IV

Весь следующий день я провела в каком-то странном беспокойстве за брата. Его нынешнее положение казалось мне угрожающим. Появились разговоры о каких-то заезжих рэкетирах, о московской проститутке, которая сопровождает их всюду и отличается особой жестокостью при выколачивании денег. Мне казалось, что он живет в каком-то незнакомом и опасном мире. У него все не так, как у других. Он одинок и с головой погружен в свои финансовые проблемы. И все же, я не могла понять, с какой целью он меня обманывает? Он тайно встречается с Соней, и говорит мне, будто она уехала в деревню к бабушке. Даже если их отношения стали другими и ему очень хочется это скрыть, то вовсе не обязательно так откровенно водить меня за нос. В конце концов, я попыталась бы понять его… Я его уже понимаю.

В тот вечер я ушла из дома, как только стало смеркаться. Прошла по Советской улице до заправочной станции, от неё повернула направо и через заросший крапивой пустырь, минуя мост и овраг, подошла к дому Венгеровых. Нагибаясь, протиснулась сквозь заросли сиреней возле покосившегося забора и оказалась в небольшом скверике, с одиноко белеющей песочницей в центре. Невдалеке от песочницы была врыта в землю скамья, рядом ещё одна – дальше колючие заросли роз, а за этими зарослями – гравийная дорожка, тускло блестящая при лунном свете. Мне захотелось устроиться где-нибудь среди этих зарослей, но так, чтобы для постороннего взгляда я была незаметной.

В конце концов, я не придумала ничего лучше, как разместиться под раскидистым американским кленом на тёмном от времени пне. Зато моя спина сразу почувствовала опору. И вскоре я оценила, как это важно. Ибо ждать пришлось долго.

Примерно через полчаса этот наблюдательный пункт показался мне очень удобным и даже уютным. Свисающие сверху лиственные пряди плотно закрывали меня сзади и сбоку. Только спереди, в нужном мне направлении были видны редкие стволики растений, сквозь которые хорошо просматривался весь двор перед домом Венгеровых.

Между тем сумерки сгустились. Уже начали гаснуть окна в домах напротив, уже затих на дороге по соседству шум машин, перестали хлопать двери. Уже совершенно растаял в мутном небе поздний летний закат, исчезли красноватые всполохи на востоке. Горластые мальчишки убежали куда-то, забыв у стены кирпичного склада велосипед, у песочницы – мяч.

Немного погодя, в темноте, кто-то вышел из соседнего дома и увел велосипед, сверкнувший на повороте никелированными спицами. Потом откуда-то возникла музыка, стала приближаться. Кажется, пела Татьяна Буланова. Потом песня оборвалась, и тишина стала ватной. В ней как будто чего-то не хватало.

Мягко заработала где-то за гаражами машина. Потом перестала работать, немного погодя снова заурчала. Включились фары, но яркий свет от них не вырос и не пополз вдоль дороги, как обычно, а вытянулся вдоль живой изгороди и потух.

Снова скрипнули двери. Из дома Венгеровых кто-то вышел. Шаги стали приближаться и одновременно с ними поднимались, росли, приближаясь два силуэта, очерченные слабым сияньем. Неизвестные люди прошли совсем рядом. Неужели они опять исчезнут? – успела подумать я, и в это время увидела, как они садятся на скамью за песочницей. Туда пробивался рассеянный луч света от уличного фонаря, но хорошо я различила только брата, женщина была на половину в тени. Слава Богу, решила я. Отсюда, по крайней мере, я услышу, о чем они говорят.

Я стала прислушиваться, но ничего из их разговора толком не смогла понять. Помню только, что хрипловатый голос Сони меня в какой-то момент насторожил. Потом они перестали говорить и порывисто обнялись. Он повернул её лицом к себе и поцеловал. Сказал что-то. Она ответила. И в этот момент голос женщины показался мне знакомым. Это был не Сонин голос.

И тут Саша проговорил довольно отчетливо:

– Как я Соне это всё объясню. Если бы сейчас…

Дальше я не смогла разобрать.

– Ничего не надо бояться, – решительным голосом ответила женщина. Я сразу вспомнила, что не так давно уже слышала этот голос. Так говорит Сонина мама. Да – да, пышные волосы, полные стройные ноги, – это её мать, несомненно. Как же я раньше об этом не догадалась? Это открытие повергло меня в шок. Какая мерзость, отбить у дочери жениха. И для чего? Чтобы встречаться с ним тайно, любить из последних сил, цепляться за похотливую страсть… А потом? Что будет потом? Ведь у них разница в возрасте лет двадцать или даже больше.

И тут до меня вновь долетели новые обрывки слов.

– А если она приедет… неожиданно? – сказал Саша.

– Не приедет, ей надо еще кое-что понять…

– Это её убьет.

– Успокойся… Ко всему люди привыкают. И…

Я снова не расслышала последние слева Сониной мамы. Это меня раззадорило. Я встала и начала пробираться к ним ближе, ступая осторожно как кошка, изгибаясь между стволами сиреней, обходя клены. Какая-то веточка едва слышно хрустнула у меня под ногой. Я испуганно вытянула шею и замерла, стоя на одной неге, схватившись рукой за какой-то влажный побег с мягкими мясистыми листьями. Потом опустила вторую ногу на землю и расслабленно присела на корточки. Теперь я была к ним достаточно близко.

– Не вини себя, – донесся до меня отчетливый голос Людмилы. – Не вини. Это я во всем виновата, – проговорила она, уткнувши лоб в его плече.

– Нет, я, – не унимался Саша.

– Мне всегда говорили, что у неё плохое сердце. Врожденный порок, – продолжила Людмила. – У каких только врачей мы не консультировались. Все утверждали, что она проживет, самое большее, лет до тринадцати… Вот я и настроила себя на жалость. Я боялась полюбить её по-настоящему. Боялась к ней привыкнуть. Я твердила себе, что обязана сделать её счастливой в детстве, потому что юности у неё не будет, зрелости тоже. И я старалась… я. Ведь ты помнишь, как она одевалась в школе. Какой приходила на вечера, на праздники. Как принцесса…

– Но сейчас?

– После школы она никуда не поступила, хотя училась прекрасно. Её ничего не интересовало, а я не принуждала её к выбору, считала, что это ей ни к чему.

– А почему вы скрывали это от меня?

– Я же говорила, что хотела сделать её счастливой. А какое счастье без любви… Извини Саша, не ты был самой важной фигурой в моей игре. Так уж получилось. Если бы ты сразу узнал, что стоит за её постоянной бледностью, грустными глазами и этой странной худобой – ты бы навсегда лишился любовной романтики. Ведь так? Любови без таинственного не бывает.

– Мне кажется, я всё ещё люблю её.

– Я понимаю, но это пройдет.

– Я боюсь…

– Ты будешь любить её как дочь.

– Я не смогу.

– Тогда она посвятит себя Богу, – категорично заявила Людмила.

– Не понимаю, – проговорил Саша озадаченно.

– Ну, уйдет в монастырь. Сейчас это модно. Она девочка странная. Всегда была странной и осталась такой. Она очень легко поддается внушению… Все подумают, что так и должно было случиться.

Саша замахал руками, протестуя. Людмила поймала его ладонь и продолжила ещё более громко и решительно:

– Я не хочу делить тебя ни с кем… А Соня, ты же знаешь, она ни к чему настоящему не способна. Хотя она моя дочь. Она…

После этих слов Людмила заплакала как-то некрасиво и чересчур громко. Но быстро успокоилась.

– Я десять лет прожила одна. Понимаешь. Я знаю, что такое смирение. Я готова была сносить оскорбления, лишь бы было за что. Понимаешь. Хороший человек в нашем городе – это редкость… Что ты так на меня глядишь?

– Но почему?

– Я знаю, я знаю! Понимаешь… Разве ты сам не видишь. Все пьют, все ходят с пасмурными лицами, непонятные и чужие как иностранцы… И среди них ты, белокурый как ангел, синеглазый, воспитанный, прекрасно одетый, всегда пахнущий чем-то приятным, мужским. Разве я могла устоять.

– Но…

– Я просто не выдержала. Прости меня Саша. Я виновата перед Соней, виновата перед тобой. Понимаешь. Мать отбила у дочери жениха… Со стороны это выглядит ужасно.