О духе человека

Дух человеческий не менее таинствен (а может быть, и более), чем душа. О взаимосвязи души и духа многие писали. Предпочитаю придерживаться сказанного Н.А. Мотовиловым. И не только потому, что это было возвещено ему небесным вестником, но ещё и потому, что оно отвечает моей глубокой интуиции, а ещё и потому, что оно необычно-порадоксально.

Итак, Мотовилов сказал, что душа является посредником между телом и духом, что дух не напрямую связан с телом, а через душу. В посмертии душа отделяется от тела, дух же и в посмертии не отделяется от души – они вместе исходят из тела. Ибо дух – основа души и её жизнедеятельности.

И вот что небесный собеседник сообщил о духе человека Мотовилову: «Дух человеческий живёт в мозгах и чистых соках человека, называемых умными (умственными – автор) соками, и в них его по преимуществу всегдашнее пребывание, хотя, как ты видел теперь, внутрь себя (внутри себя – автор), может занимать и всю внутренность человека. Душа же человеческая живёт в крови человеческой, равно как и душа животных живёт в их животной крови, – почему чрез Моисея Бог и запретил есть кровь животных»^[15].

И вот что чрезвычайно важно: дух не является какой-то застывшей субстанцией, раз и навсегда данной в неизменном виде. Он мало того, что динамичен, он способен расти и развиваться, видоизменяясь на протяжении жизни. Не зря же святой Серафим Саровский учил как главной цели жизни стяжанию духа святого, накоплению его на протяжении жизни. «Ну вот, далее смотри же, – повествует невидимый небесный собеседник, – ты видел дух человеческий неразвитым, теперь гляди на него, как он бывает в развитом состоянии… И при этих словах огонь духа человеческого – или огневидное существо духа – одною струёю побежал по мозгу станового хребта и, вошед в темя, облил огнём своим, тихо-мирным-сладко-успокоительным, весь головной мозг мой, потом другая струя огненная, но росоносно-дышащая, пошла в правую руку и вышла в пальцы мои, и третья струя в левую руку и т. д. Во все члены мои и, распространившись во все стороны, заняла всю внутренность мою, и помянутая выше сладость, из сердца истекавшая, облекла его светлым одеянием»^[16]. И добавил: «Одеянием нетления». И ещё сказал, что дух, зародившись в виде «огненного языка», развивается через силу веры, через её возрастание^[17]. Всего же дух имеет «три силы: веру, надежду и любовь»^[18].

Вот она какова, «физиология» духа, если созерцать её в живом человеке духовными очами.

Дух человеческий – это «внутренний дом» в человеке, «где назначил Себе быть жилищу Сам Всетворец Бог наш. Ибо в человеке, как на разумном престоле, Он на духе человеческом, вот на этом самом, обитать изволит. В этом-то духе человеческом и есть то сердце человеческое (духовное – автор), про которое святой пророк Давид говорит: «Готово сердце моё, Боже, готово сердце моё»…»^[19].

* * *

В каждом человеке есть самосознание. Это не сознание того, какой я есть в этой жизни или что такое мой индивидум. Нет, это совсем другое: особенное и таинственное сознание твоего бытийствования, т. е. того, что ты – есть, что ты вообще имеешь участь быть. Это то глубинное Я, о котором задумывались Кант и Лермонтов, Достоевский и Толстой. О, это «предмет», совсем неудобный для рассуждений. Когда я погружаюсь в него – я ощущаю глубочайшую тайну своего Я и Бога и благоговею. И когда чувствуешь её, то только и можешь сказать, что она есть, что она глубока и неприступна и что всё твоё существо зиждется на ней независимо от того, сознаёшь ты её или нет.

К чему я здесь пишу об этом? Пишу к тому, что моя интуиция подсказывает, что самосознание, это глубинное Я человека, и есть дух человеческий, о котором повествует Мотовилов. Во всяком случае, они если не одно и то же, то очень близки и теснейшим образом связаны. И как же иначе, если самосознание – высшее и самое очевидное свидетельство твоего существования, высшее проявление целостности личности. «В сознании своего Я есть нечто основное, без чего ничего существовать не может»^[20], – записал 24 мая 1905 года в своём дневнике Л.Н. Толстой.

Итак, дух или глубинное самосознание пребывают в самом основании существа человека. Ему опосредует душа, его интимная союзница и соработница. За ними следует ведомое и животворимое ими тело. И союз этот тройственный настолько тесен, что трудно сказать, кто на кого «работает». Поистине, дух и душа животворят тело, но и сами нуждаются в нём, как в своём доме и воплотителе их велений.

Всякий раз, говоря о человеке, мы ставим на первое место душу и дух. И правильно делаем – они поистине царят в теле. Но вот незадача: тело при этом низводится до чего-то незначащего и беспомощного, до некоего инструмента, до служебной оболочки души, которой суждено через определённый срок быть сброшенной, словно это обветшавшая дерюжка, и без сожаления быть забытой. А вместе с тем забыть и жизнь земную с её живительными силами, с её тропинками, метелями и зорями. Тело ведь земной «продукт» – тем оно и существенно, что тысячами нитей связано с Землёй-планетой и планетно по сути своей. В сущности, оно является этаким необычным мостиком между душой и планетой.

И вот что важно, тело, даже мёртвое, имеет какое-то особое значение для живых. Достаточно вспомнить о мощах святых, о могилках, у которых общаются с умершими, о записочках, оставляемых на них, о видениях бывающих вблизи них. Наконец, всегда надо помнить о воскресших телах Иисуса Христа и Богородицы. Батюшка Александр Шаргунов об этом сказал так: «С кем поделиться сокровенной мудростью о том, что личность человека – не только душа, но и тело? Кто услышит и поймёт, что тело христианина чисто и свято и сродно Телу Христову, что оно омыто водою крещения, помазано святым миром, причастно животворящим Христовым Тайнам?»

Итак, тайна соединения души с телом – в чём она? Почему-то душа для своего возрастания нуждается в теле, именно в теле. Она созревает в нём, и только в нём. Тело – некий «инкубатор» души. И собеседник, и наперсник. Его можно уподобить очагу, в котором из крохотного духовного огонька разгорается могучее пламя души и духа.

Но это происходит только в том случае, когда тело в союзе с душой способствует её духовному росту, а не себя ублажает… В противном случае и душа угасает, и тело страдает.

Да, тело – вовсе не одёжка духа, а скорее особое продолжение его. Что это так, подтверждают многие факты и исследования, приведённые во второй (биологической) части нашей работы. Пока же сошлёмся на многомудрое высказывание великого сербского святого и богослова Иустина Поповича. В своей знаменитой «Догматике» он пишет: «На самом деле сама сущность тела как материи, как вещественного существа окружена не менее непроницаемой таинственностью, нежели сама сущность души как духовного существа. Как сущность души, так и сущность тела в последней своей тайне ускользают от человеческого разума и недоступны для познавательных сил человека. Корни их существа скрываются в мире неприступных тайн Божиих, которые живут превыше всех вершин человеческого сознания»^[21].

* * *

Здесь уместно будет сказать ещё об одном откровении Н.А. Мотовилова, о некоей «тварной тьме», присущей всему живому на Земле, которую в отношении человека часто называют «первородным грехом». Ссылаясь на незримого вестника, Мотовилов сообщает, что уже Златоуст разумел в человеческой плоти «эту тьму, и не греховную, как отцы её зовут (перебарщивая – автор), но творную (т. е. тварную – автор), как следует звать её, и сотворённую Богом в первый день творения нашего мира, Солнечною системою называемого…»^[22]. Эта материя света и материя тьмы находится во всех планетах и в человеке, который «сам по себе тоже малый мир и в котором ей (материи) допущено по Промыслу Божиему жить, как в планете, для исправления нужд его в теперешнем его временном падшем на Земле состоянии»^[23]. Эта тварная тьма «сущая во всех планетах и во всех животных и растениях, сотворённых Богом из ничего и существующих на сих планетах»^[24], включает в себя магнетизм, электричество, гальванизм, «нужные только, однако же, для процесса растительного и множительного, и быта временного твари на землях, называемых планетами в их несовершенном состоянии»^[25].

Таким образом, Мотовилову было открыто о человеке то, что он «сам по себе тоже малый мир», в котором материи, природе «допущено по Промыслу Божиему жить, как в планете»… Человек уподобляется планете! Павел Флоренский не мог читать этих записок Мотовилова, ибо они были обнаружены в начале III тысячелетия. Но его гениальная интуиция ведёт мысль в том же направлении, и ещё смелее и дальше. Он пишет: «…Человек и Природа взаимно подобны и внутренне едины. Человек – малый мир, микрокосм, mikrokosmos. Среда – большой мир, макрокосм, makrokosmos. Так говорится обычно. Но ничто не мешает нам сказать и наоборот, называя Человека макрокосмом, а Природу микрокосмом: если и он, и она бесконечны, то человек как часть природы может быть равно-мощен со своим целым (т. е. природой – автор), и то же должно сказать о природе как части человека… И природа, и человек бесконечны; и по бесконечности своей, как равно-мощные, могут быть взаимно частями друг друга, – скажу более, могут быть частями самих себя, причём части равно-мощны между собою и с целым. Человек – в мире; но человек так же сложен, как и мир. Мир – в человеке; но и мир так же сложен, как и человек…Воистину ум теряется, из-умевает разумения при созерцании бесконечной сложности человека, именно бесконечной… Неисчерпаемою пучиною расстилается пред познанием сложность человека… Человек есть бесконечность»^[26].

Символистская основа жизни

Ни в чём феномен целостности так ярко не проявляется, как в живой природе. Особенно показательно принцип целостности обнаруживает себя в процессе эмбриогенеза! Об этом часто пишут, много дискутируют, но вновь и вновь скатываются на редукционистские и физикалистские позиции. Дескать, в живой природе действует принцип самосборки биомолекул и тканей. При этом указывают на самосборку вирусов и органов из отдельных клеток, где ведущим является якобы физико-химическое взаимодействие. В действительности же в живой природе всё происходит как есть наоборот: целое порождается целым – принцип целое от целого неукоснителен.

Никакое целое не могло бы возникнуть, если бы его составными частями не управляло некое другое целое, не направляло бы отдельные его элементы соединяться в новое сложное целое. Что же это за другое определяющее целое? И как оно действует? Необходимо сразу задать тон и открыто обозначить свою позицию.

По нашему убеждению, этим определяющим целым является духовная составляющая развивающегося организма – она-то и управляет разномастным, многочисленным сонмищем составных частей. В объятиях высшей духовной целостности многообразное вещество (атомы с электронами, макромолекулы, клетки и т. д.) преобразуется в живое тело, которое уже с самого начала начинает функционировать как единое целое, как живой организм. Сообщаясь зародышу (зиготе) через родителей, духовная субстанция как бы обнимает собой будущий организм, погружает его в себя, живит и «заставляет» изнутри формироваться так, как соответствует плану этого духовного целого. Оно невидимо, но своим таинственным влиянием-присутствием делает неживую материю живой и побуждает её жить!

Мы коснулись здесь одной половины проблемы – духовности целого. Но есть ещё и другая часть этой проблемы – символическая природа всякого живого. Именно она делает живое живым, и именно она полагает глубочайшую пропасть между живым и неживым. Ещё В.И. Вернадский утверждал, что живое в принципе несводимо (нередуцируемо) к мёртвой материи. Именно своим символизмом биологический мир принципиально отличается от мира физического. Собственно, его особость и состоит в том, что весь он держится в первую голову на взаимосвязи символов, на их первостепенности для феномена жизни, в то время как физический мир зиждется исключительно на физико-химических взаимодействиях, на жёсткой детерминантности этих сил.

Но что такое символ? Знак, прочитываемый символо-компетентным субъектом (существом) независимо от того, из чего состоит этот знак-символ и какая энергия затрачена на его создание и прочтение. А энергия-то эта не просто физическая, материальная, а духовно-материальная. Ибо всякий символ имеет за «своей спиной» духовную субстанцию, ноуменальную силу. Следует заметить, что именно символ обеспечивает ту или иную степень свободы субъекту, использующему его. Можно сказать, что он (символ) над материей и сверх материи. Для него несущественна материя, которой он пользуется, хотя абсолютно без материи он существовать не может. Итак, символика – это освобождение от физических сил материального мира; освобождение, возрастающее с каждым шагом развития символического мира.

Таким образом, утверждён тезис – всё живое насквозь проникнуто символами, или – иначе говоря – биологическими языками. Можно утверждать, что всякий организм существует исключительно благодаря непрерывному диалогу посредством символов как внутри себя, так и вовне. Об этом писал ещё Павел Флоренский: если взглянуть на органы нашего тела, – говорит он – «…как на собственное своё творчество, как на творческую деятельность недр нашей ноуменальной воли, в генезисе их… то они, подобно словам, суть не только erga, но и energia нашей жизненной глуби: как и слова, органы вновь и вновь, в каждом отдельном случае, в каждый час и даже в каждое мгновение зиждутся творческими недрами (ноуменально-символическими – автор), непрестанно перетекая и утекая и столь же непрестанно блюдя своё подвижное равновесие (между – автор) новым притоком вещества и формующих и прорабатывающих его энергий жизни»^[27].

И далее развивает свою идею в том же ключе: «Основа символики – не произвол, а сокровенная природа нашего существа: язык символов, – а он и есть вообще язык, ибо и язык словесный символичен, хотя есть язык языка, – язык символов заложен в нас в самом творении нас, и притом не как врождённый, то есть к нам присоединённый, и потому могущий быть и могущий не быть, а как неотделимый от самого существа нашего, как такой, без которого мы не были бы вообще возможны (даже биологически – автор)…»^[28]. Да, «язык символов заложен в нас в самом творении нас», творении в биологическом смысле, а уж затем и в других смыслах.

* * *

Интересно, что в 1920-е годы к этому кругу понятий подошёл и немецкий философ Эрнст Кассирер. В своей знаменитой книге «Философия символических форм» он рассматривает душу и тело как единое «психофизическое существо». Говорит, что «эмпирическая причинность в этом пункте должна замещаться причинностью другой формы и другого достоинства» и пониматься «как транскаузальное, как причинность иного, более высокого уровня»^[29]. Здесь же он говорит о «причинности» символического характера: «Отношение души и тела представляет собой первый образец того чисто символического отношения, которое не трансформируется в отношение вещей и ещё менее в причинное отношение»^[30].

В заключение он пишет о «духовном целом», действующем через символы: «Мы должны вернуться к средоточию того символического отношения, в котором в чистом феномене экспрессии явлена взаимная связь душевного и телесного. Но своеобразие этого отношения прояснится лишь в том случае, если экспрессивная функция предстанет не как изолированный момент, но как член всеобъемлющего духовного целого»^[31]. Резюме всё то же, что и у Флоренского: нельзя отдельно рассматривать телесное от духовного, ноуменального, тайного.