Здесь, под небом чужим

Махно с группой своих сподвижников очутился в Польше. Он думал, что там с ним будут обходиться лучше, чем в Румынии, оказалось – нет, в Польше к Махно отнеслись еще хуже, много хуже. Во-первых, в Варшаве правили ярые националисты, для которых представители всех других народов – от американцев и австралийцев до украинцев и французов – были людьми низшего сорта; во-вторых, Польша, как и Румыния, в результате передела сумела захапать территории, о которых до Первой мировой войны даже мечтать не могла, и населены были эти земли украинцами. Так что появление на этих территориях украинца Махно было схоже с горящей спичкой, которую собрались сунуть в бутылку с бензиновыми парами. Пых – и обязательно будет взрыв.

Батька сжался, усох, сделался незнакомым, каким-то старым и скорбным, на небритых щеках у него начала поблескивать седина: людей своих Махно терял одного за другим, каждая потеря оборачивалась седыми волосами. Он мотался по Украине и нигде не мог остановиться – немедленно наваливались красные конники. Крестьяне, которые раньше были опорой Махно, стали отворачиваться от батьки – им надоела война. Хотелось мира, хотя бы плохонького, непрочного, но мира – чтобы над головой не свистели пули, а уши не слышали грохота пушек. Это Махно ощущал очень явственно

Группам батька велел постоянно двигаться параллельными курсами и поддерживать друг с другом связь. Если одна группа неожиданно ввяжется в бой, то вторая немедленно навалится на противника сбоку… – Это очень важно, очень эффективно, – объяснял он командирам групп, – и вообще с этой тактикой вы знакомы лучше меня. Представляете, какой треск может подняться, когда вторая группа, свеженькая, придет на помощь первой, а? Или наоборот – первая второй, а? Все-таки голова на плечах у батьки была толковая, варила очень неплохо…