«Господи! Неужели когда-нибудь это случится…», – стоя рядом с мужем, думала она, глядя на коленопреклонённых сына и невестку, получающих благословение царя.

В этот же день император узнал о приезде Иоанна Кронштадского.

Александр очень ценил отца Иоанна, мысли коего о России созвучны были с мыслями самого императора, и ему вспомнился рассказ Победоносцева о встрече со священником: «Когда секретарь доложил, что отец Иоанн прибыл, я несколько времени продержал его в приёмной, и затем пригласил в кабинет. Пастырь не выглядел раздражённым: – Говорят, святой отец, что вы творите чудеса? – обратился к нему. Я, Ваше величество, как вы знаете, религиозный человек, и верю в догматы православной церкви, и в то, что раньше умели творить чудеса, но чтобы сейчас. Ведь ходит легенда, что как-то его позвали причастить умирающую девочку. Он глянул в лицо умирающего ребёнка, и душа зашлась от жалости. Тогда вместо отходной он прочёл молитву о здравии… И больная перестала задыхаться. «Будет жить», – положил ладонь на лоб девочки, и поражённая мать увидела слабый румянец на щеках дочери. Упала она на колени перед отцом Иоанном. Девочка выздоровела. Или случай на Соборной площади, свидетелями которого множество людей. Увидел пастырь мальчика с повязкой на глазах. «Что с ним?» – спросил у отца. Тот обьяснил, что ребёнок высунулся из окна вагона и искры от паровоза ожгли глаза. После этого сын ослеп. – «Доктора говорят, что зрение не вернётся». – «Вернётся!» – произнёс священник и, перекрестив, осторожно снял повязку, под протестующие речи отца. Каково же было потрясение родителя, когда мальчик бросился к нему со словами: «Папа, я вижу!» Отец ребёнка был лютеранен, но он попросил Иоанна крестить его с сыном в православную веру.

Об этом писали многие газеты. Так вот, Ваше величество, на мой вопрос о чудесах он ответил: «Творю не я, а Бог по моей молитве!» Так он сказал это, что понял я – предо мной стоит святой!.. И я, тайный советник и обер-прокурор Святейшего Синода пал пред ним на колени и попросил: «благослови отче!» И после с благодарностью поцеловал его руку. Простому батюшке. Вот оно – чудо! Ведь предо мной епископы потеют от страха…».

«Мне обязательно следует увидеть преподобного и помолиться с ним, – решил император. – Не за себя… За Россию!» – велел пригласить к себе отца Иоанна.

В отличие от Победоносцева, он сразу приказал провести в кабинет священника и встретил его стоя, как особу, равную по значению себе. Государь поклонился святому отцу и произнёс:

– Я не смел сам пригласить вас в такой далёкий край России, – мучился он от одышки, но продолжал, – однако, когда великая княгиня Александра Иосифовна предложила мне пригласить вас в Ливадию, я с радостью согласился на то и благодарю, что вы прибыли.

При виде государя отец Иоанн понял, что он обречён.

Братья царя, его жена и племянники были убиты горем. Они собирались в гостиной первого этажа и вели бесконечные разговоры об умирающем императоре.

Лишь Николай с невестой, стараясь не попадаться на глаза родственникам, предавались своему счастью. Они уходили на берег моря и там украдкой целовались, загораживаясь зонтиком от случайных свидетелей.

Николай любовался высокой голубоглазой девушкой в белом платье, а она восторгалась его открытым лицом и мягкой, немного робкой, но такой обаятельной улыбкой.

«Как мой Ники нежен и прост, готов любить каждого…».

– Ники, как ты жил без меня? – бросив пиджак на плоский, нагретый солнцем камень, сидели на нём, любуясь морем.

– И грустно, и весело… Ездил верхом, танцевал на балах, слушал оперу, посещал балет и театр, и ждал.., ждал.., ждал!

– И что же ты ждал? – жмурилась она от солнца и счастья, почти угадывая ответ.

– Ждал тебя… Я всё это время ждал Тебя!!! – кричал он морю, солнцу, ветру и чайкам.

Она шутливо закрывала ему рот рукой в душистой перчатке.

– Ждал Тебя, – поцеловав её пальцы, и чуть отстранив её руку, вновь кричал он.

– Тише! Тише! – задыхалась она от счастья, от его рук и губ. – Ну, расскажи! Расскажи! Расскажи о себе?! – просила она.

– Да особо нечего рассказывать. Жизнь без тебя была глупа, безумна, бездарна и пуста. Но я не знал этого и жил… Зимой катался на коньках, наслаждаясь морозом. В сумерках ужинали в полутёмной гостиной, и я летел на балет или в оперу, или в театр. Мне нравились «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Я наслаждался «Спящей красавицей» Чайковского…

– И до меня дошли уже слухи, – несколько сухо произнесла Алиса, – что наслаждались вы и балеринами, – увидела краску на щеках жениха. – Вот, сударь, вы и покраснели…

– Всё это было до вас.

– И что же было? – совсем сухо спросила она.

– Матильда Кшесинская. Но я не любил её. Она мне просто нравилась. Помнишь, я давал тебе читать свой дневник. Там всего-навсего и было написано: «Положительно Кшесинская меня очень занимает».

– Конечно, помню, – перестала она чертить зонтом на песке, – а дальше следует надпись: «Кшесинская мне положительно очень нравится». Я ещё тогда хотела спросить об этой Кшесинской.

– Ну, прости, прости меня. Люблю я только тебя, свою Аликс, вновь целовал, сломив слабое сопротивление, её губы, волосы и глаза.

– Ну что ж, – вырвавшись из его объятий, произнесла невеста, – что было, то было… Я прощаю тебя! Потому как всю жизнь тоже ждала.., ждала.., ждала. Тебя!

На следующее утро она вручила ему письмо на английском, которое он тут же, при ней, прочёл: «Что прошло, то прошло и никогда не возвратится. Мы все терпим искушения в этом мире и, будучи ещё молоды, не всегда можем бороться и удержаться от искушений, но, когда мы раскаиваемся, Бог прощает нас… Прости меня за это письмо, но я хочу, чтобы ты был совершенно уверен в моей любви к тебе, в том, что я люблю тебя ещё более, чем до того, как ты рассказал мне этот маленький эпизод, твоё доверие тронуло меня так глубоко… может быть, я буду достойна такого доверия… Боже, благослови тебя, возлюбленный Ники».

Растроганный Николай нежно-нежно поцеловал свою невесту.

– Ники, мы ничего не должны скрывать друг от друга… Не письма, не дневники.

– Но я же веду дневник на русском языке.

– Эт-т-то ничего… Я разберусь, – поцеловала жениха в губы. – Мадам Шнейдер на совесть учит меня грамоте. И что ты дарил этой балеринке? – вопросительно глядела в любящие глаза цесаревича. – Ники! Мы же договорились…

– Золотой браслет в бриллиантах и с большим сапфиром, – терялся перед женским напором Николай.

– Ники-и-и! Ты чудовище!.. Но я вновь прощаю тебя. А сейчас пойдём, почитаем дневник. Ты помнишь день нашей помолвки, – сидя рядом с женихом на диване спросила Алиса.

– Будто это было вчера. Тогда брачная церемония твоего брата Эрнста собрала в Кобурге весь цвет царствующих дворов Европы, но свадьбы великого герцога никого не интересовала, – хохотнул Николай, – все увлечённо занимались нашим сватовством.

« День стоял холодный и серый, – читала строки дневника Алиса, – но на душе было светло и радостно», – Ники, ты душка, – чмокнула в щёку жениха и с интересом, по слогам, продолжила чтение: « В 10 часов моя несравненная Аликс зашла за мной, и мы отправились вместе пить кофе у королевы».

– А ранним утром меня разбудили звуки команды и топот копыт по булыжной мостовой, – оживлённо произнёс Николай, – это королева Виктория послала к моему дому роту драгун, чтобы поздравить с помолвкой.

– Как ты мог спать, Ники! Я в ту ночь совсем не спала.

– И зря! Потому-то на фотографии в тот день ты получилась сонная… но хорошенькая, – быстро исправился он.

«…Спроси у Аликс, какой камень она любит больше всего – сапфир или изумруд? Я хочу знать это на будущее», – читала Алиса.

– Скажи своей мама, что больше всего мне нравится бриллиант…

«Но в тот раз она сделала тоже приятный подарок, – подумала Алиса,– послала мне браслет с изумрудом и прекрасное, в драгоценных камнях, пасхальное яичко».

Устав читать, отложила в сторону дневник.

– А сколько пришло поздравительных телеграмм из России, – с гордостью произнесла Алиса.

– Если бы ты знала, как мне надоело отвечать на них, ведь расцветала весна, все ездили кататься в колясках…

– Но зато мы оставались одни, гуляли по саду, вдыхали аромат цветов и целовались у голубого пруда с золотыми рыбками. Это были десять дней блаженства… А потом ты уехал…

– Прочти, Аликс, что я написал по этому поводу, – нашёл он нужную страницу.

«Какая печаль быть обязанным покинуть её надолго, как хорошо нам было вместе, просто рай».

– Мой Ники! Как я люблю тебя!

Десять дней продолжалось счастье Алисы.

      «Вторая прекрасная декада после Кобурга, – думала она. – Но впереди вся жизнь… Роскошная, в цветах и бриллиантах жизнь… А Гёте говорил, что за свою долгую жизнь пережил всего одиннадцать счастливых дней… Бедный Гёте!»

– Ни на кого не глядит, словно мы недостойны её внимания, – сетовала за вечерним чаем сорокалетняя великая княгиня Мария Павловна, жена великого князя Владимира, брата Александра Третьего. – Подумаешь, принцесса Дармшматская, – специально исковеркала название княжества. – А я из дома Мекленбург-Шверинского, – с гордостью оглядела своих сыновей – Кирилла, Бориса и Андрея: «Какая жалость, – подумала она, – что мой супруг на два года младше императора… Как прекрасно выглядело бы, случись всё наоборот!»

Неожиданно её поддержала Мария Фёдоровна:

– Её нищий папа, герцог Людвиг, абсолютно не воспитывал свою дочь, не привил ей самых элементарных навыков этикета… Недавно взяла суп с подноса лакея прежде меня.

– Да, да, а моего сына, Кирилла, просила подать ей кусочек жареной птицы… Господи! Какое невежество. Должно определить, чего именно желаешь: утку, каплуна, курицу, рябчика.., а не вводить молодого человека в замешательство.

«Тоже мне, вежливые, воспитанные барышни, – краснела лицом жена другого царского брата – Сергея, великая княгиня Елизавета, или Элла, как чаще её называли, родная сестра обсуждаемой особы. – Меня не стесняются, ведь знают, что обидно их слушать… А сама-то Мария Павловна, – вспомнив приятное, подавила набежавший смешок, – протянула лакею, чтоб налил рейнтвейна, рюмку зелёного стекла, хотя согласно этикету, этот напиток наливают в плосковатые рюмки тёмного стекла, а зелёные нужны для токайского… И тоже мне, нашла чем хвалиться… из Мекленбург-Шверинского дома она… не дом, а убожество…».

      ________________________________________

20 октября император пригласил к себе жену, детей, родных и некоторых придворных.

Неизвестно почему, но он знал, что день этот будет его последним днём на земле.

Ум его был ясен. С тоскливой нежностью глядел он на любимую женщину и детей.

– Дай свою руку, – попросил жену, и последний раз в жизни ощутил тепло её ладони. – Я любил тебя, – ласково глядя на неё, прошептал Александр. – Люблю… И буду любить тебя там…

Императрица беззвучно рыдала, чувствуя, что всё кончено… С болью ощущая каждую секунду уходящей жизни: « Как мне их задержать, как мне их задержать…», – сжимала руку мужа, с детской надеждой думая, что пока она держит её, муж не уйдёт… не может уйти… ведь она не отпустит его…

Будто во сне она видела, как сын подписал какой-то манифест, и даже в голове её отразилось несколько строк: «От Господа Бога вручена нам власть царская над народом нашим… перед престолом Его мы и дадим ответ за судьбы державы Российской».

Затем, в том же сне наяву, она увидела отца Иоанна, возложившего руки на голову мужа.

«Зачем? – подумала она. – Зачем он делает это?.. Я хочу проснуться…», – вдруг почувствовала, что рука мужа стала тяжёлой и холодной и поняла, поняла, проваливаясь куда-то в туман и небытие, что она не смогла удержать его.., что его больше нет.., что последняя секунда его жизни ушла с последним его выдохом…

      В этот момент раздался гром пушек на военных кораблях, стоявших в Ялтинском заливе. Флот прощался со своим императором.

В конце дня перед дворцом установили алтарь, и священник в золотом облачении приготовился принимать присягу…

Рубанов заменил Петру Черевину его царственного друга и весь вечер они вспоминали императора, разбавляя слёзы крымским вином.

Утром следующего дня, пошатываясь после помин, грешники пошли в церковь, замыкая небольшой хвост из родственников нового царя, и присутствовали на обряде обращения в православие немецкой принцессы.

– Когда придём во дворец, будет повод опохмелиться, – поддерживали генералы друг друга.

Церковная церемония не произвела на друзей никакого впечатления, в отличие от нового самодержца, который издал свой первый указ, провозгласив новую веру, новый титул и новое имя Алисы Гессенской, ставшей теперь православной великой княгиней Александрой Фёдоровной.

Уже другой, уверенной походкой шагала она по задрапированному в чёрное дворцу.

– Аликс, ты поразительно хорошо и почти без акцента прочла молитвы, – целуя её перед сном, произнёс Николай.

В конце недели гроб на броненосце «Память Меркурия» перевезли в Севастополь, а оттуда, на траурном поезде – в Москву.

Мария Фёдоровна осунулась и постарела от тоски и горя. Ночами, в бредовом полусне, из которого всё не могла выйти, она нежно обнимала гроб и в забытьи шептала:

– Ну зачем, зачем ты покинул меня.., ведь я так тебя люблю…

А вокруг свечи и молитвы священника, траурные свечи и прощальные молитвы.

– Саша.., – шептала она, – ты помнишь, в этот день была наша свадьба… Много света, цветов и улыбок, – ласково гладила гроб. – Да уберите вы свечи, – подняв голову, закричала она, – и несите свадебные цветы, – обнимала драпированный пурпуром гроб.

Вошедший брат почившего царя, вытирая слёзы со своих щёк, бережно увёл её в купе.

В Москве, катафалк с гробом повезли в Кремль. Несмотря на дождь, тротуары были запружены народом. Москва прощалась с императором.

– Это Бог плачет над нашим царём, – рыдала, одетая в чёрное, вдова чиновника. – Как мы теперь будем без него?..

Прежде чем въехать в Кремль, десять раз останавливалась траурная процессия, и на ступенях десяти церквей служили литургии.

Николай не понял ещё до конца, что стал императором огромной державы. А в Георгиевском зале Кремля предстояло держать речь… А он никогда этого не делал, не привык и терялся перед скоплением народа. Ведь, в сущности, он был ещё очень молод и неопытен.

Саму-то речь сочинил Победоносцев, но от волнения она абсолютно не шла в голову.

«Что делать? Что делать?» – переживал он.

Своего императора выручил похмельный Рубанов, потому как трезвому человеку такая мысль вряд ли придёт в голову.

– Вы, Ваше величество, положите листок с речью в шапку, а как снимите её перед народом, так и читайте…

Первое выступление царя прошло превосходно, и он был благодарен генералу.

      _______________________________________

Поезд с телом императора приближался к вокзалу столицы Российской империи.

Максим Акимович Рубанов жадно глядел в окно, мечтая увидеть в толпе встречающих свою жену.

«Может, заболела? – беспокоился он. – Или дети?» – с надеждой взгляд его переходил с одного лица на другое.

Да ещё мешали выстроившиеся на платформе в ряд красные с золотом придворные кареты, обитые чёрным крепом.

И тут он увидел жену, стоявшую у кареты и вглядывающуюся в каждое вагонное окно.

Максим заколотил ладонью по стеклу, но её отвлёк кучер, решивший подогнать экипаж поближе к вагону.

Приказав денщику заниматься вещами, он бросился к выходу. На его счастье, состав резко дёрнулся и остановился.

Максим первым вышел из вагона и, огибая кареты и толкая людей, побежал к тому месту, где недавно заметил жену.

Растерянная, она глядела по сторонам, не надеясь в такой толкотне встретить мужа, и вдруг почувствовала на глазах тёплые ладони, и прикосновение таких родных губ к щеке.

Она обернулась и, всхлипнув, обхватила за шею Максима, сбив с его головы фуражку.

– Я ждала.., я ждала.., – бессвязно лепетала она, наслаждаясь слабым запахом дорогого мужского одеколона, и чуть не теряя сознание от мягких и требовательных его губ.

Она не замечала, что их толкают, что они стоят на проходе и мешают другим.

В чувство привёл их наглый дворцовый кучер, похлопавший по плечу Рубанова.

– Господин генерал…

«Про себя он, наверное, ещё кое-что добавил», – прыснула смехом Ирина Аркадьевна, проведя рукой по начинающей седеть, небольшой бородке мужа.

– Да пошёл-ка ты, братец.., – миролюбиво произнёс Рубанов и, оборвав фразу, прикрыл рот ладонью. – Пардон, мадам, – шутливо извинился перед женой.

Та хотела сказать: «Чему только не научишься от нашего императора»,– но вспомнила, что того больше нет и радость от встречи померкла.

Ей нравился этот простой, великодушный и справедливый монарх, тринадцать лет нёсший на могучих плечах груз правления огромной державой.

Быстрым шагом прошёл жандармский офицер, вяло козырнув Рубанову, тот так же вяло ответил, взял жену под руку и повёл к выходу, вспомнив, что на голове нет фуражки.

Ветер трепал его белокурые, подёрнутые сединой на висках волосы.

Начал накрапывать дождь и жена попыталась раскрыть зонтик, но передумала в такой толпе.

– Максим, ты простудишься, – ускорила шаг.

На привокзальной площади шпалерами стояли войска. Приглушённая дробь барабанов и приспущенные флаги с чёрной траурной лентой, навивали грустное настроение.

Какая-то пожилая дама в немодной шляпе с сиреневыми цветами, прижала к губам платок и, не отрываясь, глядела на широкий вход с круглыми часами над ним.

В ту же минуту появились траурные кареты. Толпа замерла. Офицеры вытянулись, отдавая честь отправившемуся в последний путь императору.

Женщины плакали, вытирая глаза мятыми, мокрыми платочками.

Всё стихло. Только цокот копыт. Дробь барабанов и стук колёс по мостовой. Неожиданно и резко зазвонили колокола… На всех церквях российской столицы.

Самая последняя, в открытом экипаже, одна, ехала новая императрица.

Александра Фёдоровна не смотрела по сторонам, лицо её закрывала густая вуаль.

«Она пришла к нам за гробом!» – выкрикнула пожилая дама в старой немодной шляпе.

Ещё издали, из открытого экипажа, Максим увидел свой огромный пятиэтажный особняк, два первых этажа которого принадлежали ему. Генеральский оклад и рубановские доходы позволяли содержать двенадцать комнат второго этажа: гостиную, кабинет, столовую, библиотеку, бильярдную, спальную, будуар жены, детские и комнаты для гостей. На первом этаже располагался просторный банкетный зал, кухня, комнаты для гостей попроще и прислуги. Во внутреннем дворе Рубанову принадлежали экипажный сарай и конюшня с прекрасными рысаками.

Дома Максима Акимовича встречала вся семья. Даже две. Его и младшего брата, Георгия, профессора Императорского Санкт-Петербургского университета.

Аким и Глеб бросились к отцу. Он по очереди поднимал их и целовал.

«Этот совсем мой», – прижимал к себе светловолосого голубоглазого Глеба, одетого в новенький кадетский мундир.

Глаза мальчишки светились счастьем от встречи с отцом.

«А этот мамин, – подняв к лицу, целовал старшего сына, чувствуя слабое сопротивление последнего. – Недоволен, что как маленького подбрасываю, – погладил по тёмным волосам и со вздохом глянул на синий гимназиический мундир с девятью светлыми пуговицами и узким серебряным кантом по воротнику. – А всё жена и мой либеральный братец… Ведь я-то мечтал отдать сына в пажеский или кадетский корпус», – обнял своего брата, а затем его супругу, стройную невысокую женщину с пышными каштановыми волосами.

Следом за родителями к Максиму подошли племянник и племянница.

Не столько подошли, сколько их подтолкнула гувернантка.

– Здравствуйте, мадемуазель Лиза, – помня недовольство старшего своего отпрыска, нагнулся к серьёзной девятилетней девчушке Максим и чмокнул в щёку.

Четырёхлетний брат её, Арсений, испугался поднявшейся суеты и поднял рёв.

Все кинулись успокаивать мальчишку.

– А вот глянь, что тебе дядя привёз, – вовремя заметил денщика Максим Акимович.