– Извини, – смущенно улыбнулся Аронов, – зато я незаменим в другом.

В чем был незаменим Аронов, Каукалов не знал и спрашивать не стал, перехватил у Ильи автомат, привычно вскинул его, нажал на спусковую собачку, но выстрелов не последовало – рожок был пуст. Каукалов выругался, вскинул второй автомат и короткой, в три выстрела, очередью разнес глиняный нарост. Тот лопнул, будто воздушный шар, превратился в сухие брызги.

Следом Каукалов разнес березовый комель с обрубленными щупальцами, за ними – корягу. Когда-то коряга была справным деревом, осиной или кленом, но овраг слизнул ее, уволок в преисподнюю – ничего не осталось от дерева, только гниль.

Новый автомат был неплохо сработан, бил точно, пули не «косили», мушка не была сбита набок. Единственное, что плохо, – на ложе и прикладе, сколько ни вытирай тряпкой, обязательно остается смазка, делает руки жирными, это вызвало у Каукалова некое раздраженно-брезгливое ощущение, будто он вляпался в какое-то дерьмо.

– Да, Илюша, дело твое – швах, – произнес он тусклым голосом, – стрелять ты совсем не умеешь.

Илья виновато развел руки в стороны:

– Чему не научен, тому не научен.

В рожке второго автомата оставалось еще патронов десять. Каукалов отдал автомат Илье. Развернул его на сто восемьдесят градусов, под уклон, показал на кривой кусок ствола, вросший в глину.

– Попробуй-ка попасть вон в ту кривулину. Только вначале тщательно прицелься, а потом уж нажимай на собачку. И не дергай ее, нажимай плавно. Пла-авно.

Он терпеливо, удивляясь, откуда у него взялись такие способности, объяснил Аронову, как надо целиться, как ловчее прижимать к себе приклад, как лучше держать автомат в момент передергивания затвора. Простые истины, которые отработались у сержанта Каукалова в армии до автоматизма, стали привычкой и совсем были неведомы необученному штатскому Илье Аронову.

Аронов из очереди в десять выстрелов сделал два попадания – над кривулиной в двух местах взвились черные ошмотья. Илья от радости даже подпрыгнул:

– Е-е-есть!

И все равно первое знакомство Аронова с оружием Каукалов оценил на единицу, если брать школьную, хорошо памятную им с Илюшкой систему оценок. А Аронов, напротив, был своей стрельбой доволен. У каждого свое.

Каукалов загнал машину в гараж, ключ от гаража отнес деду Арнаутову.

– Ты чего в молчанку играешь? – сощурившись так, что авоська морщин нырнула своими нитями не только под седину виска, а пошла и дальше, испещрила лоб, спросила Арнаутов.

– Я не играю, – произнес Каукалов, не глядя на деда. – Устал что-то…

– Все устали, – заметил дед. – Ты не один такой. Как машинки?

– Обе в норме. Очень хорошие. Шить одежду можно. Что на одном агрегате, что на другом.

– Ты, парень, это… – старик Арнаутов отвернул обшлаг спортивного костюма и близко к глазам поднес часы, поморгал недовольно, вглядываясь в стрелки, – сегодня вечером, в восемь часов, подрули к Олечке Николаевне домой, – не выдержал, подмигнул Каукалову, – велела обязательно быть… По очень важному делу.

Каукалов сощурился, будто смотрел в прорезь прицела, в упор глянул на деда. Дед зябко пошевелил плечами, словно бы ему холодно стало. Добавил, жуя слова больными сточенными зубами:

– Да, она так и велела передать: по очень важному делу. – Арнаутов приблизился к Каукалову, обхватил его руками за плечи, дохнул чем-то кислым – то ли брагой, то ли заплесневелым хлебом, спросил, будто в ухо выстрелил: – А еврейчик твой как?.. Двадцать очков из ста может выбить?

– Плохо, – не стал скрывать Каукалов, но больше ничего не сказал – ни к чему старику Арнаутову знать, что происходит у него с Ароновым, пусть выстраивает свою схему и в нее вписывает людей: самого себя, Илюшку Аронова, любвеобильную подполковничиху, его – Женьку Каукалова… И так далее.

– Не забудь – в восемь ноль-ноль, – старик постучал крепким прокуренным ногтем по стеклу своего модного хронометра.

Ровно в восемь, минута в минуту, Каукалов позвонил в дверь знакомой квартиры. Долго не открывали, и Каукалов, с досадой подергав одной щекой, подумал, что «мадама» еще не пришла, собрался было уходить, но что-то удержало его, и он снова надавил пальцем на кнопку звонка.

Наконец дверь распахнулась. На пороге стояла Ольга Николаевна, длинноногая, белокожая; розовый, аккуратно простеганный в косую клетку халатик едва прикрывал ее потрясающее тело. Она смотрела на Каукалова большими близорукими глазами по-девчоночьи доверчиво и как-то беспомощно – все-таки Ольга Николаевна умела быть очень разной. Каукалов невольно сглотнул слюну.

Густой, тяжелый, видать, очень дорогой парик плотно сидел у нее на голове и выглядел не менее своим, чем у иной дамочки родные волосы. Во всяком случае, если бы Каукалов не увидел рядом с собой на подушке лысеющую голову Ольги Николаевны, он ни за что бы не догадался, что она носит искусственные волосы. Каукалов вновь сглотнул: все-таки Ольга Николаевна была соблазнительной.

– Проходи, – произнесла она с легкой улыбкой и круто, как-то очень резко, по-солдатски развернувшись, двинулась в глубину квартиры. На ходу скомандовала: – Дверью только посильнее хлопни, а то замок начал что-то заедать.

Каукалов послушно хлопнул дверью – в ответ где-то тонко звякнуло стекло. Ольга Николаевна на ходу, не поворачивая головы, выругалась матом.

Как она это сделала, Каукалову понравилось, он не сдержался, растянул рот в одобрительной улыбке. Обычно мат не идет женщинам, но только не Ольге Николаевне.

– Я тут обнову тебе привезла, – и добавила строгим учительским тоном: – А пока марш в ванную!

Каукалов увидел, что на кровати лежит новенькая милицейская форма. На серой форменной куртке погоны капитана, а справа, к карману, куда обычно цепляют ордена, привинчен наградной милицейский значок.

– Одевайся! – приказала Ольга Николаевна Каукалову, и тот, подхватив с постели серые суконные штаны с красным кантом, торопливо натянул их на себя. Потом надел куртку с новенькими, плохо гнущимися погонами.

Впрочем, форма была новенькая, неглаженая, пахнущая резкой химией, отпугивающей разных мух, паучков, моль, прочих любителей полакомиться казенным добром, рукава мятые, на брюках вместо одной складки нарисовалось целых три. Ольга Николаевна обошла кругом босого, кривовато стоявшего на ковре Каукалова.

– Отгладить форму – это проще пареной репы… Ну-ка, подними руки! Фриц из Сталинграда… – Она пощупала Каукалова под мышками, спросила: – Не жмет? – Дернула куртку за полу, ответила сама себе: – Не жмет. Длина нормальная. – Ухватив пальцами складочку ткани на брюках, сильно потянула. Тонкие изящные пальцы Ольги Николаевны были цепкими, ткань на брюках затрещала, но не порвалась. – Ну что ж… – удовлетворенно заключила она и опять обошла Каукалова. – Все о’кей! Сам-то ты как ощущаешь себя в этой одежде?

– Нормально, – ответил Каукалов, хотя форма ему не нравилась – не только милицейская, а всякая вообще. Это присуще каждому человеку, прибывшему из армии: два года, проведенные там, способны отбить вкус ко всякой одежде, имеющей погоны, но высказываться по этому поводу не стал.

Из-под тахты Ольга Николаевна достала плотный полиэтиленовый пакет, кинула на ковер.

– Это – форма для твоего напарника, – потом вытащила еще один пакет, также кинула на ковер. – А здесь – полевая форма, пятнистая, два комплекта.

– Спасибо, – тихо, чуть растерянно, словно бы не зная, что сказать, поблагодарил Каукалов.

– Этот старый валенок Арнаутов зовет твоего напарника еврейчиком. Он что, действительно еврей?

– Да.

– Час от часу не легче, – с досадою поморщилась Ольга Николаевна.

Каукалов развел руки в стороны.

– Что есть, то есть. Мы с ним знакомы со школьной поры, – Каукалов, любопытствуя, какое же звание Ольга Николаевна «присвоила» Илюшке Аронову, нагнулся, приоткрыл пакет, увидел три лычки на погонах – сержант, значит, будет Илюшка, – пошевелил пальцами босых ног. Получилось смешно, и Ольга Николаевна невольно улыбнулась. Каукалов помял рукой ткань ароновской формы и спросил первое, что пришло в голову: – Мы в этой форме не запаримся?

– Не запаритесь! Наоборот, скоро зима, мерзнуть будете.

Подумав о том, что зима в Москве иногда выпадает жесткая, Каукалов согласно кивнул. А с другой стороны, слякотных, очень теплых зим тоже полно – сколько раз уже было, когда на первое января, в разгар самого лучшего зимнего праздника, шел нудный осенний дождь, обкладной, на весь день, как в каком-нибудь насморочном сыром ноябре. В природе все перемешалось, и какая будет зима, не предскажет уже никто.

Ольга Николаевна с маху упала на тахту, роскошный розовый халат расползся в стороны. Каукалов, глядя на обнажившееся тело, сглотнул слюну и медленно, будто во сне, прямо в форме повалился рядом…

А потом Ольга Николаевна давала наставления: в форме дома не появляться; исходной базой на первых порах считать гараж старика Арнаутова. А потом… потом надо будет подобрать специальное помещение – скорее всего квартиру, в которой Каукалову с напарником надлежит обосноваться, там они уже могут ходить в форме, поскольку для всех, кто будет их встречать, для соседей, знакомых из ближайших «точек». Словом «точки» Ольга Николаевна определила магазины, ларьки, скамейки, на которых бессменно дежурят бабульки с кульками семечек, – они будут сотрудниками милиции. Точнее, какого-нибудь ее подразделения: отряда быстрого реагирования, отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, такие тоже созданы в милиции, либо, что самое лучшее, – дорожно-патрульной службы ГАИ.

– Теперь вот что, – Ольга Николаевна нервным движением выдернула из кожаной сигаретницы длинную темную сигарету с золотым ободком. Каукалов отметил, что этой сигаретницы у нее в прошлый раз не было, – резко щелкнув зажигалкой, прикурила, – надо экспроприировать «шестерку». «Семерку» вам придется оставить.

– Нет проблем, – сказал Каукалов, – хоть «мерседес» шестисотой модели. Нам, татарам, все равно…

– Дурак, – выругалась Ольга Николаевна, добавив несколько матерных слов. Каукалов вновь подумал о том, что мат ей здорово идет. – С «мерсом» тебя загребут в десять минут. Если не наши, то чужие, из какой-нибудь солнцевской или коптевской группировки. Все шестисотые «мерседесы» расписаны по Москве – либо за президентской структурой числятся, либо за группировками.

– А банки? – спросил Каукалов и в тот же миг – жаль, что запоздало, – понял: он задал нелепый вопрос. – У банков же полно шестисотых «мерседесов».

– Банки и группировки – это одно и то же. Банки под группировками ходят. Думаешь, что экспроприировал «мерседес» у банка, а на деле оказывается – у воровского авторитета Петьки Золотые Зубы либо у Редьки, Фофана или Капитана…

А машина, повторяю, должна быть обычная «шестерка». – Голос у Ольги Николаевны сделался незнакомым, каким-то сдавленным. Поманила к себе Женьку. Она действительно была неутомимой женщиной. – Мы ее перекрасим в «канарейку».

Каукалов понял, что все люди, на чьи шеи он накинул и еще накинет удавку, навсегда останутся у него в памяти, никогда не исчезнут, не сотрутся, они наверняка будут приходить к нему по ночам и спрашивать, за что же он их убил… Ведь если бы он просто потребовал у них машины – они бы отдали их без всякого сопротивления. Жизнь, какой бы ни была худой и нищей, все равно дороже машины, но Каукалов убивал их…

Так получилось и с владельцем «шестерки», которую Ольга Николаевна собиралась перекрасить под «канарейку». Каукалов долго выбирал машину: стоял на Тверской улице с поднятой рукой, голосовал, останавливал машины, окидывал их взглядом и отправлял дальше – то машина оказывалась старой, то двигатель стоял не тот, то еще что-нибудь было…

Наконец рядом тормознула зеленая, сочного чайного цвета «шестерка» с угрюмым плечистым парнем за рулем. Машина была та, что требовалось, – с третьим двигателем, хотя определить, какой движок стоит в машине, всегда бывает мудрено, но эта точно имела третий двигатель: сзади к крышке багажника была приклеена табличка с цифрой «1500». Каукалов разглядел ее, потому что «шестерка» проскочила чуть вперед.

Вид угрюмого здоровяка был внушительным, и Каукалов заколебался: а вдруг не справится с ним, вдруг это какой-нибудь каратист из рабочего района, мастер башкой ломать кирпичи, а зубами перегрызать стальные тросы?

Он, наверное, еще колебался бы некоторое время, пребывая в нерешительности, если бы не Аронов. Илья, не раздумывая ни секунды, спокойно открыл дверь «жигулей», сел рядом с водителем. Каукалову ничего не оставалось, как сесть сзади.

– Куда? – хрипло прорычал водитель, глядя в зеркальце заднего вида на Каукалова.

Каукалов раздраженно дернул одним плечом: и чего это все они наблюдают за ним? Ну будто сговорились! Всегда так: только он усядется сзади, так тут же натыкается на взгляд водителя.

– В Марьину Рощу, – поспешно отозвался Аронов, – в Седьмой проезд Марьиной Рощи, дом номер шесть.

Мрачный здоровяк, кивнув, глыбой навис над рулем и с места взял хорошую скорость. Машина оказалась резвой, мигом обогнала два «мерседеса» и непонятную модель с красным дипломатическим номером, прикрученным к бамперу.

– Платить чем будете, коллеги? – хрипло поинтересовался здоровяк, вновь цепко и колко глянул в зеркальце на Каукалова. Он был опытным водителем, этот массивный дядя, знал, кому из пассажиров задавать вопросы насчет денег, наверняка чувствовал, от кого может исходить опасность. – «Деревянными» или «зелеными»?

– Какими хочешь, теми и заплатим, – стараясь выглядеть ленивым, медлительным, этаким добродушным увальнем, дружелюбно ответил Каукалов. – Хочешь – «деревянными», хочешь – «железными».

– Двадцать пять долларов.

– Двадцать пять – так двадцать пять, – согласно проговорил Каукалов, пытаясь, в свою очередь, разглядеть водителя в подвесном зеркальце, понять, что за человек.

Водитель был похож на бывшего спортсмена, не то борца, не то каратиста – никакое другое сравнение в голову Каукалову не пришло.

А тот все поглядывал в зеркальце заднего вида и небрежно крутил баранку одной рукой – вторую держал на рычаге скорости, а рядом с рычагом тяжелым стальным черенком вверх лежал увесистый заморский замок «солекс», которым замыкают педали, – и думал о том, что неплохо бы тряхнуть пассажиров. Если они так легко выбрасывают двадцать пять долларов, то явно «зеленые» у них есть. Отобрать деньги у этих лохов ничего не стоит, в крайнем случае мазнуть «солексом» по морде того, сзади, и все будет в порядке.

Водитель действительно был когда-то спортсменом – только не борцом и не каратистом, как предполагал Каукалов, а неуклюжим тяжеловесом, толкал штангу и ломал прочными ногами деревянные помосты во Дворце культуры автозавода имени Лихачева. Часто выезжал на соревнования, легко выполнил норму мастера спорта, правда, выдающихся результатов не показывал, но команду никогда не подводил, за что и был премирован автомобилем, за рулем которого сейчас сидел.

Закончив со спортом, тяжелоатлет примкнул к банде «быков», трясущих рынок в Замоскворечье, другие примкнули к соседним группировкам, а оставшиеся вели себя тихо, не светились, поэтому милиция их не тронула. В числе последних оказался и спортсмен.

Так он стал «быком»-одиночкой. Подрабатывал извозом, но не гнушался и иных способов добывать деньги.

Машина миновала затемненную площадь около громоздкого, похожего на пантеон, где хоронят героев, Театра Российской армии, взяла чуть левее трассы, потом ушла еще левее и покатила по узкой гулкой улице, тесно заставленной старыми кирпичными домами с узкими окнами.

Водитель переместил руку с рычага скорости на тяжелую рубчатую рукоятку «солекса», словно бы проверяя, здесь ли «инструмент», затем снова ухватился за украшенный нарядной головкой рычажок скорости.

– А чего не прямо поехали? – спросил Каукалов.

Что-что, а этот маршрут был и ему и Илюшке известен хорошо – уже проезжали по нему.

– Там дорога сегодня разрыта, – с трудом разжав крепкий рот, пояснил водитель, – канализацию прорвало.

Он врал, этот крепкоплечий битюг-водитель. Каукалов почувствовал, как по спине пополз холодок, поежился.

– Знака вроде бы никакого не было, – сказал он, – объезд не обозначен.

– Не обозначен, – согласился водитель и переместил свои железные пальцы на рукоять «солекса», – не успели еще.

«Как бы дело не обернулось не в нашу пользу… Двадцати пяти долларов, судя по аппетитам этого бульдозера, может не хватить, – с тревогой подумал Каукалов, – по-моему, он решил распотрошить нас на большее». Ему сделалось не по себе, в голове тревожно зазвенело, и неожиданно заныли зубы. Каукалов поморщился, с шипением втянул в себя воздух.

Сейчас выиграет тот, кто выступит первым. Главное, чтобы Илюшка не отстал, сообразил и вовремя выдернул из кармана кастет. Каукалов нащупал в кармане стальку.

Водитель сжал рукоять «солекса».

В это время под колеса машины попал камень, «жигуленок» вильнул в сторону, и спортсмен, чертыхнувшись, схватился обеими руками за руль. Выровнял машину. Эти несколько секунд и сработали против него, он потерял Каукалова из вида, сосредоточившись на дороге. Он не заметил, как Каукалов выдернул из кармана стальку, ловким, почти неуловимым движением закинул ее спортсмену за голову.

Водитель засек только скользящее щекотное движение некой серебристой паутины, отшатнулся от нее, уходя назад, и схватился рукой за «солекс». Каукалов рванул стальку на себя, почувствовал, как острая тонкая струна врезалась тяжеловесу в горло, тот, захрипев, вскинулся на сиденье и со всего маху ударил «солексом» по Каукалову.

Если бы он угодил этой массивной штуковиной в голову – точно снес бы половину черепа, но Каукалов, словно бы предугадав, резко нырнул в сторону, уходя за левое плечо тяжеловеса, а тот бил правой рукой через правое плечо, и это спасло Каукалова. «Солекс», тяжело просвистев в воздухе, врезался торцом в заднее стекло машины, превратив его в брызги.

– Илюшка! – отчаянно выкрикнул Каукалов.

Аронов резко дернул вверх рукоять ручного тормоза, машину повело в сторону, будто она катилась по льду. Каукалов чуть отпустил тяжелоатлета, тот всей тушей устремился вперед. Каукалов добавил ему кулаком по массивному плотному затылку – бил что было силы, – и спортсмен, задавленно всхрипнув, всадился головой в переднее стекло машины.

Стекло лопнуло с пистолетным звуком, словно в него выстрелили.

– Тьфу! – Каукалов выругался, добавил к ругани что-то бессвязное, лишенное смысла и заорал что было силы: – Илья!

Аронов выдернул из кармана нож, – не кастет, как ожидал, Каукалов, а нож, – и, зажмурившись, отчаянно побелев лицом, – так, что оно засветилось в темноте, ударил водителя в бок.

Тяжелоатлет лежал на руле и хрипел. Чтобы его убить, требовалось много сил, – все-таки не рассчитал Каукалов, когда сел в эту «шестерку», – да и машина с выбитыми стеклами уже ни на что не годилась.

– Уходим! – скомандовал он Илье.