Глава 1

Весна в Парабели 1926 года выдалась ладной, погожей. На узких улочках селения вычернился снежный покров уходившей зимы. В огородах журчали ручьи, оголяя стружки смолевых хлыстов, ошкуренных топорами чалдонов. Осел рыхлый снежок, подмытый талой водой, набиравшей силу к полудню. Однако, ещё морозило, лужи хватало ледком, заметало порошей в ожидании солнышка… И снова шумели ручьи, трещали скворцы, бродившие в проталинах у статных берёз. Едко пахло смолой кедрача, сосны, острым запахом портянок, чирками артельщиков, сохнувших на оструганных брёвнах для изб. Пыхали табаком мужики, остывая от азартной «игры» топорами, щурились, оценивая глазом строительный лес. «Этот, – рассуждали они, – на окладной венец и нижнюю обвязку, тот на бруски и лаги, из сосны выйдут стропила и балки». О-о-о, леса в Сибири – особые! Таких до Урала не сыщешь, кроме как в среднем течении Оби. Леса – кедровые, или – кедровники, как их звали чалдоны в Нарымском крае.

В руках плотников «горело». Срубы ставили у церкви с голубыми куполами и дальше, на яристом берегу Шонги, полноводного Полоя. Обживалась Парабель, строилась: звенели пилы лучковые, двуручные, стучали топоры. Сибирский люд неторопливый, вдумчивый, рубил срубы «под лапу», в «ласточкин хвост». Избы выходили надёжными, крепкими – не возьмёт ни январская стужа, ни метель-падерина в феврале, наметавшая сугробы под крышу.

Хозяйственный народ – золотые руки, мастерил «сушила» с верстаками для столярных работ, ставил бани, сараи, рыл погреба. Улья, рамы, табуретки, прочую утварь – опять же не стоило труда, чалдонам всё по плечу. Тут же сохли доски на обшивку ярко-нарядных наличников окон, хранились рубанки, фуганки, долото, киянки, инструмент хозяев, чтобы прибить, обстругать, распилить. В мешках из дерюги ожидал очереди мох, надранный в болотах с лета. Им уплотняли межвенцовые пазы, конопатили швы, причём, хитро: не каждую стенку в отдельности, а по венцам, ага – во избежание перекосов в срубе.

Не страшна зима сибирскому люду. Студёными вечерами, когда ударивший мороз-воевода расписывал узорами окна изб, парабельцы, подкинув берёзовых полешек в печки, щёлкали кедровые орешки в свете керосиновых ламп. «Ведём «сибирский разговор», – смеялись они, соблюдая исстари заведённый уклад. Впрочем, и банные дни по субботам – святое в Нарымском крае – огромной территории, раскинувшейся в среднем течении сибирской матушки-Оби.

Русские издавна пересекали Уральские горы по охотничьим, купеческим делам, выходили к низовьям Оби в Обдорские и Югорские земли задолго до прихода в 1581 году Ермака Тимофеевича «воевать Сибирь». Нижняя Обь с 1187 года входила в «волости подданные» Великому Новгороду, а после его падения перешла к московским князьям. К своим титулам они добавили ещё один: «Обдорские, Югорские» и «прочая, прочая»…

Жившие в низовьях Оби ненцы, называли реку Саля-ям, что на их туземном языке означало «мысовая река». Ханты и манси звали Ас – «большая река», селькупы – Квай, Еме, Куай, что понималось как «крупная река». В верхнем и среднем течении Оби в неё впадали притоки, отчего, к северу, она становилась широкой, многоводной. Питали её воды таявших ледников Алтайских гор, ключи, атмосферные осадки, отсюда и водоносность реки в разное время года неравномерная: в дождливые и снежные годы она была полноводной, а в засушливые и малоснежные её уровень падал.

Разное слагали про матушку-Обь, мол, название своё получила от языка коми, что означало «снег» или «снежный сугроб». Ничего удивительного! Зима наметала в приобье такие сугробы, что в минус сорок-пятьдесят градусов пробить «зимник» через ставшие «колом болота» не очень легко. Баили, что «Обь» иранского происхождения от слова «ап» – вода. Может и так! Имя полноводной реке могли дать ираноязычные народы, жившие на юге Западной Сибири с раннего бронзового века до средневековья. Бытовала версия о том, что слово «Обь» произошло от русского «обе», то есть «обе реки» – «обь», имея в виду – Катунь и Бию, образующие Обь. Сложная родословная великой реки.

Обь разделяла Нарымский край надвое. Здесь ширина реки достигала километра, а там, где разбивалась на островки и того больше. В весеннее половодье река заливала пойму, занося левый, более низменный берег илом, дресвой, наносным лесом и подмывая, возвышенный правый. С началом июня воды убирались в русло, обнажая береговые поймы, песчаные острова, отмели. Остальные реки – притоки Оби: Васюган, Чая, Парабель.

А что творилось на Оби в эти дни?! Вскрылась под майские праздники, матушка-Обь, вспучилась, кряхтела, родимая, скрипела в излучинах, словно роженица на сносях, топила половодьем луга, хватая в «объятия» избы, деревья, обласы остяков. Поглотив их в мутной воде, несла на север к Обской губе в Ледовитый океан.

На территории Нарымского края русло Оби имело извилистый характер, песчаные берега, или – о чудо – изваянные из глины всевозможных цветов. Местами галька. Русло играло злую шутку с рекой, размывая её берега неравномерной скоростью течения. Обь меняла направление, отчего участки с рыхлым грунтом размывались и у обратной береговины отлагались наносы. Сильнее всего разрушалось вогнутое прибрежье реки, где и глубина больше, и скорость течения, отчего увлекаемые водой частицы грунта оседали ниже по течению на противоположной низкой стороне, образуя песчаные отмели – пески. На них-то нарымские рыбаки и устраивали тони для отлова рыбы стрежевыми неводами. Разрушения яров забивало реку деревьями, пнями, что исключало рыбную ловлю отцеживающими орудиями лова. В таких случаях, весьма гораздые на выдумки остяки, поступали хитрее: у крутых засорённых берегов ловили рыбу ставными сетями и ловушками. Результат опережал все ожидания и орудия лова оставались целыми!

Однако пески не вечны, они более подвержены размыванию водой, нежели другие грунты: заносились илом, на них наслаивался наносной песок, что вело к образованию яров и выведению тоней из отлова рыбы. Проходило время, вода делала своё дело: точила камень, ил, песок, и тони вновь становились пригодными для рыбалки стрежевыми неводами. Капризные обские течения, извилистое русло, особенно с началом зимы, создавали заморы – кислородное голодание для рыбы. Нехватка в воде растворённого кислорода, бывало, приводила к её массовой гибели.

Многообразие водоёмов поймы Оби, наличие заморов накладывали особый отпечаток на повадки местных и полупроходных пород рыб. С весенним подъёмом воды для нереста и нагула веса язь, елец, окунь, щука выходили в пойму реки, становясь объектом сетевого, а летом и осенью – запорного лова. При спаде воды эти породы рыб, заметили остяки, «скатывались» в русло реки, продолжая нагуливаться в протоках, на песчаных отмелях, успешно попадая в их курьевые и полустрежевые невода.

Стерлядь для нагула весной уходила вниз по реке за пределы Нарымского края, а к осени поднималась вверх на зимовку. Рыба она донная, передвигалась между местами, устроенными для зимовки и нерестилищ. В низовьях Оби старляди меньше, однако в весенние месяцы именно здесь она жировала. Хорошо ловилась в июле, августе.

Важнейшая рыба Оби – осётр водился в низовьях реки, Обской губе и с поступлением талых вод в реку шёл нереститься в среднее и верхнее течение Оби. В пределах Нарымского края осётр попадался круглый год, но его массовый проход начинался с июля – только держи! Нельма, как и осётр, большее время проводили в Обской губе. После созревания шла в верхнюю Обь к нерестилищам. В пределах Нарымского края рыба считалась полупроходной, но встречалась на всем протяжении реки. Мелкая нельма нагуливала вес в водоёмах Кети, Парабели, Васюгана.

Сырок и муксун – также полупроходные рыбы. Язь, чебак, елец, щука – местные, они встречались всюду. Единственная порода рыбы семейства тресковых – налим также являлся предметом ловли и употребления в пищу жителями края.

Ценные породы рыб в Нарымском крае вылавливались и сбывались скупщикам стоповым методом, суть которого заключалась в крутом солении рыбы в специальных чанах. В них же она сбывалась в населённые пункты Нарымского края, Томска, Новосибирска. Однако качество продукта, зачастую, не отвечало требованиям населения, что снижало доходность промысла. Отчего дальновидные хозяева песков, промышленники, использовали садки, куда пересаживали пойманную рыбу. С началом заморозков её «выгребали» неводом, морозили и по зимникам, льду Оби санным способом на лошадях поставляли на продажу. Свежемороженая рыба имела лучшую вкусовую привлекательность, повышая прибыль хозяев в разы.

Рыболовством занималось всё население Приобья от мала до велика. Рыбу вялили, жарили, коптили, парили, солили, морозили, ели строганиной, «чушью». Её промыслу придавалось огромное значение независимо от времени года, погоды и разнообразия снастей. Способные к рыбалке остяки: северные, восточные, южные, осевшие по берегам Оби, её притокам, обзавелись, конечно, хозяйством, но добыча рыбы относилась к основному занятию. Охотились тоже. Изобилие пушного зверя, лося, медведя в жизни местных аборигенов: остяков, хантов, эвенков, мансей, названных царской властью инородцами, оставалось важным средством выживания.

Огромную территорию Нарымского края покрывали величайшие в мире, яркие и удивительные по красоте Васюганские болота. Отсюда начинались реки Омь, Парабель, Чижапка, Парбиг, Кенга, Шегарка, Тара. На сотни километров тянулись мочажина по таёжной неизменности, восхищая воображение нарядами подбела, брусники, янтарной морошки, голубики, багульника, клюквы, кувшинок. Испокон веков травницы собирали здесь аир, василисник, астрагал, другие травы, ими лечили людей, заговаривали, снимая боль, усталость и недуги от тяжкой работы в тайге.

Лесными угодьями жители Нарымского края владели по укладу, который чтили губернские власти Томска, обычаи туземцев. Русские владели угодьями сообща. Инородцы богатую зверем и кедровым орехом тайгу делили между родами и семьями по числу душ и передавали по наследству из рода в род. Особое значение в жизни Нарымского края играл кедр. Высокое хвойное дерево сродни ели и сосне, кормило народ, приносило доход семьям чалдонов. В отдельных местах люди сбором ореха и жили. Собирали его в конце августа. Деревнями шли в кедровники, мастерили колотушки – боты и били ими по стволам деревьев. Случалось, сколь ни бей колотушкой по дереву, из-за мощного ствола кедра шишки не падали. Тогда наиболее ловкие, сильные мужики лезли на дерево и били шишку палкой. Их собирали в холщовые мешки и несли в амбарушки, где хранились до становления зимнего пути.

Взбираться на кедры опасно, особенно, если сучья на стволе дерева начинались высоко над землёй или после брызнувшего дождичка, когда смолистые ветви становились скользкими. В жизни парабельцев сколько угодно было случаев, когда добытчики кедрового ореха срывались с деревьев, увечились, расшибались насмерть. Чтобы удобней лазать по кедрам, мужики надевали на ноги особые крючья-«кошки» и способили верёвку. А как же? Моргнуть не успеешь, как сорвёшься и каюк.

Шишковали около месяца. Из шишек особым, похожим на мясорубку устройством, лущили орешки, очищали от шелухи, сушили на кострах и складывали в амбарушках. Сколько было под силу уносили с собой, остальной урожай забирали зимой, пpиезжая за ним на лошадях, нартах и таким образом увозили в селения. Из кедровых орехов парабельцы давили масло, вырабатывали молоко, жмых, который применяли при лечении болезней. Сибирский кедр – это сибирский хлеб! Многих спасал он от голодной смерти.

Председатель исполнительного комитета Нарымского края Пантелей Куприянович Погадаев был человеком пришлым, городским, избранным пару лет назад руководителем огромной административно-территориальной единицы. дипокника юго факулье ибаи ой адмиратиерритиаОкунувшись в заоы веня, Пантлянович окя, ал особенности быта нселения, вникал, исследовал. Из местных грамотеев, специалистов собрал коллектив исполкомовских работников и впрягся в работу.

Последнее время Пантелея Погадаева одолевала бессонница. Причина была очевидной и лежала она на рабочем столе – документы из центра. Они прибывали к нему нарочным с грифом «Для служебного пользования», «Секретно», бывало и – «Совершено секретно». Сидел он за столом и, вдумчиво шевеля губами, вчитывался в документ, полученный из Новосибирска – центра Сибирского края. Официальным циркуляром вменялось: органам власти ускорить проведение политики советизации в отношении коренного населения края.

Лежавший рядом другой циркуляр, подписанный уже председателем Томского окружного исполкома Шмаковым, подтверждал обоснованность размышлений Погадаева. Председатель Сибирского краевого исполнительного комитета товарищ Эйхе требовал от них с Всеволодом Ивановичем перехода к новой форме административного устройства Нарымского края с созданием на его территории национальных советов. «С ума посходили все, чё ли? – сокрушался Пантелей Куприянович на высокое начальство. – Устроить туземные советы на основе инородческого населения с сохранением их культуры, языка, обычаев, ставить школы? На какие шиши, спрашивается? Нарым – заштатный центр Нарымского края, денег отпускали мало. Ещё в 1922 году решением коллегии Томского губернского отдела по делам национальностей, отвечавшего за проведение национальной политики на местах, на территории края была создана двадцать одна волость, из них две туземные: Иванкинская и Васюганская с проживающим коренным населением. Какие ещё советы?».

Тогда в Иванкинскую волость включили территории бывших Тогурско-Порубежной, Нижнее-Тогурской, Пиновской, 3-й и 4-й Парабельской, Ларпинской, Врхнее-Подгородной волостей с населёнными пунктами Езенчиных, Конеровых, Тяголовых, Игнаткиных, Инкиных, Зайкиных, Сагандуковых, Мумышевых, Невальцевых, Ласкиных. «Что ещё надо? – недоумевал Погадаев, щурясь от копоти трёхлинейной лампы. – Фитилек сгорел, чё ли? Э-э-х, сейчас районирование территорий, национальные советы, что последует за этим? У него в Нарымском крае русских проживало менее половины населения. Большая часть – остяцкие семьи, компактно обитавшие по Оби и её притокам. Чё ж получается? Образуется новая ветвь исполнительной власти, которая займётся туземным населением, так чё ли понимать? А суды? Прокуратура? Партийная власть? Тоже разделятся по национальному признаку? Уж, больно нагородили чё-то!».

Размышляя о русском и туземном населении края, Пантелей Куприянович разгладил лежавший на столе документ. Если к его исполнению подходить по уму, то отношения между коренными и пришлыми жителями следует выстраивать законодательными актами краевых, районных органов власти. То есть, принятием законов на местном уровне. Но в любом случае, как предписывалось циркуляром, территории инородческих сельских советов закрывались для вселения в них русского и пришлого населения. Под них отводилась территория Александровского, Колпашевского, Каргасокского, Парабельского районов, граничивших с территориями туземных советов, но не входивших под их юрисдикцию.