Цитаты из книг автора «Валерий Панюшкин»

– Почему сгорели? – переспросил Илья, уплетая блин. – Потому что здесь был колхоз, племенное стадо, тысяча голов… – Тише, тише! – подпевала старуха, как будто слова старика были солдатской песней, а старуха исполняла в ней партию дишканта. – Молодежь работала, на эмтээсе, на ферме, – вел старик свою партию, «эмтээсом» называя машинно-тракторную станцию. – А теперь… – Тише, тише! – А теперь три старухи скособоченные и молодежи никого. – А у вас есть дети? – вклинился в разговор Илья, как в многоголосой песне второй голос вклинивается в партию первого голоса. – И сынок, и дочка. – Тут уж началась партия старухи, и она от печки завела свое печально и просто. – Дочка, слава те господи, вышла замуж в Липецке за хорошего мужчину, вроде не пьет. А сынок армию отслужил, так теперь в тюрьме, выйдет через полгода, так надо его устроить… – Куда ты его устроишь, мать? – Надо устроить. Кабы опять не сел…

В кафе было людно. Четыре молодые женщины за соседним столиком галдели о шмотках, о деньгах, о работе, о любовниках, о детях, о театре, даже иногда о книгах. Но им не было дела ни до нас, ни до демократии, ни до Марша.

Интересно было только таджикским гастарбайтерам, которые строили на проспекте Сахарова новый многоэтажный дом. Они побросали инструменты и наблюдали митинг со строительных лесов. Интересным было только выступление молодой активистки СПС Маши Гайдар. Она возмущалась царящим в стране беззаконием и обещала президенту Путину, что его-то, дай срок, будут судить по закону и с полным соблюдением гражданских прав. – Уже сейчас, – кричала Маша, – я могу зачитать вам, господин президент, ваши права. Вы имеете право хранить молчание. Вы имеете право на один телефонный звонок. Вы имеете право на адвоката…

Митинг был, разумеется, скучным. Лидеры различных лилипутских оппозиционных партий больше заботились не о том, чтобы увлечь толпу пламенными речами, а о том, чтобы времени на выступления лидерам каждой партии отводилось поровну, чтобы партийные флаги в толпе не перемешивались и чтобы никто, не дай бог, не подумал, будто где-то там на мостовой одетый в пиджак и галстук активист либеральной партии СПС обнимается с одетой в кожаную косуху активисткой национал-большевиков Лимонова, а сине-белый либеральный флаг над их головами ластится к черно-белому лимоновскому молоту и серпу. – Не могу видеть серпы и молоты, – сетовал лидер либералов Борис Немцов, взбираясь в кузов грузовичка, служивший импровизированной трибуной. – Они моих родственников убивали в Гражданскую.

И вдруг поняла, что все уже как будто случилось. Она еще не знала, как выйдет замуж за Сергея Удальцова, но это уже как будто случилось. Она не знала, что у них будет двое детей. Что она вступит в Авангард красной молодежи. Что станет пресс-секретарем Авангарда красной молодежи. Что каждый вечер, когда муж будет приходить домой, они будут разговаривать за ужином о партийных делах. Но это уже как будто случилось. Она не знала, что однажды они с мужем раскроют в рядах АКМ стукача, доносящего в ФСБ о всех предстоящих пикетах и акциях. Что выгонят этого человека. И что Анпилов вступится за него, скажет: «Хорошо, что есть стукач, пусть ФСБ приглядывает, кабы вы чего не натворили». Что придется после этих слов выйти из «Трудовой России». Она не знала, что Сережина мама будет приходить по утрам в дни митингов посидеть с детьми и будет говорить: «Осторожно, Настя, учти, если тебя арестуют, я больше не буду сидеть с твоими детьми и отпускать тебя на митинги». Она не знала, что однажды на митинге «Антикапитализм» ее арестуют, бросят на металлический пол тюремного автозака, навалят сверху еще гору арестованных и станут бить по голове сапогами и превратят лицо в сплошной синяк, и вырвут клоками волосы. Она не знала, что однажды один из их товарищей, студент-химик, соберет самодельную бомбу и попытается взорвать ее у входа в правительственное здание. И что Сергея посадят из-за этого несостоявшегося взрыва как организатора уже не по административной статье, а по уголовной. Хотя Сергей понятия не будет иметь о бомбе. Хотя бомба будет скорее фейерверком, чем боеприпасом. И ей придется объяснять сыну, почему папа в тюрьме. Она не знала, что придут жестокие времена. Что даже несанкционированный пикет будет считаться не административным нарушением, а уголовным преступлением, экстремизмом. Она не знала, что каждый раз каждый Марш несогласных ее мужа будут арестовывать первым и отпускать последним. И каждый раз она будет бегать по отделениям милиции и спрашивать, не видел ли кто Сергея Удальцова. Она не знала ничего этого, но поняла вдруг, что все уже как будто случилось. Свечки потрескивали. Священник расправил епитрахиль и сказал: – Ты уже его жена. Единая плоть. Помогай мужу. Это твой крест. Всегда будь с ним рядом.

И вот однажды, узнав, что Сергей Удальцов в анпиловской партии «Трудовая Россия» создал молодежную организацию под названием Авангард красной молодежи, Настя решила пойти к Сергею на митинг. Ей нравилось название. Название было боевое. Авангард красной молодежи – АКМ – аббревиатура как у автомата Калашникова, автомат Калашникова модернизированный. Название ей нравилось, но Настя шла на митинг с предубеждением. Она была лимоновка, радикальная революционерка, и, кроме жалости, никаких чувств не могла испытывать к анпиловской партии, состоящей сплошь из пенсионеров. Даже молодежная организация «Трудовой России», думала Настя, должна быть какая-то пенсионерская. К тому же, думала Настя, Сергей Удальцов считает ее вертихвосткой. Но митинг оказался веселым. Бодрым, живым. Как объяснить священнику, чем отличается веселый молодежный митинг от пенсионерского? В конце митинга Сергей Удальцов проводил Настю до такси, открыл ей дверцу и прошептал: – Приходи к нам завтра на пленум… И Настя почувствовала, что Сергей зовет ее на свидание. И как было теперь объяснить священнику, почему у тебя все сжалось в груди и почему защекотало в ладошках, когда мужчина пригласил на пленум тем тоном, каким приглашают поужинать где-нибудь вместе. Свечки потрескивали. Подбежал мальчик-алтарник. Что-то прошептал батюшке на ухо. Батюшка кивнул. Потом спросил Настю: – Ты уже была с ним? – Да, – ответила Настя честно.

Настя совсем запуталась. Ей казалось, будто священник совсем ничего не понимает из ее сбивчивых рассказов. За ее спиной в очереди люди уже покашливали, намекая батюшке, что пора бы отпустить эту молодую женщину и исповедовать остальных. И от этого Настя путалась еще больше. Ей хотелось рассказать про первое свидание. И она не знала, как рассказать. С Сергеем Удальцовым они были знакомы до первого свидания задолго. Встречались на концертах Егора Летова. Встречались на днях рождения общих друзей. На одном таком дне рождения Настя была особенно весела и особенно хороша. И кокетничала со всеми напропалую. И особенно ей хотелось понравиться Сергею Удальцову: в тот вечер ей особенно нравилось его красивое и смелое лицо. А он сказал ей, что она вертихвостка. Или, может быть, не говорил – Настя не помнила, – может быть, ей просто показалось, что он считает ее вертихвосткой.

На следующее утро они собрали палатки и стройной колонной вошли в Москву. Но на Севастопольском проспекте около первой же станции метро дорогу им преградили бойцы ОМОН. Омоновский офицер вежливо сказал Анпилову, что хотя марш разрешен и митинг в центре города разрешен тоже, но пройти по городу демонстрантам нельзя – это будет мешать уличному движению. – Поезжайте на метро, – сказал офицер. Уловка была очевидной: половина участников марша были иногородние, они заблудились бы в метро, опоздали бы на митинг, перепутали бы названия улиц и подземных станций. – Мы не поедем в метро! – взвизгнул Анпилов. – Мы перекроем движение на Севастопольском проспекте. С этими словами он сел на асфальт. И остальные демонстранты рассредоточились по проезжей части проспекта и тоже сели. Движение остановилось. Омоновский офицер пожал плечами. Отвернулся и проговорил что-то в рацию. В те времена у ОМОНа не было еще привычки бить демонстрантов. Этот омоновский офицер приказал пригнать две поливальные машины. Не водометы для разгона демонстраций, просто поливальные машины. И они не окатывали демонстрантов водой. Просто лили воду на асфальт, и вода текла по мостовой, потому что Севастопольский проспект в том месте идет под небольшой уклон. И через пять минут все демонстранты встали. И освободили проезд. И многим стало плохо. В буквальном смысле плохо с сердцем от обиды, что так легко удалось разогнать их. Сергей искал Анпилова. Шел по газону, где тут и там прямо на траве лежали пожилые люди, между которыми бегала медсестричка с нашатырем и нитроглицерином. Анпилову тоже было плохо с сердцем. Сергей нашел его. Он лежал на траве в расстегнутой рубашке, сосал нитроглицерин и всхлипывал: – Суки! Суки! Водой! Чтобы я был в мокрых штанах! Чтобы как будто я обоссался! Суки! Суки! И тогда Сергей подумал, что все эти люди слишком пожилые даже для бархатной революции. Слишком немощные, чтобы протестовать.

Часа через четыре колонна митингующих с коммунистическими и антиправительственными лозунгами двинулась все же от центральной площади города Тулы по направлению к Москве. Их было человек двести. Их сопровождала машина милиции. На шоссе для них выделена была одна полоса поближе к обочине, и их машина с мегафоном ехала впереди, изрыгая из мегафона советские песни. Они проходили в день километров по тридцать. Вечерами останавливались где-нибудь на поляне, разбивали палатки, разводили костер и варили макароны с тушенкой. Аппетит у Сергея был волчий. После макарон Анпилов затягивал обычно какую-нибудь революционную песню: «Мы шли под грохот канонады…» Люди подхватывали: «Мы смерти смотрели в лицо…» Ночи были теплые. Небо было в звездах. «Вперед продвигались отряды спартаковцев смелых бойцов…» Эти строчки с особенным упоением орали фанаты футбольной команды «Спартак», каковых среди демонстрантов было много. Они так орали, что замолкали даже ненадолго в придорожном орешнике соловьи. Под пение соловьев Сергей засыпал. А просыпался под пение жаворонка, про которого не знал, что это жаворонок. Примерно через неделю колонна подошла к Московской кольцевой автомобильной дороге. Разумеется, никто к ним не присоединился по пути – не Мексика. Ни в нищих деревнях, ни в несчастных городишках, пришедших в запустение, ни в поселках ученых, где ковался ядерный щит Родины. Никакого миллиона человек, про который говорил Анпилов на трибуне московского Дома культуры, не было и в помине. Их даже стало поменьше, чем было в Туле, потому что многие пожилые люди не выдержали трудностей перехода и уехали домой на электричках. Но здесь, на границе Москвы, они воссоединились с отрядами, пришедшими из Рязани и Владимира. Они издалека завидели палатки и развевающийся над палатками красный флаг. «Ура!» – закричал Анпилов, взял у кого-то знамя и со знаменем бросился бежать к палаткам. Ему навстречу и тоже со знаменем бежал лидер Союза офицеров Терехов, довольно мрачный националист, в товарищеском общении оказавшийся неплохим мужиком. Знаменосцы обнялись. Лагерь разросся. Макароны с тушенкой на ужин были какие-то праздничные. Всего в объединенных отрядах демонстрантов набралось больше тысячи человек. Может быть, даже две тысячи.

Через пять минут явился чай с сахаром. Милиционеры окружили обезьянник, передавали арестованным сквозь прутья мармелад и сушки, болтали про то, как несправедливо устроена жизнь. Еще через полчаса пришли два тульских депутата от коммунистической партии. Они тоже присоединились к чаепитию, и они просили, чтобы задержанных отпустили. Но отпустить их было нельзя. По милицейским правилам пришлось на каждого составить протокол, каждого отвезти в суд и каждому присудить штраф за нарушение общественного порядка. Сергей поначалу отказался подписывать протокол. Говорил, что не совершал ничего противозаконного. Но новый его приятель милиционер сказал: – Сереж, оно тебе надо? До ночи же просидим. Давай подписывай быстро, потом быстро к судье, и всё.