– Нина сказала, что и Юрка туда приедет, с практики, – добавил отец.

– О! Вот Юрка-то шею им и намылит! – гнул свое хозяин.

– Надеюсь, вы не хотите, чтобы мы предстали перед нашим кузеном нищими? – скорбно произнес Игорь.

Во-во! Отлично! Тем более, что, действительно, у нас есть перед Юрой должок.

– Ну… прэлэстно! – произнес отец любимое свое слово и, вытащив из пиджака, шлепнул на стол пачку ассигнаций. – Премиальные выдали, за новый сорт! И еще столько бы дал, чтобы с вами поехать! (Блеснула слеза?) Да не могу – посевная у меня!

– Думаю, создание мощного семейного клана стоит потраченных усилий и энной суммы! – произнес Игорек.

– Ишь ты… клан! – Тут Иван Сергев не без гордости, наконец, взглянул на сынка и вытащил откуда-то из исподнего горсть купюр. – Только Юрку с панталыку не сбивайте – он мужик серьезный.

– Не собьем! – твердо пообещали мы.

И вторая пачечка шлепнулась рядом с первой. Как говорили мы с Игорьком: «После полуночи игрокам пошла карта».

БРАТАНИЕ

– Ну что, устроим братание? – предложил я.

Мы подплывали к цели нашего путешествия – Хвалынску. Отец настоял, чтобы мы именно плыли, и мы не пожалели.

Хвалынск хвалился церквями, уютными домиками, тонущими в зелени.

– Родина Петрова-Водкина, великого мастера! Его книгу «Хлыновск» читал? – Игорек, естественно, взял инициативу на себя. – Но во многом Кузьма не прав…

С его комментариями мы прогулялись по городу и даже зашли в музей, где полотен великого мастера, увы, не оказалось, зато в витринах красовались банки с изделиями местного плодоовощного комбината (аппетитными, но, увы, за стеклом), а главный зал был посвящен юности члена политбюро ЦК КПСС Михаила Суслова, начинавшего карьеру здесь.

– Мог бы вложиться и активней в этот городок, – сделал ему замечание Игорек. – Мог бы выхлопотать пару полотен Кузьмы.

С Кузьмой, похоже, Игорек уже побратался. Осталось – с кузеном.

Мы сели в допотопный автобус («Раритет!» – оценил его Игорек) и поехали в «Черемшаны».

– Чего-то Волга тут совсем не широкая! – переживал я. Ввязавшись в это дело с подачи отца, я чувствовал ответственность за все, даже за погоду. – Да и не жарко!

– Будет тебе жара! – пообещал, обернувшись, водитель и не обманул.

В котловине, среди невысоких меловых гор, где стоял санаторий – точно, была жара!

– Милые мои! Как вы выросли-то! – Нина Ивановна в белом халате выбежала из своего кабинета, и я вздрогнул: самая красивая из всех братьев и сестер!

Мы вошли в ее просторный кабинет. Здесь после уличного пекла веяло прохладой.

– Юрка прям убивался, что не смог встретить вас. На практику направили, в Красный Кут. Ничего, скоро увидитесь. Отдыхайте пока. Юлечка, проведи ребят! Да – в шестую! Потом – в столовую.

– Палата номер шесть! – усмехнулся Игорь.

– Да. Пока пустая у нас! – просто ответила тетя Нина.

Терраса, заставленная койками, темноватая из-за нависших ветвей.

– А где же здесь цепи для буйных? – воскликнул я.

Мы продолжали духариться.

– Видимо, временно сняли – к нашему приезду! – предположил Игорек. – И, кстати, напрасно, – зловеще добавил он.

– Вообще-то у нас опорно-двигательный аппарат лечат, а не психов! – сказала вдруг пожилая Юлечка, видимо, обидевшись.

– Какие койки можно занимать? – робко спросил я, надеясь с ней примириться.

– Любые! – отрезала она. – Переодевайтесь! – приказала строго, как больным. – Жду вас на крыльце!

– Да… Все тут по делу! – отметили мы, появившись в столовой. – Исключительно опорно-двигательный аппарат!

Аппарат, как говорится, один, а дефектов много. Большой выбор! Красота, действительно, тут «хромает».

– Кто приехал сюда в надежде потерять невинность – тот просчитался! – усмехнулся Игорь.

Но это не касалось, разумеется, нас – несколько жадных взглядов мы словили. Но… тетя не одобрит.

– Пока сидела – была ничего! – так жестко оценили мы одну из красавиц.

Впрочем, после кисломолочного ужина мы почувствовали прилив сил. Я предложил Игорьку «оглядеть наши владения», и мы вскарабкались на холм. В кустах застряли сгустки жары, и когда мы задевали ветки, эти «заряды» вылетали с хлопком, будто птицы. С вершины увидели круглую танцплощадку в котловине, между белых, как головы сахара, невысоких гор. Жизнь кипела! Тут лечились труженики Поволжья, одновременно торопясь отдохнуть – а когда же еще? И перед нами замелькали, как в калейдоскопе, все виды разгула по-волжски. Или «по-нашему, по водолазному» – мы взяли этот слоган из районной газеты города Сызрань, где, проплывая по Волге, наша посудина делала остановку…

Нас сразу же взяли в оборот две пожилые (нам так казалось тогда) клиентки санатория, обе с чуть заметными дефектами опорно-двигательного аппарата, что их совершенно не смущало. «Однова живем!» – так они обозначили свою программу. Танцы были исключительно быстрые, и вскоре мы, высунув языки, уползли на свою наблюдательную площадку. Не срослось!.. Видимо, здесь эти слова имели и второй смысл, медицинский. В итоге мы, неприкаянные Чайльд-Гарольды (любимый в те годы наш литературный герой), наблюдали жизнь свысока. Наши «пассии» (так именовали мы их) нашли-таки себе мужика – одного на двоих, причем, хромого, и лихо отплясывали с ним втроем, с выкриками и свистом.

– Порой я завидую им! – меланхолично, как и положено Чайльд-Гарольду, произнес кузен.

Впрочем, на следующий день, по предложению нашей Нины Ивановны, мы благосклонно согласились принять участие в местной параолимпиаде и заняли все первые места – и по бегу, и по прыжкам – при явном пособничестве тети Нины, проводившей соревнования. С судейством определенно было что-то не то. Поэтому грамоты на той же танцплощадке мы принимали смущенно.

– Что делать? Наш клан работает! И так будет всегда! – Игорь отнесся к ситуации более продуктивно. – Денди и спорт – понятия совместимые! – главный наш «денди» был снисходителен.

Известно, что даже лорд Байрон, автор Чайльд-Гарольда, не отвергал спорт и, несмотря на дефекты опорно-двигательного аппарата, переплыл, кажется, Ла-Манш. И брал призы! Кажется, в гребле или в чем-то подобном. Значит, можно и нам. И мы позволили себе увлечься греблей, как это модно в Оксфорде, а также в Кембридже. Каждое утро мы гребли «английскую милю», отмеренную Игорьком, на широкоскулой санаторской лодке, в теплом круглом пруду, окруженном зарослями. Солнце слепило и сквозь них, но глазастый Игорек вдруг углядел что-то важное в темных кустах.

– Люби-имый! – вдруг заорал он.

«Экстаз, экстаз!» – это мы повторяли то и дело. «Затискать» родственника – это наш долг, для этого мы и приехали. «Люби-мый!» – раньше только мы с Игорьком так называли друг друга, но теперь кооптировали (одно из любимых Игорьковых слов) и Юру. Выбивая ногами солнечные брызги, Игорек первым добежал до берега, стиснул кузена в объятиях и начал трясти, как говорится, по полной программе. Юра смотрел через его плечо, растроганно и слегка сконфуженно – столь горячих эмоций он явно не ожидал, особенно после встречи на ВСХВ. Не ожидал, но надеялся – и был, видимо, счастлив. Был счастлив и я. «Он простил нас. Широкая волжская душа!» Впрочем – это мы так решили, и теперь хотелось бы в этом убедиться…

– А давай пригласим Юрка в ресторан! – вырвалось вдруг у меня, когда мы с Игорьком вернулись в палату передохнуть от родственных чувств, все еще нас переполнявших.

– А давай! – растрогался вдруг и Игорек.

Его искусственные эмоции переросли, видимо, в настоящие. Это бывает.

– Можно, – расплылся в улыбке Юра, когда мы озвучили предложение.

И нас аж на «скорой» отвезли в Хвалынск (предлог – посещение домика, где вырос и возмужал наш кузен). Помню, поразила темнота в комнатах – ставни от жары. Потом мы зашли во вполне «аутентичное», по выражению Игорька, заведение. Запомнилась красивая изразцовая печь. Остальное – меньше.

Помню, мы стоим на пыльном солнечном перекрестке, и счастливый Юра кричит: «Братики вы мои!» – и бьет нас лбами, что было, несомненно, проявлением страстной братской любви… Потом была, видимо, «Скорая помощь».

Добившись признания, московский кузен наш заважничал, закапризничал:

– Где развлечения должного уровня? Где-то гуляет же здешний истеблишмент?

– Тут, вообще, в основном лечатся. И твое левое колено мне по-прежнему не нравится, – строго сказал Юра Игорьку.

Мы, конечно же, проходили процедуры и ванны.

– Лечиться я могу и в Москве, причем на высочайшем уровне, – брюзжал Игорек. – Где здесь приватная зона?! Где отдыхает истеблишмент? Ты, Юра, огорчаешь меня!

И, наконец, ради братика, Юра рассекретил страшную тайну.

– Вон там, на горушке… есть истеблишмент. Один! – Он указал на сравнительно скромный домик.

– Это должно быть интеллектуальным лежбищем для нашего клана! Я вижу, что наш клан всесилен! – торжествовал Игорек.

Я давно уже с интересом наблюдал, как время от времени к домику на горушке по хребту медленно тянулись черные «Волги». Почему же так медленно? Загадка эта требовала решения. Я даже предполагал, что это погребальные процессии. Крематорий? Вот туда бы как раз не хотелось. Но Юра, хоть и хмуро, пояснил, что там Эдем, райские наслаждения для узкого круга. Юра предупредил, что путь, ведущий туда, просматривается и даже простреливается. Не хватало нам только, после неудачного Коктебеля, вернуться «с родных угодий» с пулей в голове. Поэтому – поползли. Это, оказывается, не колючие кусты, а райские кущи. А дальше – Эдем. Сдвинув форточку, Юра просунул свою лохматую лапу, и вот крохотный золотой ключик – в мощной лапе дикаря. Дверь скрипела так долго, так медленно открывалась…

Душно и затхло. И темно – окна закрыты ставнями от солнца, как это повсюду на юге России.

– Ставни не открываем! Нас нет, – шептал Юрок.

Игорек понимающе кивал. Его, как ни странно, это устраивало. Приключение даже вызывало восторг.

– Вот так – скромно, за закрытыми ставнями, все и происходит! – в упоении говорил он.

Что происходит? Что-то понятное лишь ему. Игорек вдруг дерзко открыл чуть покатый холодильник «Жигули», смело вынул бутылку, сковырнул жестяную пробку. В хрустальном стакане (единственном бросающемся в глаза предмете роскоши) зашипело, забулькало, и даже у нас, стоящих чуть в отдалении, защипало в носу. Игорь пил медленно, закрыв глаза.

– Да! – Он, наконец, открыл очи – они сияли. – Да! Это настоящий нарзан.

Праздник! Правда – исключительно для него. Он страшно гордился этой своей причастностью к ним. Не к нам! Причем, их даже не видя. Меня же, наоборот, как-то не впечатляла эта роскошь. Но его – пьянила. Тяжелые бархатные темно-красные шторы на окнах, из той же ткани – скатерть на столе. И из той же ткани (не к столу будь сказано) – чехол на крышке унитаза. Все! Но Игорек, как ни странно, был этим покорен. Этот партийный лаконизм неожиданно пришелся по душе нашему «фанатическому приверженцу стиля». В самый раз!

– А ты как думал? – снобировал он меня. – Тут золотые висюльки повсюду?

Совершенно я этого не думал! Но и в этих объятиях «партийного бархата» я бы тоже лишнего часа не провел. Если бы не друг. Ему это было важно.

На мое предложение пригласить гетер из числа медсестер, чтобы хоть как-то развеять похоронную атмосферу, он ответил холодным презрением.

– Я думаю, до таких пошлостей здесь никогда не доходит!

Но до чего же доходит-то? В результате, я, человек в глубине души агрессивно непьющий, предложил приносить хотя бы бутылки с собой, чтобы хоть как-то развеяться, на что Игорек снисходительно согласился – но пил сдержанно, надменно насмехаясь – видимо, над нами, не «кооптированными». Когда мы в очередной раз уносили тару с собой, я горько усмехнулся:

– Приемо-сдаточный пункт надо найти!

– А ты думал – он тут ТЕБЕ?

Что значит «МНЕ»! Я чувствовал себя глубоко оскорбленным: обвиняют в нарушении неведомой мне партийной эстетики, хотя партийным мне быть так и не довелось. А он, Игорек, чувствовал себя искушенным хозяином среди других искушенных. Теперь мог рассказывать везде: «Принимали нас на высшем уровне». Никогда я еще так не уставал – тем более, на отдыхе! Попали, можно сказать, в капкан. И капкан сработал! Не зря Юра так вздыхал. Ради братиков он готов был на все, но это, видимо, было за гранью всяческой осторожности. И однажды к нам постучали.

– Юрий Аляксеич! Сторож это! Надо уходить. Едут!

Меня поразило, как быстро и четко собрал все принесенное Игорек.

– Ошибок не делаем!

Как ни странно, необходимость уйти его нисколько не покоробила. Партийная дисциплина!

– Вон кепочку не забудь! – сказал он мне с презрением высшего к низшему.

Поднялся человек!

– Будущий партаппаратчик! – определил Юра.

Но, к счастью, ошибся.

Потом мы сидели на скамеечке у фонтана и наблюдали, как по белому хребту медленно – ну почему же так медленно? – ползут черные «Волги». Подползли к домику. Такое впечатление, что никто даже не вышел. Партийный аскетизм?

– Эх! – простонал я. – Надо было им хотя бы пиво разбавить… чем-то натуральным! Чтобы пили и говорили: «Странное нынче пиво!»

Кстати, эта фраза стала потом одной из наших любимых. Но замысел в дело не воплотился. Произошло другое.

– Я, кажется, расческу в ванной забыл! – сказал Игорь, бледнея.

Юра крякнул. Брательник ради нас рисковал. И не столько собой, сколько должностью Нины Ивановны. Да-а… Принимают нас от души! Но Игорьку, чувствовал я, мы были в тот момент безразличны. Мучила его несостоятельность перед своими, которые нигде ничего не забывают. Помахивая ладонями перед его лицом, мы, наконец, вернули его к реальности. А реальность, увы, оказалась сурова:

– Все, робя! Сматываемся! – деловито вошел в нашу палату Юра поутру. – Прокололись! Могут и в вуз сообщить, если вычислят. Ноги – в руки!

О том, что «тягали» и Нину Ивановну, он тогда не сообщил. Мы узнали об этом от него много позже.

Но я чувствовал что-то подобное и переживал. Игорек, наоборот, был спокойно-многозначителен и единственной промашкой считал лишь оставленную расческу. «Это больше, чем преступление: это ошибка!» – повторял он любимую фразу из Талейрана, причем – с упоением. Ему, в общем, все понравилось – даже партийная суровость. А я считаю – прокол. Приехали, называется, загладить вину… И вместо этого опять отличились. Блистательных негодяев, мне кажется, пора мочить. Но как?

– Ну что? По домам? – осведомился Игорь.

– Какое «по домам»? – вскричал Юра. – А Волга?!

Взяв в Саратове моторку («У кого-то из представителей клана», – небрежно пояснил Игорек), мы помчались. Юра был за рулем, который (непривычно для нас, автомобилистов) располагался сзади.

Примерно через час полета сквозь ветер и волны мы причалили у высокого мыса и, намотав цепь вокруг огромного камня, взобрались на утес. Юрок, сам похожий на заросший мхом камень, встав над обрывом, смотрелся отлично.

– Это мой утес!

– Ты прямо как Степан Разин! – сделал я ему комплимент.

– Бери выше! – улыбнулся Юра. – Степан просто стоял. А я тут строю.

– Где? – Игорек оживился.

Филимонковский домовладелец почуял собрата.

– Здесь!

Игорек был не только языкаст, но и рукаст. Свое родовое гнездо он уже перестраивал, и здесь они с Юрком, отстранив меня, буквально за полчаса сколотили крыльцо для будущего дома из валявшихся тут досок.

– Не обижайся, Валера! – приголубил меня Юрок, стоя на самодельном пьедестале. – Вот здесь, на самом верху, мы прибьем три доски – и это будем мы!

– Чтобы о нас ноги вытирали! – все еще переживал я.

– Только лишь самые достойные! – выкатил грудь Игорек.

И мы их прибили. И надписали.

– Теперь вы, братики, приколочены к Волге! – торжествовал Юрок.

Так началось наше освоение Волги. Появились жёны, потом дети, влились родственники, потом родственники родственников… но три брата-богатыря, три доски – были главной опорой.

ПРОХОД НА МАЛЫЙ ДЕМИДОВ

Но и в Москве жизнь не стояла на месте. Игорь Иваныч, удачно женившись и мысленно объединив квартиру жены со своими хоромами, выменял шикарные апартаменты в центре, в Гороховой слободе, вблизи Курского вокзала. Правда, Наташа, его жена (умом и характером – царица), говорила, что все это сделала она. Значит, Игорьку повезло дважды – и с квартирой, и с женой. Ну и правильно. Перед таким, как он, жизнь должна расстилаться, словно ковер!

Помню, как он встретил меня в первый раз «у паровоза» – молодой, красивый, веселый, уже обладающий квартирой, до которой от Ленинградского вокзала – двадцать минут пешком.

– Думаю, тебе это будет удобно! – сказал он.

И повел меня по узкой улочке над рельсами (слева наступали дома). Поезда проходили внизу, а мы, счастливые, летели поверху. Пахло клейкими почками. Тихие дворики с невзрачными домиками. Строение № 1. Строение № 2. Такое только в Москве!.. Сколько раз еще я ходил этим путем! Поднявшись от рельсов по лесенке, мы попадали в Историю, историю Москвы, которой Игорек тогда так увлекся. Жить в таком месте – и не увлечься им? Новая Басманная, Старая Басманная, купола церкви Никиты Мученика прямо под окном. Покатый Малый Демидов (как называл его он) – и высокий дом с их балконом на седьмом этаже.

– Вон! Задирай голову – наш балкон!

Самый большой дом на дряхлом Малом Демидовском.

– Кооператив для ответственных работников, – вскользь сообщил Игорек. – Середина двадцатых.

Квартира огромная, на три стороны. Один балкон, парадный, с витыми столбиками – перилами – на старую Москву, проткнутую сталинскими высотками, с семнадцатого по двадцатый век. Другой – у пожарной лестницы, уже негодной – в тихий московский дворик с кривыми тропинками среди травы. Не уходил бы – что с того балкона, что с этого.

И, при первой возможности – в Москву! Причина? Сама Москва. А повод? Литература – вот! Говорят, что в Москве большие возможности… Правильно говорят. Причина и повод – вещи меняющиеся: повод порой вырастает в причину, в дело жизни… а причина превращается в приятную обязанность: посетить родственников, когда ты в Москве. С самого раннего поезда (так специально задумывалось) я мчался к любимому кузену. Он уже бодрствовал, вставал на рассвете (особенность организма) и бродил по квартире, стараясь не разбудить жену. И тут – я!

– Люби-имый! – наш совместный крик, трясем друг друга, что есть сил.

И затворяемся с ним на кухне, озаренной солнцем, рядом с пожарной лестницей. «Давай, как-нибудь спустимся?» – «Давай!» Все – наше! Москва предо мной!

Делились маленькими тайнами (только самое невероятное в наших похождениях ценилось тогда), хохотали на кухне до семи утра, пока, потягиваясь, не выходила Наташа:

– О! А я сплю и вижу веселый сон, будто Валерка приехал. А ты – тут!

– Кофе? – предлагает Игорек (до этого, надо признать, мы хохотали с ним на голодный желудок).

Игорек делал из яиц с майонезом закуску «Маккаллерс». Откуда? Это даже не обсуждалось! От Игоря Иваныча! Без комментариев.

– Блинчики по-пьемонтски!

А откуда ж еще? Муниципалитет Пьемонта, я думаю, горячо бы одобрил. И вслед за ним – мы.

Потом мы выходили в Москву и шли пешком к нему на работу – он признавал исключительно пеший путь, силы играли. Тихое летнее утро, из палисадников перед домиками выползали на тротуар, как змеи, черные струи воды после полива и постепенно замедлялись, мутнели в чехле пыли, как нога в чулке.