– Не обидится. Он даже рад за нас будет…

Видать, в Чертогах посчитали, что патриарх искупил свои грехи, и послали прекрасный день. Природа, искрясь на ярком солнце, словно радовалась скорой весне. Откуда-то с юга дул теплый ветерок, принеся с собой легкую свежесть, напоенную запахом влажного снега, перемешанного с ароматным маслом, пропитавшим будущий погребальный костер. На приготовленной площадке с полудня стали собираться приглашенные. Крода, как объявил жрец, должна начаться с четырех часов, так как костер горит долго и затухнет вместе с заходом солнца, чтобы душа Анатолия Архиповича отправилась на запад, на закат вслед за светилом и Правью, освещая ему путь.

Большинство гостей приезжало на своих машинах, отчего внутренняя стоянка оказалась забита, и дежурным пришлось останавливать запоздавших возле ворот и просить их оставлять автомобили снаружи.

Никита встречал каждого, тем самым показывая уважение людям, приехавшим не просто на похороны, а на ритуальное погребение, которое не каждый день увидишь. Редко кто соглашался участвовать в щепетильном мероприятии.

Анатолий Архипович после своей смерти открыл истинную свою ипостась, и Никита хорошо видел, насколько поражены гости, узнав, что патриарх являлся одним из приверженцев солнцепоклонников. Каковы были бы их лица, узнай они о настоящем патриархе – воине-арии.

Приехал даже патриарх рода Городецких – Леонид Сергеевич – со своей небольшой свитой, в которую входили несколько дворян мелкого пошиба. Они, впрочем, стояли в сторонке, пока Никита разговаривал со стариком. Городецкий, несмотря на свои восемьдесят лет, выглядел крепким дубом с узловатыми мощными ногами-корнями, вцепившимися в землю, и раскидистыми руками-ветвями, разбросавшими крону с многочисленными побегами в разные стороны. Лицо его, покрытое сеточкой морщин, уже и не разглаживающимися от движения лицевых мышц, словно застыло в одном положении. Бесстрастно глядя на Никиту, Городецкий пророкотал, как сошедшая лавина с гор:

– Соболезную, юноша! Потеря для общества существенная! А о тебе наслышан, наслышан!

Рука его, подкрепленная посылом земной стихии, пыталась сжать, смять ладонь Никиты, сплющить фаланги пальцев, и если не искалечить, то дать понять, кто такой молодой Назаров супротив жуткого монстра-соседа. Никита выстоял, укрепив руку рунами «камень» и «затвор», заодно перекрывая утечку энергии, и добавил скрипту «саламандра», чтобы старик слишком не зазнавался. Вон, как побагровел, ощущая в своей руке нешуточное влияние огненной стихии, которая словно капли расплавленного металла била по нервным окончаниям, прожигала мышцы и сухожилия. Будь вместо Городецкого кто-то другой, он бы давно с криком зарыл руку в снег, спасая ее от фантомных ожогов. А эта несокрушимая скала еще и ментальное давление применила, прощупывая слабые места в защитных редутах оппонента. Никита про себя ухмыльнулся, активировав доселе спящие «амебы», чтобы те разобрались с чужаками, проникающими в ауру в роли разведчиков. Кажется, старик сообразил, что происходит. Давление чужой воли сошло на нет.

Городецкий хмыкнул, расслабился и расцепил пальцы, разрывая контакт, и с кислым видом сказал:

– Силен, Никита Анатольевич! Знатный у меня сосед появился! Настоящий последователь своего предка! Ну, отведешь меня к деду? Хочу попрощаться с Анатолием!

И он, не обращая внимания на остальных, зашагал, пусть и медленно, тяжелой поступью, отчего утренний снежок, который не успели убрать с дорожки, жутко скрипел под человеком весом почти в сто килограммов. «Матерый мужик, – думал с небольшой долей восторга и трепета Никита, ступая рядом. – Настоящая гранитная скала, которая самостоятельно движется по прямой; которая сметает на своем пути любое препятствие; стирает в мелкий порошок все, что попадет под его массивную тушу. Сильный враг. Его надо опасаться, а не наследников». Судя по всему, сыновья остались дома по какой-то причине, исходящей от старика Городецкого. Только вот свита робко и осторожно бредет следом, прислушиваясь к тихому разговору своего патриарха и молодого Назарова.

– У нас осталось много разногласий, – гудел Городецкий, намекая на межевые земли. Кто бы сомневался. – И до сих пор остались. Я надеюсь, Никита Анатольевич, что мы рано или поздно придем к взаимопониманию.

– А в чем оно заключается, Леонид Сергеевич? – вежливо поинтересовался Никита. – Все разногласия давно урегулированы, аж с восемнадцатого века. Межевой вопрос не стоит на повестке дня. Я специально изучал все документы, связанные с родовыми землями. Кстати, грамота от губернатора Засекина у вас сохранилась? В ней как раз есть запись об установлении границ.

– Сохранилась, – бесстрастно ответил Городецкий, но прислушиваясь, можно было уловить тихий скрежет зубов.

– И у нас сохранилась, даже копии имеются, – добродушно улыбнулся Никита. – Нам нечего делить, Леонид Сергеевич. Ваши родовые земли включают в себя обширные пойменные луга, несколько гектаров леса, где построена туристическая база, давшая вам в прошедший год доход в семьсот тысяч рублей. Это шикарная сумма для клана. Потом… В девяносто девятом году вы организовали в селе Проскурино фабрику по переработке дикоросов. Доход за прошлый год – триста тысяч рублей. Для сельской экономики – замечательные цифры. Так что я прекрасно вижу, что ваши угодья дают неплохой результат в виде звонкой монеты. Зачем вы лезете в наш угол?

– Ух… – выдохнул Городецкий-старик, выслушав монолог Никиты. – Зело больно кусаешься, сосед. Хорошо подготовился, гляжу. Но есть одна закавыка, которую не учли адвокаты и прочие казенные людишки. В четырнадцатом-пятнадцатом веках мои предки гоняли здесь диких кокшаров, не захотевших идти под великокняжескую руку, а потом и с новгородцами рубились, чтобы взять себе то, что завоевано железом. Назаровы пришли позже, воспользовавшись неразберихой во время централизации власти, когда решалась судьба Рюриковичей. И пять гектаров земли на восточном фасе, которые Засекин одним росчерком пера определил, как ваши родовые земли, по правде говоря – наши. И на этот счет у меня есть грамотки за подписью великого князя Владимирского.

– Который занимался сепаратизмом? – невинно поинтересовался Никита. Он мысленно похвалил себя, что внимательно изучил земельный вопрос, который грозил перерасти в настоящую войну. Городецкий, как его точно охарактеризовали аналитики из местного Тайного Двора, слыл человеком непробиваемым и бескомпромиссным. Если что в голову вошло – выбить трудно и очень тяжело. Благодаря ему земли клана за несколько десятков лет увеличились втрое, простираясь чуть ли не до Белозерска. Южное направление оказалось для него не по зубам, так как здесь заправлял старик Назаров. И постоянные стычки между двумя родами беспокоили градоначальников. До большой войны дело не дошло, но спорные земли и часть территории, которая сейчас находилась под рукой Назаровых, до сих пор возбуждали аппетит князя.

– Сепаратизмом занимались как раз тверские и московские князья, – засопел от возмущения Городецкий. – Князь Владимирский был единственно легитимным правителем Руси.

– Леонид Сергеевич, – примиряющим голосом произнес Никита, дотрагиваясь до локтя старика. – Сегодня как-никак я своего прадеда провожаю. Не будем грызться в этот день. Давайте устроим ему достойную тризну. А по разногласиям можно поговорить и попозже. Если хотите, через пару дней. Я постараюсь найти время для содержательной беседы.

Князь-патриарх кивнул, соглашаясь с доводами молодого хозяина поместья, и так они дошли до погребального помоста, где несуетливо распоряжался жрец, указывая на незначительные недоделки. Что сказать, потрудился он на славу. Большая аккуратная березовая поленница, сложенная под помостом, сочилась ароматными маслами, пропитывая древесину и бересту, подложенную под основание костра. На самом помосте, горделиво задрав лебединую шею, стояла ладья, на которой должен был подняться к Чертогам патриарх рода Назаровых. Сейчас он там лежал, ожидая, когда правнук своей рукой отправит его туда, к свободе и к бесконечности ожидания новой жизни.

Гости, собравшиеся для проводов старика, молчаливой толпой стояли полукругом в двадцати метрах от кроды. Отдельно выделялись Меншиковы и Александровы, которые должны были на правах родственников проститься с патриархом, поднявшись по лестнице вверх. Никита посмотрел на Тамару, зарывшуюся носом в меховой воротник шубки, словно пряча эмоции, плескавшиеся в глубине ее глаз; на Екатерину, неестественно вытянувшуюся, отчего казавшуюся еще выше и стройнее, с любопытством глядящую на необычное действие; на великого князя Константина, задумчивого и отчего-то съежившегося, словно февральская стылость забралась ему за пазуху; на Надежду Игнатьевну, которая единственная из всех со слезами в глазах глядела на массивное погребальное сооружение.

Александровы тоже молчали, благоговейно слушая тишину морозного утра и едва уловимое посвистывание синиц, уже ощущающих приближение весны.

Служки из монастыря бодро подставили лестницу с южной стороны к помосту, и Петр Иванович первым двинулся к ней, поддерживаемый внуками, которым было уже по сорок-пятьдесят лет. Никита опасался, что старик не выдержит подъема, но тот справился и, тяжело опираясь на руку Дмитрия Петровича, недолго постоял возле ладьи, обнажив голову. Потом вереницей потянулись его домочадцы, которых приехало около двадцати человек. Следующими пошли Меншиковы. Константин Михайлович поддерживал супругу, а девушки с помощью Никиты бодренько поднялись наверх сами. Он же надолго замер возле низких бортов ладьи, глядя на тело, покрытое белым покрывалом. Лицо деда, спокойное и умиротворенное, портили тяжелые пятаки на глазах, создавая иллюзию маски. Никита знал, что у деда подрезаны сухожилия рук и ног. Жрец объяснил, что такая процедура необходима, иначе от высокого жара сухожилия начнут высыхать и стягиваться, в результате чего покойник может приподняться или даже сесть. Представление не для слабонервных.

Жрец, который неслышно стоял позади Никиты, выступил вперед и решительно закрыл лицо краем покрывала, подоткнув его для верности.

– Пора, – строго сказал он.

Они спустились по северной лестнице, и Никита остался один перед кродой. В его вытянутую руку вложили горящий факел.

– Отправляется имярек в Сваргу пречистую к Роду своему! – нараспев произнес жрец, придавая голосу торжественность.

Выждав еще несколько секунд, Никита решительно шагнул вперед и сунул огонь в поленницу. Хорошо, что прикрывал лицо рукавом куртки, которую предусмотрительно надел перед обрядом. Пыхнуло словно из раскаленного жерла вулкана. Огонь мгновенно взлетел вверх, облизывая помост и ладью.

«Прощай, дед, – мысленно произнес Никита. – Так получилось, что ты оказался единственным моим родным человеком, который помог мне во всем, что я сейчас имею. Благодарю тебя за это и постараюсь сохранить наш род и даже приумножить его. Лети к Роду!»

Люди благоразумно отступили назад, чтобы дикий жар, усиленный маслами, не обжигал лицо. Лишь Никита, неосознанно поставив защиту «ледяной стены», стоял перед полыхающей ладьей, остановившимся взглядом провожая оранжевые завитушки с белесым дымом. Казалось, душа патриарха с радостью отрывается от земли и летит туда, наверх. И вдруг Никита также воспарил в небеса, мгновенно увидев яркую лазурь неба и неподвижно стоящие барашки облаков, переплетающиеся между собой, словно в замысловатой игре. Замерев от удивления, он заозирался по сторонам, силясь что-либо разглядеть в сияющей синеве, но услышал только молодой женский голос. Он раздался позади него, обволакивая своей нежностью:

– Иди обратно, сынок! Не твой час и не твоя доля здесь! Иди и не оборачивайся, люби и будь любимым! Спасибо, что помог деду подняться в Чертоги! Он так рад видеть всех…

– Мама! – не веря своим ушам, прошептал Никита. Ему так захотелось повернуться и хоть на мгновение, невзирая на прямой запрет, посмотреть на ту, которая осталась только фотографией в рамке как скорбная память. Глаза его защипало от набежавших слез. Смаргивая их, чтобы хоть что-то увидеть в безбрежном полыхании солнечного жара, он только ощутил присутствие многих фигур, стоявших за его спиной. Их действительно было много, и каждая из них вливала в Никиту такую мощную волну энергии и Силы, что организм стал противиться такой накачке. Мышцы трещали от напряжения, кожа местами стала покрываться красными пятнами, как от аллергической реакции, голова закружилась. И вместе с тем, что удивительно, никакой боли молодой волхв не чувствовал. Но давление магического Дара, всего того, что накопили за многие века его предки, оказалось сильнее, и Никита перестал сопротивляться. Ему же хотели добра как-никак. И стало легче. Боль ушла.

– Никита! – голос Тамары вывел его из прострации. – Милый, приди в себя, пожалуйста!

Он открыл глаза и с удивлением уставился на догорающую кроду, алыми рубинами рассыпавшуюся по периметру сгоревшего и обрушившегося помоста. В сгущающейся темноте они выглядели особенно загадочно и великолепно, как дорогое ожерелье. В радиусе тридцати метров, а может, и больше, снег испарился, оставив после себя черный круг терпко пахнущей оттаявшей земли.

– Сколько я здесь? – хрипло спросил Никита, ощущая на щеках прохладные ладони своей жены.

– Уже третий час пошел, – выступила вперед Катька из-за его спины. Под ее сапожками захрустели остывшие угли. – Гости справили тризну без тебя, жрец сказал, что тебя не нужно трогать, якобы ты с предками разговариваешь. От тебя шла такая дикая мощь природной Силы, что многим стало не по себе. Напугал ты их, зятек дорогой.

– Почему якобы? – в горле стояла сушь, отчего голосовые связки не могли прийти в норму. – Я ощущал их присутствие, даже подзарядился на сто лет вперед. И еще я слышал маму.

– Маму? – Тамара сначала не поняла, о чем говорит Никита, выглядевший осунувшимся, с лихорадочным блеском на щеках и в глазах. – Ты с ней разговаривал?

– Она запретила мне оборачиваться, а я так хотел увидеть ее, – Никита внезапно всхлипнул и уткнулся в мягкий воротник жены. Ладонь Тамары ласково легла на его макушку и стала гладить, успокаивая.

– Ты хочешь поплакать? Давай, здесь никого нет, кроме меня и Катьки. Или прогнать ее?

– Еще чего! – неожиданно возмутилась сестра.

– Оставь, пусть будет рядом, – Никита взял себя в руки. – Деду не понравятся мои сопли и слюни. Гости разъехались?

– Да, почти все уехали. Там один противный и страшный старик был, долго с папенькой спорил о каких-то земельных уложениях шестнадцатого или пятнадцатого века. В конце концов великому князю надоело, и он треснул кулаком по столу, сказав, что во время тризны не подобает заводить такие разговоры, – охотно пояснила Тамара. – Ты как, в порядке?

– Конечно, – утвердительно произнес Никита. – Пойдемте домой, красавицы. Это я хорошо прожарился, что холода не чувствую, а вы уже подмерзли.

– А как ты умудрился не сгореть, стоя рядом с огнем? – пристраиваясь слева, спросила Катя, нагло уцепившись за его локоть. Тамара шла с другой стороны и что-то прошипела рассерженной кошкой. Никита испугался, что его сейчас начнут разрывать на сотню мелких Назаровых.

– Я сам не знаю, – признался волхв. – Инстинктивно поставил защиту, а потом уже и не понимал, что происходит. Огонь сильный был?

– Очень, – выдохнула молодая свояченица, совсем уж близко прижавшись к боку Никиты. – Снег расплавился за несколько минут, земля запарила от жара. А ты стоял чуть ли не рядом с помостом и даже не шелохнулся, когда он рухнул!

– Катька! – голосом, не сулящим ничего доброго для сестры, произнесла Тамара. – Ну-ка, отлипни от моего мужа и сделай пару шагов в сторону! Иначе получишь приличную трепку!

– Она это может, – подтвердил Никита. К нему возвращалось хорошее настроение. – Кстати, а как быть с пеплом?

– Жрец сказал, что завтра утром отдаст тебе домовину с пеплом. А ты уже сам распорядишься, – пояснила Тамара.

– Тогда хорошо, – вздохнул волхв. – Благое дело сегодня сделали. Устал я что-то.

– Откат от переизбытка энергии, – заявила Катька, игнорируя угрозу сестры. – Если завтра станет плохо, затошнит, голова закружится и пальцы начнет покалывать – сразу мне говори. Такую дозу Силы принять разом для необученного чревато повреждениями ауры и долгой слабостью.

– Как скажете, Екатерина Константиновна, – шутливо поклонился Никита. – Ваш авторитет, как сенсорика и лекаря, в этом доме непререкаем.

– Какой она лекарь? – фыркнула Тамара. – Коза она с большим самомнением, вздумавшая учиться на целителя по книжкам!