой.

На всякий случай, а возможно, просто от испуга, Юрий сунул «продавцу полосатых палочек» сотню баксов. После чего дальнейшая судьба пострадавшей никого уже не волновала. Подписав протокол, Юрий был отпущен домой. Однако в глубине его души острой занозой засела тревога. Как ни пытался он отвлечься, память упрямо возвращала его на место происшествия к распластанной на асфальте пожилой женщине…

…Долгое время моя душа была серьёзно больна, и лишь последние год-два она начала понемногу оттаивать, выздоравливать и реагировать на доброту. А прежде мне было очень интересно размышлять: «Что же это за чудо такое — стихи? Отчего они имеют столь огромную власть над человеком? Почему у любителей поэзии появляется особое мироощущение и обостряются все чувства? Не случайно же наивысшая форма человеческих отношений — это общение посредством стиха?» И вот тогда возникла ассоциация… Допустим, прихожу я в букинистический магазин, где разложены томики стихов. Но они не похожи на обычные книги, а выглядят как маленькие серебряные колокольчики, которые сами по себе чуть слышно позванивают. А я тоже словно небольшой бубенчик, тихо и нежно звенящий. И вот подхожу к полке, прислушиваюсь (в смысле – открыл том и читаю наугад), как вдруг… начинает звучать прекрасная, волнующая своими вздрагивающими звуками, мелодия! Стихи ведут основную партию, а мой «голосок» тоже участвует в этом оркестре. И как же мне в эти мгновения хорошо! Душа поёт и радуется! И хочется жить в этой гармонии вечно! Вот бы иметь такой колокольчик, и чтобы он был, как кровь первой группы, которая подходит каждому… Но, увы, мой «колоколец» уже не раз и ржавел, и фальшивил, и давал трещины. Порой даже удивительно, что он ещё на что-то реагирует… Но это — хороший признак: как если бы больной, находящийся в глубокой коме, неожиданно моргнул глазами — значит, пошёл на поправку…

Со временем я научился отличать на слух «мужскую» поэзию от «женской», настоящие стихи от пустого мудрствования, и стал способен многое рассказать об авторе, не заглядывая в его биографию. Когда стихи удачные, возникает гармония двух светлых душ — поэта и читателя. Я назвал такое волшебное созвучие – «резонансом тонких вибраций». Но чтобы произошло такое «обогащение» и «аккумулирование» высокой энергии, открывший книгу должен обладать не менее чистой душой, чем сам поэт.

Всякий талант даётся человеку для того, чтобы трудилась его душа! Настоящим писателем быть почётно, но трудно. Нелегко, потому что во время создания книги, он должен находиться в состоянии постоянного душевного накала, изматывая себя и оголяя нервы, что бы, не дай Бог, не накормить читателя какой-нибудь «серой тянучкой»… Правило торгашей: «Третий сорт — ещё не брак», тут не подходит. Стихи всегда и везде должны быть только самого высокого качества!

Я тоже пробовал рифмовать строки, но поскольку у меня не было других учителей, кроме книжек, то не всё получалось так, как хотелось. Не могу вспоминать без улыбки, как посылал свои «творения» в разные газеты и журналы… Моя первая работа, посвященная маме, не сохранилась, а в памяти осталась лишь критика редактора: «в Ваших стихах нет открытия или удивления…», «не стоит писать о том, что всем и так давно известно…» Это и стало для меня ударом, после которого я «перегорел»… К сожалению, в «колесе» последующих событий мне пришлось забросить поэзию… Потому что для вдумчивого чтения, помимо уймы времени нужен определённый душевный настрой, своеобразный «зуд» или «голод». Однако любовь к поэзии осталась навсегда. Она даже передалась по наследству моей дочурке. Видимо, не случайно после одного из её поэтических опытов, кто-то из сверстников кривенько начертал на классной доске: «АНЯ + ПУШКИН = СТИХИ!»

Юрий запомнил стихотворение, написанное ею лет в двенадцать:

 
Мы это слово знаем с детства.
В заоблачное королевство
Без мамы нет дорог…
Ты по пути сорви цветок,
Вручи, скажи простые строки:
«Я не забуду те дороги,
Что ты показывала мне.
Спасибо, что простила все
Мои ужасные проказы
И неказистые рассказы
Ты вытерпела… Как?
Мне не понять того никак!»
Отвечу на вопрос тот главный,
Когда сама я стану мамой…
 

Моя жизнь всегда была похожа на скачки… А на ипподроме очень важно угадать фаворита… Так же и в жизни… И вот уже много лет я бреду по ней, не беря в руки серьезных книг, а это — печальный симптом «чёрствого сердца»… Тоскливо как-то сделалось на душе: суеты и маеты много, но нет в ней главного – цели и смысла, бодрости и радости. Всё движется самотёком, как будто даже и без меня. Дни кажутся какими-то липкими и вязкими каплями… Вот и наступление весны совсем не радует: потому что знаю: сначала всё расцветёт, а затем — непременно увянет…

Поначалу, забросив поэзию, я чувствовал себя не в своей «тарелке». Но кто-то же должен и унитазы починять, пока другие занимаются творчеством… Постепенно мне стало «всё равно», я перестал ориентироваться в немыслимой пестроте обложек и удивительном однообразии названий. «К чему мне это? — думал я, — Ведь жизнь ежечасно преподносит такие сюжеты, которые просто невозможно выдумать, сидя за письменным столом»… И вот вам пример.

Однажды в Ставрополе нас отправили в совхоз помогать убирать урожай. Зашли мы как-то в один дом попить водицы… Хозяйка назвалась тётей Дусей, накрыла на стол, угостила нас очень вкусными пирогами и молодым вином. Между делом рассказала историю своей жизни. А необычное в ней было то, что тётя Дуся имела двух мужей и оба жили с ней в одном доме, правда, на разных этажах… Так получилось, что перед войной она вышла замуж, а в конце лета уже получила похоронку. После Победы вышла замуж второй раз, а тут и первый муж вернулся… Оказывается, сначала он был в плену у немцев, затем сидел в нашем лагере… А у неё уже и дети от второго супруга… Потом, правда, и от первого родила. «А куда я его прогоню?, — говорила нам добрая женщина, — жалко ведь, да и сам он не захотел уходить… Во всем виновата проклятая война! Мы простили друг друга, с тех пор и живём в любви все вместе, большой семьей в одном доме. И внуков у нас целая орава…» Попробуйте рассудить теперь этих людей…

А я вынужден признать, что, несмотря на определенные зачатки добра, негативная составляющая моей противоречивой и кипучей натуры всегда преобладала… И ничего я не мог с этим поделать: правильность мне была отвратительна, а «кривизна» — притягательна. Видимо, оттого, что криминал всегда предполагает возможность «пощекотать» нервы. И не стоит пенять на чье-то дурное влияние – ведь я сам выбирал себе друзей и сам совершал неблаговидные поступки. Однако Господь меня берег, и несколько раз я чудом избежал тюрьмы: заводились уголовные дела, меня допрашивали и «прессовали» следователи, но как-то всё обходилось…

Через столько лет, уже самому верится с трудом, что когда мы переодевались в гражданскую одежду и убегали в «самоход», то совершали серьезные преступления. Иногда избивали людей… Просто так — для потехи, ни за что… Угоняли машины, чтобы немного покататься и бросить. Если не хватало вина, то не церемонясь «брали» его в магазине и, разумеется, бесплатно. Расчет на безнаказанность был гениально прост: нас невозможно было опознать из-за двуликости. В расположении части мы слыли «серыми мышками», зато «на воле» становились дерзкими и самодовольными циниками, причём у нас всегда имелось «железобетонное алиби» — казарма.