Мыло, бритвенный прибор, лезвия к нему, носки, швейные иглы, почтовые конверты, салфетки, прищепки, зубочистки, щётка и крем для обуви, кнопки канцелярские, пакетики жевательной резинки, и ещё куча разных, полезных в хозяйстве вещей, включая даже грелку и детскую соску-пустышку.

– Ты, что, Семён, супермаркет ограбил? – шёпотом поинтересовался Витёк и, взяв с кровати батончик «Сникерса», покрутил его перед глазами.

– Положи на место. У тебя всё равно зубов нет. Я тебе зефиру купил, розового. Пойдёт, под водку-то? – засмеявшись, ответил Семён и устало потянулся.

– Садись, жуй… – кивнул он на стол. Витёк осторожно отрезал кружок колбасы, понюхал его, положил обратно.

– Да ешь, не волнуйся, всё свежее…

Удивление Витька забавляло Семёна. Он ощущал себя волшебником, подарившим другу нежданный праздник. Душа пела и веселилась.

Мелькнуло желание помучить ничего не понимавшего кореша, помурыжить его, но Семён не поддался искушению. В эту минуту он был великодушен как никогда. Наступил, наконец, час его триумфа и хотелось поделиться распиравшим грудь счастьем, как делятся куском хлеба и глотком воды, пусть и Витёк порадуется, пусть хоть на этот вечер сбросит он тяжесть бездомной жизни, как сбросил Семён, и они посидят и обсудят всё достойно, и решат, как быть дальше… Но нет, конечно же, сегодня не получится, дружок заметно уже окосел. Так ничего страшного, будет и завтра день и послезавтра. Теперь спешить некуда. Теперь всё устроится…

Семён присел к столу, сноровисто открыл консервы, порезал сало и хлеб. Налил водку в оба стакана.

– Давай, Витёк! Выпьем за новую жизнь! Скоро она у нас как колобок в масле кататься будет!

– Как сыр… – машинально поправил Витёк.

– Что? – не расслышал Семён. – Сыру хочешь? Так, давай, наяривай, не стесняйся…

Не дожидаясь пока Витёк возьмёт стакан, он жадно выхлестал водку, посидел, склонив голову, будто прислушиваясь к чему-то, положил на кусок хлеба колбасу, сыр, придавил всё это выуженной из баночки шпротиной и, откусив, принялся быстро жевать.

Витёк пожал плечами, водку выпил, бросил в рот кусочек сала.

– Рассказывай! – не выдержал он. – Что за фигня такая?

– Где? – дурашливо оглянулся Семён.

– Да везде! И на столе… и на кровати вон… Родня, что ли, объявилась? Так ты же говорил – детдомовский…

– Да! – веселился Семён. – С детдома! И не скрываю! Насчёт родни ты, конечно, большой промах дал… а впрочем, одного дяденьку я сегодня повстречал. Почти родного…

Он снова налил водки, выпил, с хрустом надкусил солёный огурец.

– Какого это родного? – недоверчиво спросил Витёк.

– А вот такого!

Семён отодвинулся от стола, вытащил из кармана пачку «Парламента», закурил, с удовольствием пуская вверх кольца сизо – голубого дыма.

Витёк прищурился, поковырял жёлтым от курева ногтём клеёнку. Похмелье быстро вытеснялось долгожданным опьянением, и жратва – дай бог каждому, а всё-таки не нравилось это Витьку. Не нравилось поведение Семёна, его бесшабашное веселье, неизвестно откуда добытые продукты, вещи… Вещи! Случайный набор совершенно несовместимых товаров; может и правда, подломал Семён магазинчик какой-нибудь, набил первым попавшимся пакеты, да и был таков? И теперь менты шебуршат, расследование ведут, свидетелей опрашивают, а может, и собаку по горячему следу пустили, и бежит она, вывалив язык прямо к их вагончику, и будет здесь веселуха через минуту – другую… Витёк даже губу закусил, явственно представив, что здесь начнётся.

Семён, вкусно затягиваясь сигаретой, посматривал на задумавшегося Витька, тянул время, выдерживая театральную долгую паузу. Наконец, затушив окурок в обрезанной жестяной банке, наклонился к нему и сказал, понизив голос:

– Дядька этот, стольник мне дал. Сто рублей! Вернее не дал даже, а подарил. Бери, говорит, Семён! Ты, Семён, очень мне понравился и потому хочу я тебя счастливым на всю жизнь сделать. На, тебе, говорит, сторублёвку в подарок, и покупай на неё, что твоей душеньке угодно будет! Усёк, Витюля?

– Ну и трепло… – осоловело помотал тяжёлой головой заметно опьяневший Витёк. – И вот это всё… – он широко обвёл рукой стол и кровать, чуть не упав при этом с табуретки, – это всё ты на стольник купил?

– На стольник, падлой буду!

Семён приобнял Витька, забормотал ему в ухо:

– Ты же не понимаешь, чудак… Ты дослушай сначала. Сотка эта не простая, а заговоренная… Неразменная… Врубился?

Витёк оттолкнул Семёна.

– Всё ухо заплевал! Заговоренная, конечно… Погоди… Как это – заговоренная?

– Знаешь, я ведь тоже не сразу поверил, – серьёзно сказал Семён. – Думаю, что за ерунда, я стольник продавцам даю, мне сдачу отстёгивают, всё чин-чинарём. Отхожу – на, тебе, и сдача, и стольник – всё на месте. Я опять… и снова он в кармане. А сдача при этом, заметь, всё копится и копится…

Витёк даже отрезвел немного.

– Постой, так ты что же – серьёзно?

– Серьёзней, Витёк, ещё не бывало. Хорошую вещицу подарили, ничего не скажешь… Я, когда фишку просёк, сразу по магазинам да ларькам кинулся, что подешевле искать, разменивать значит, а потом и пошиковать захотелось, харчей нормальных пожрать. А со сдачи, не поверишь, ещё и штуку настриг, могу показать. Ай да стольник – повезло, так повезло…

Бывший инженер помедлил, посоображал, шевеля сросшимися бровями, и неожиданно выдал:

– Возвращается, значит… А давай, проверим!

– Да сколько угодно! Только как? Опять идти неохота, ноги гудят, устал – сил нет…

– А и не надо идти. Мы сейчас тут проверим…

Витёк придерживаясь рукой за стол, поднялся с табуретки, обвёл мутным взглядом небольшое пространство вагончика. Так… Тряпьё, сумки, несколько книжек для растопки, поленья, чайник…

– Ты вот что, Сёмка! Купи у меня чайник. За сотку, сдачи у меня всё равно не имеется.

– С какой стати я чайник покупать буду? – заартачился Семён. – Это вещь наша, общая…

– Да? – с хитрецой обронил Витёк. По всему было видно, что Семёну он не верит и даже придумывает что-то обидное, хлёсткое, дабы эффектно завершить сцену торговли с опозорившимся дружком.

– Тогда может книгу? Книга – точно моя, личная. Сам нашёл… где, уж не помню. Ну-ка, держи… Прочтёшь да поумнеешь, может.

Семён подхватил, чуть было не упавшую на затоптанный пол, книжку, перелистал. Книг читать он не любил, но Витёк был прав. Вещь его, Витька, личная.

Отчего же не купить, купим – убедим инженера, что и в нашей жизни чудеса случаются…

– Ладно, хрен с тобой, покупаю! – ухмыльнулся он. – Беру за сто!

Пройдя в угол к висевшему на гвозде бушлату, Семён запустил руку в карман и, не глядя, вытащил несколько смятых купюр. Ухватив одну из них, он, улыбаясь во весь рот, подошёл к Витьку.

– Получай деньги!

– Обманули дурака… – пропел Витёк, тщательно складывая сторублёвку вчетверо и пряча в нагрудный кармашек засаленной рубашки.

Семён напрягся. Может и правда, маху дал? Ведь он ни разу сегодня ровно за сто рублей ничего не покупал, только со сдачей. А ну как изменит удача…

Заметив изменившееся лицо Семёна, Витёк наморщил нос и пожал плечами.

– А никто не виноват! – погрозил он пальцем Семёну. – Нечего стольниками разбрасываться…

Семён стоял, держа руки в карманах брюк, холодея от внезапного испуга и тут… тут что-то нежно толкнулось в пальцы сжатые в кулак, зашелестело, улеглось. Выдохнул облегчённо Семён, осторожно вытащил из кармана сторублёвку, разглядел у неё чёрный уголок.

– Вот так! – хрипло произнёс Семён, и нежно держа купюру, развернул её перед Витьком. Обыкновенный стольник, и даже сгибов не осталось, будто и не складывал его Витёк вчетверо, не совал в кармашек.

– Вот так! – хвастливо выкрикнул Семён и, упав на табурет, налил себе водки. Очень уж много сил отняли у него ожидание невозвратимой потери, и ни с чем несравнимая, пронзительная радость оттого, что всё обошлось.

Пытаясь выдавить смешок, Витёк торопливо пошарил в кармашке рубахи, потом в брюках, наконец, оглядел пол вокруг себя.

– Фокус! – упрямо сказал он, тоже присаживаясь за стол.

– Фо-о-кус… – пьяно кривя губы, передразнил его Семён. – Сколько тебе, дураку, втолковывать – неразменный он, мой, и никуда от меня не денется, понятно?

Витёк помотал головой, пытаясь прогнать пьяную пелену, туманившую глаза, пожевал пластинку сыра, покосившись на Семёна. Тот ничего не замечал, черпал из банки кабачковую икру, и был счастлив безмерно.

И тут, неожиданно для самого себя, Витёк поверил в ЭТО, поверил счастью Семёна, поверил окончательно и бесповоротно.

«Ну почему так? Почему не мне? Да что за жизнь такая, сучья… – тоскливо подумал он, – даже Сёмке, заморышу детдомовскому, и тому повезло! Сидит вон, пьёт, жрёт… Заживё-ё-м… Как же! Знаем мы вас, богатеев новоявленных…»

Мысли Витька путались, шарахались то в одну, то в другую сторону, но главное направление держали цепко: богатей Сёмка заговоренный стольник зажулил, кровососина, а ему, Витьку, – дулю без масла, и дорога по-прежнему старая – помойки…

Семён будто услышал его мысли, обтёр рукой рот, сказал твёрдо:

– Мы, Витёк, по мусорникам теперь шарить не будем. Хорош! Завтра прошвырнёмся, деньжат наменяем. Другая жизнь начнётся… весёлая…

Помолчали.

Каждый о своём думал.

Без слов допили оставшуюся водку.

В вагончике висела темень; Витёк приоткрыл железную дверцу печки-буржуйки, пошурудил внутри загнутой арматуриной, заменявшей им кочергу. Угли вспыхнули малиново, осветив угрюмое лицо Витька.

Семён лежал на продавленной кровати, закинув руки за голову. Хмель лишь слегка кружил его; Семён улыбался.

Было слышно, как Витёк укладывается в своём углу; он долго бормотал что-то себе под нос, потом затих.

– Знаешь, Витёк, – тихо сказал в темноту Семён, – я сегодня в жбане леща нашёл. Вяленого… Хороший лещара! Только после всего… ну, словом, выбросил я его… Хватит объедки жрать. Хватит. Теперь всё хорошо будет… Я знаю.

Ответа он не дождался, полежал ещё немного, слушая привычное потрескивание поленьев, потом, повернувшись лицом к дощатой стене, сразу же заснул.

Семён проснулся, словно от толчка, будто бросили его в холодную воду, резко открыл глаза, сел, опустив ноги на пол.

В вагончике было довольно светло. Пыльная взвесь лениво кружилась в солнечном тоннеле, протянувшемся от окна до некрашеных половиц, тихо оседая, и плавным хороводом поднимаясь вновь.

Странно – ничего не снилось Семёну этой ночью, и голова не болела, и руки не заходились противной мелкой трясучкой, словно не пил он вчера самопальную водку с дружком своим закадычным.

Кстати, а где же дружок?

Семён оглядел небольшую комнату, стол с остатками вчерашнего пира. Сразу бросилось в глаза нечто непонятное, а именно – отсутствие почти всего, купленного вчера Семёном. Лишь пустые стаканы, нарезанное сало, да куски раскиданного по выцветшей клеёнке хлеба.

Холодея от внезапной догадки, он перевёл взгляд в Витькин угол. Не было рюкзака Витька, не было большой челночной сумки, не было пакетов с фотографиями полуголых красавиц, так любовно выбранных Семёном.

Много чего не хватало в вагончике, и у Семёна вдруг даже глаз задёргался – ушёл Витёк, смылся, паскуда… И, наверняка, его, Семёна, заговоренный стольник спёр!

Семён вскочил, быстро обшарил карманы брюк, подбежал к бушлату – пусто… Нет сторублёвки! И на столе нет… И на кровати…

«Так… спокойней, спокойней…» – уговаривал он себя, в спешке зашнуровывая ботинки. – «Судя по поднятой столбом пыли, ушёл Витёк недавно… Подождём, подождём… Никуда он не денется. Ах ты, инженер задрипанный! Просто деньги – ладно, куда ни шло, но ЭТОТ стольник…»

Семён оделся, закурил, принялся вымерять нервными шагами пространство выстуженной за ночь комнаты.

«Нехорошо ты сделал, Витёк… – наливался он злостью, – нехорошо…»

Семён с хрустом сжал кулак и ударил по столу. Стаканы, столкнувшись, жалобно звякнули.

«А я же тебя, падлу, хотел с собой… Чтобы вместе мы… по совести… Ладно… спокойней, спокойней…»

Докурив сигарету до самого фильтра, Семён тщательно растёр окурок ботинком, постоял немного, собираясь с духом, полез нерешительно по карманам.

Во внутреннем кармане, в бушлате… Точно! Через секунду Семён отплясывал гопака, то целуя сторублёвку, то прижимая её к груди.

– Что, Витюля, съел?! – злорадно выкрикнул он, дико тараща глаза. – Ишь ты, ворюга драный! Не проходят со мной номера такие, на-ка, выкуси!

Семён в азарте соорудил кукиш, стал тыкать им в разные стороны, и внезапно остановился, уставившись в немытое стекло окошка.

Представилось Семёну, в самых ярких красках в мозгу вспыхнуло – подходит Витёк к ларьку, важно переговорив с Зинкой, лезет в карман… затем в другой… и тупо моргает выпученными глазищами на ехидно молчащую продавщицу.

Семён, углядев такую приятную для себя композицию, захохотал, согнулся, лупя себя ладонями по коленям, повалился на кровать.

– Вот это да! – давясь от истерического смеха, стонал он, – Витёк разбогател! Заверните весь ларёк, пожалуйста! Ой, не могу… Разжился деньжатами…

Семён посмеялся ещё немного, полежал, успокаиваясь.

«Фу-ух…, насмешил, зараза… Ладно, раз такая картина нарисовалась, значит, так оно и есть. Значит, Витёк скоро сюда примчится – ясен перец! И выходит, теперь ему, Семёну, исчезнуть надо. Разошлись их пути-дорожки, разбежались в разные стороны. Не успокоится на этом Витёк, к гадалке не ходи, не успокоится! Ну и хрен с тобой, инженеришка, я с такой бумажкой заветной и сам не пропаду!»

Семён встал, покидал немногие оставшиеся вещи в свой старый, видавший виды, чемоданчик, накинул бушлат и выскочил из вагончика.

Дверь нарочно открытой оставил, пускай помёрзнет дружок бывший, мозги свои пропитые проветрит, ему полезно.

Ласковый желток утреннего солнца успел не только растопить осевший за ночь сахаристый иней, но и подсушил немного длинную просёлочную улицу.

Лениво перебрёхивались собаки.

Пушистая кошка, гревшаяся на крыше одной из веранд, проводила Семёна внимательным взглядом суженых глаз. Что-то явно не понравилось ей в этом человеке, прижав уши и зашипев, она белой молнией исчезла между сараями.

Семён шёл быстрым шагом, не обращая внимания на собачий лай, помахивал лёгким чемоданчиком. Дойдя до ближайшего переулка, свернул влево, встал за большой морщинистый ствол, раскинувшего голые ветви, дуба, затаился, прикуривая сигарету.

Ждать пришлось недолго. Из-за дерева хорошо было видно, как прошмыгнул, торопясь, распаренный от бега Витёк, держа в одной руке рюкзак, в другой – сумку свою увесистую.

– Давай, давай… – сплюнул вслед ему Семён. – Надеюсь, больше не увидимся!

Он подхватил чемоданчик и, путая следы, дальними проулками, выбрался в город. Семён твёрдо знал, что он будет делать в этот день. Впервые в его жизни появилась какая-то цель, наполнилось смыслом само его существование. Судьба раскинулась перед ним чистым тетрадным листом, и Семён решил отныне писать на нём сам, без подсказчиков. Набело…

Он готов был использовать шанс, выпавший ему, и пожалуй, впервые в жизни не чувствовал себя одиноким, наконец-то у него появился верный товарищ, который не предаст и не бросит, а наоборот – спасёт, поможет выбраться из ямы, в которой он барахтался последние годы.

И неважно, что это всего лишь листок бумаги с напечатанными на нём цифрами… нет, нет, это нечто другое, необъяснимое, как существо высшего порядка, и надо только суметь сохранить, уберечь его, и тогда будет сотка служить ему долго, пока… да к чему загадывать? Всё должно сложиться как надо, и сложится, будьте уверены…

Так думал Семён, избирая свой путь окончательно и бесповоротно, без оглядки сбрасывая с себя прежние заботы и тревоги, как сбрасывает остатки липкого кокона бабочка, впервые расправляя крылья, и не зная ещё, кто она – прекрасный махаон или бесцветная моль.

День уже прощался с городом, уступая нажитое место тихо ползущим сумеркам, когда еле передвигая уставшие ноги, Семён зашёл в платный туалет одного из рынков.

Первым делом, не обращая внимания на недоумённые взгляды, распечатал кусок вкусно пахнущего индийского мыла, вымыл голову под краником треснувшего умывальника. Тут же, достав новую, в целлофановой обёртке, расчёску, окончательно привёл мокрые ещё волосы в порядок.

Затем заперся в одной из кабинок и, положив чемоданчик на унитаз, щёлкнул замками. Быстро скинув с себя старьё, обтёрся недорогим одеколоном, и стал доставать из чемоданчика сложенные пакеты.

Бельё, носки, чёрная рубашка, джинсы, неяркий свитерок и, наконец – лёгкая серая куртка-штормовка. Ботинки пока оставил свои, высокие, со шнуровкой на голенищах. Ничего, что потёртые, зато удобные, а раз так – ещё послужат.

Экипировавшись подобным образом, Семён отодвинул задвижку, и, подойдя к стене, с интересом посмотрел в длинное мутное зеркало, висевшее над умывальниками.

«Нормально…» – оценил Семён, – «не в театр, на первый случай прохляет»

Все вещи были куплены с лотков на толкучке, стоили недорого, но Семёну было наплевать: Китай или родная Тмутаракань, главное обновки пришлись впору, а брал-то без примерки, на глазок. Правда, не брился давненько, ну да это ничего, дело поправимое…

Так… паспорт во внутреннем кармане куртки, несколько пятидесятирублёвок и уважаемый стольник – там же, всё остальное – в чемоданчике. Семён огляделся украдкой, швырнул бушлат и старое тряпьё в угол, вышел на свежий воздух.

День пересекал финишную черту. Ярко светились лампы на высоких изогнутых столбах, ощутимо похолодало, и серая пелена постепенно окутывала город, погружая его в мокрую мартовскую ночь.

Семён бесцельно брёл по шумной улице, изредка покупая что-то по мелочи, уже почти привычно отдавал стольник и получал сдачу. Купленное барахло он сразу же, невольно озираясь, выбрасывал в ближайшую урну.

Многочисленная говорливая толпа равнодушно обтекала его, торопилась домой, к тапочкам, телевизору, вкусным борщам и котлетам. Порядком продрогший Семён так и подумал: – «Домой торопятся…» А у него, Семёна, дома нет, как нет и тапочек с котлетами. Пока нет…

И в самом деле, пора о ночлеге подумать, да не просто переночевать, а комнатку, какую, хотя бы на первое время…

Гостиницы Семён, поразмыслив, отмёл сразу, как не заслуживающие доверия в личном плане – то же самое общежитие, а отдельный номер брать, – это сколько бабок нужно? Да и будут ли пустовать отдельные номера – вопрос…

Высмотрев газетный киоск, он долго разглядывал лежащие за стеклом какие-то разноцветные бусы, зажигалки, журналы иностранные… Наконец, решился, попросил:

– Мне газетку бы… где про квартиры… снять, сдать…

Сунул сторублёвку. Пожилая киоскёрша недовольно поморщилась.

– Где я на вас сдачи наберусь? Ещё что-нибудь возьми, вот кроссворды есть новые…