Глава 2

Ранним утром, 2 мая 1519 года, в замке Кло на Луаре, на расстоянии получасовой ходьбы от города Амбуаз во Франции, так далеко от родной Италии, будучи окруженным своими шедеврами, доживал отведенные ему последние часы живописец Его Величества короля Франции, флорентиец Леонардо да Винчи. Четыре года Великий Мастер жил под покровительством французского монарха Франциска I, успев доработать ряд своих старых изобретений и разработать новые, в том числе и проект идеального дворца в идеальном двухуровневом городе под названием Маленький Рим.

Королевский двор оказывал величайшее внимание великому итальянцу. Король Франции по достоинству оценил многогранность натуры Леонардо и просил художника лишь о возможности беседовать с ним и наслаждаться его обществом. Король и весь двор подражали ему во всем, и, для того чтобы понравиться Мастеру, они даже стали употреблять итальянские слова и выражения в своих беседах. Именно во Франции Мастер забыл, что такое нужда, получив статус первого художника, архитектора и инженера короля. Франциск I платил ему жалование в 700 экю каждый год, содержал штат его прислуги, оплачивал бытовые нужды и покупал работы художника.

Но на третьем году жизни во Франции 67-летний Леонардо слег, теперь он мог с трудом передвигаться без посторонней помощи. 23 апреля 1519 года, в субботу, когда маэстро уже почти не вставал с постели, был приглашен нотариус. Мастер сообщил ему свою последнюю волю, в которой писал:

«В благодарность за услуги и расположение, завещатель дарует мессеру Франческо Мельци все и каждую из книг, которые находятся в его, завещателя, собственности, и другие принадлежности и рисунки, относящиеся к его искусству и занятиям в качестве художника, а также научные приборы, машины, рукописи и остаток жалованья, который должен был получить из королевской казны. Слуге Баттисте Вилланису – домашнюю утварь в замке Кло, а виноградник за стенами Милана – бывшему ученику Салаи».

Он также не обделил в завещании своих братьев по отцу, причинивших ему много волнений длительной тяжбой из-за наследства отца сэра Пьеро да Винчи:

«Завещатель повелевает и хочет, чтобы сумма в 400 флоринов была отдана его кровным братьям в знак совершенного примирения вместе с прибылью и доходами, которые могли прибавиться к означенным 400 флоринов за время хранения». Своей старой служанке, стряпухе Матурине, он оставлял «платье доброго черного сукна, подбитый мехом головной убор, тоже суконный, и два дуката деньгами – за многолетнюю верную службу». Что касается обряда похорон, Леонардо просил нотариуса похоронить его в часовне церкви в Амбуазе, назначив Франческо Мельци своим душеприказчиком.

В комнате уже давно незримо гостила Смерть, жаждя неотвратимого исхода и не отводя своего пристального взора от умирающего, который лежит сейчас беззащитным перед ликом вечности, а его левая рука подпирает голову, покрытую длинными седыми локонами, красиво обрамляющими его благородный лик. Утром, когда поднялось хмурое солнце и горизонт засветился кроваво-ярким заревом, началась агония. Стояла мертвая тишина, не считая грустного пения птиц за окном, и казалось, что сама природа скорбит по покидающему мир гению. Рядом с ложем Леонардо сидел самый преданный из его учеников, Франческо Мельци, держа в своих руках парализованную правую руку Великого Мастера. Глаза его были наполнены слезами, но чувство примирения с безысходностью отрезвляло его и придавало сил для того, чтобы принять Смерть Гения во всём ее печальном величии.

Невдалеке сидели два монаха – францисканец и доминиканец. Приглашены они были для исполнения своих традиционных обязанностей, которые заключались в том, чтобы неотлучно находится у ложа умирающего с целью облегчить путешествие его души из этого мира в потусторонний. Устав от безделья и зевоты, они затеяли свой извечный спор:

– Не находишь ли ты здесь, брат мой, аналогии со смертью основателя нашего ордена, святого Франциска Ассизского? – спросил он доминиканского монаха, наклонившись к его засаленному уху. – Помнится мне из Писания, что его преподобие был отпет певчими жаворонками еще до церковного отпевания. Вот и сейчас голосят птицы, предчувствуя скорую кончину мастера.

– Брат мой, – прошипел доминиканец, нахмурив брови и наклонившись к собеседнику. – Хочу напомнить тебе, что странное поведение и вольные взгляды Леонардо входят в противоречие с Откровением и разъяснениями отцов церкви. Он водит левой рукой, переворачивая вверх тормашками буквы, и справа налево как иудеи, что наилучшим способом скрывает его ересь. К тому же, его непомерная гордыня уводит колеблющуюся душу на окольные тропы, где она спотыкается и странно блуждает, тогда как путь отчетливо указан.

– Да уж, брат, – ответил ему францисканец, – ты прав как всегда. Недаром же ваши монахи называют себя псами господними и имеют эмблемой бегущую собаку, у которой в зубах факел, помогающий и в темноте распознать отступления от истинной веры. Но хотел бы напомнить тебе, что умирающий – не простой человек. Он – всеми признанный Гений!

– Мы все равны перед Господом. Но могу отметить одно: родиться гением легко, умереть же гораздо сложнее.

Так они продолжали свою бесконечную полемику – один был более благосклонен к умирающему, другой же – рьяно призывал осудить и наказать вероотступничество. Тем временем на мгновенье прекратилась судорожная агония, Леонардо сделал глубокий вдох и открыл глаза. Он поднялся и попытался сесть в постели, с трудом преодолевая свою беспомощность.

– Франческо, друг мой, – произнес он, – я хочу, чтобы ты знал – мне спокойно с тобой! Все подходит к своему концу, и не долог тот час, когда моя душа покинет тело и, невидимо для других людей, оставаясь на земле, станет посещать те места, где прошла моя земная жизнь. Я осознаю, что потеряю свое тело, оно больше никогда не будет существовать. Моя душа начнет свои мытарства и скитания. Я должен дать себе, прежде всего себе самому, отчет обо всем, что происходило в моей жизни, даже о том, что я не замечал или не считал важным. Прожитая мною жизнь предстает передо мной и самые мелкие детали в ней укрупнены: невыполненные обязательства, обиды, незавершенные дела. Я многое не успел. Всё, что я сделал и забыл, или постарался забыть, всё, что я мог сделать, но не сделал – всё это сейчас перед моими глазами в самых неприглядных деталях. Нет уже голоса, нет слез, нет рук, чтобы закрыть лицо, нет ног, чтобы упасть на колени. Всё, что от меня осталось – это комок боли и стыда. И это состояние будет длиться вечно, потому что понятия времени уже для меня не существует. Мы отвечаем за все деяния в нашей жизни! Дальше ты пойдешь один, Франческо. А я останусь и буду ждать тебя. Помни, что только у истоков решаются судьбы рек и людей. И теперь, стоя на краю пропасти, я готов сделать следующий шаг. Я предвкушаю свое будущее путешествие. Тайный и непознанный доселе мир ждет меня. В этом же я был лишь гостем, и принимаю в дар то, что явлено моим глазам. Жизнь – это тайна. Смерть – это тайна. Красота –это тайна. И любовь – это тайна. Я был приобщен к миру через тайну и сейчас ухожу легко, без страха, потому что меня любили. И я любил. Цени каждое мгновение своей жизни, Франческо, и верь в то, что делает нас бессмертными. Это есть любовь, которая движет нами и определяет нашу судьбу. Я жил ради любви, пел, музицировал, писал ради любви и вот сейчас я умираю ради любви.

Предчувствуя приход смерти, он попросил Франческо Мельци позвать священника. Все удалились, когда в комнату вошел священнослужитель со Святыми Дарами. Вскоре, выйдя от умирающего, он сообщил присутствующим, что Леонардо исполнил обряды Церкви со смирением и преданностью воле Божьей, исповедавшись и искренне прося прощения у Бога и людей за то, что «не сделал для искусства всего, что мог и должен был сделать».

Доминиканец, уловив последнюю фразу, с удовлетворенной улыбкой на лоснящемся лице, кивнул головой – ни для кого не было секретом, что Леонардо при жизни не отличался набожностью и придерживался вовсе не монашеского образа жизни. Однако, он, этот строгий блюститель церковных канонов, особое внимание уделил тому, что Леонардо в своей исповеди все-таки не каялся в содеянных грехах, а вновь, как и всегда, говорил об одном лишь искусстве.

– Что бы люди ни говорили о нем, сын мой, – провозгласил священник, обратившись как бы к Франческо, но уставившись на доминиканского монаха, – он оправдается, по слову Господа: «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».

Приняв причастие, Леонардо, взяв руку своего друга Франческо, с трудом прошептал последние слова: «Как хорошо проведенный день приносит счастливый сон, так плодотворно прожитая жизнь доставляет удовлетворение. Я чувствую себя как вода в реке. Меня уносит течение смерти…».

Зловещая ночь принесла с собой приступы удушья. Мельци боялся, что он умрет на его руках. Сколь ужасно это равенство перед страшной смертью, поражающей Гения наравне с ничтожеством, когда стерта грань между драгоценной жизнью и бесполезной! К утру 24 апреля, на Светлое Христово Воскресенье, Мастеру, казалось, стало легче. Но, так как он все еще задыхался, а в комнате было жарко, Франческо открыл окно.

В голубом небе летали белые голуби, и с шелестом их крыльев сливался звон пасхальных колоколов. Умирающий уже не видел и не слышал ничего. Ему грезились каменные глыбы, которые, падая, хотели задавить его; вот он хочет приподняться, сбросить их, но не может – и казалось, нескончаемая борьба эта не имеет конца. И вдруг, с последним усилием, он освобождается и летит на исполинских крыльях вверх – впервые в своей жизни ощущая на себе это удивительное чувство бесконечного полета вверх. Ему казалось, что сейчас он испытывает наивысшее наслаждение от воплощения самой главной своей мечты, мечты всей его жизни!

Сердце Леонардо билось еще несколько дней, хотя он не приходил в себя. Наконец, утром 2 мая, Франческо заметил, что грудь его больше не поднимается от каждого вдоха, а дыхание его слабеет. В нем еще тлела жизнь, но она тонкой свечой стремительно догорала на глазах. Монах стал читать отходную молитву. Через некоторое время ученик, приложив руку к сердцу учителя, понял, что оно уже не бьется. Смерть не делает различий ни для кого! Душа Мастера отлетела, словно показывая пример немощному телу, которое всю свою жизнь безуспешно пыталось научиться летать.

Франческо, с обильными слезами, закрыл ему глаза, затем бросился к кухарке Матурине со словами:

«Это Салаи… Салаи погубил его!».

Та, утешая, обняла его и похлопала по спине, закрыв затем руками заплаканное свое лицо. Лицо умершего не изменилось, храня на себе выражение, которое часто бывало при жизни – глубокого и тихого внимания.

За темно-красным бархатным занавесом его комнаты засияло ранее майское солнце. Свет и тепло заливали зелёные поляны и свежую листву платанов парка, пели птицы и цвели цветы, – он так и не смог разгадать тайны той необъяснимой радости, которую они дарят людям. Дубовые доски пола его спальни казались сейчас золотыми от солнца, и из окна было видно, как весело развеваются в небе узкие флажки над башнями замка. Радостная волна вечного обновления медленно разливалась по земле, и была высшая несправедливость в этом финале великой драмы его жизни, который разыгрывался на постели, так похожей сейчас на маленькую сцену.

В это время, снизу, из мастерской, где проводил свои дни Леонардо, прикормленный им хлебными крошками воробушек влетел в комнату, где лежал покойник. Покружившись над ним, среди погребальных свечей, горевших мутным пламенем в становившемся мощным сиянии солнечного утра, серая птичка опустилась по старой привычке на сложенные руки Леонардо. Потом вдруг встрепенулась, взвилась, взлетела до потолка и через открытое окно улетела в небо, с веселым чириканьем. И Франческо подумал, что в последний раз учитель сделал то, что так любил – отпустил на волю крылатую пленницу. Он вдруг вспомнил сказку, которую как-то рассказывал ему маэстро Леонардо. Сказку о завещании Орла.

Старый орел, что давно потерял счет годам, жил в гордом одиночестве среди неприступных скал. Но силы ему стали изменять, и он почувствовал, что конец его близок. Мощным призывным клекотом орел созвал своих сыновей, живших на склонах соседних гор. Когда все были в сборе, он оглядел каждого и молвил:

— Все вы вскормлены, взращены мной и с малых лет приучены смело смотреть солнцу в глаза. Вот отчего вы по праву летаете выше всех остальных птиц. И горе тому, кто посмеет приблизиться к вашему гнезду! Все живое трепещет перед вами. Но будьте великодушны и не чините зла слабым и беззащитным. Не забывайте старую добрую истину: бояться себя заставишь, а уважать не принудишь.

Молодые орлы с почтением внимали речам родителя.

— Дни мои сочтены, – продолжал тот. – Но в гнезде я не хочу умирать. Нет! В последний раз устремлюсь в заоблачную высь, куда смогут поднять меня крылья. Я полечу навстречу солнцу, чтобы в его лучах сжечь старые перья, и тотчас рухну в морскую пучину…

При этих словах воцарилась такая тишина, что даже горное эхо не осмелилось ее нарушить.

— Но знайте! – сказал отец сыновьям напоследок. – В этот самый миг должно свершиться чудо: из воды я вновь выйду молодым и сильным, чтобы прожить новую жизнь. И вас ждет та же участь. Таков наш орлиный жребий!

И вот, расправив крылья, старый орел поднялся в свой последний полет. Гордый и величавый, он сделал прощальный круг над скалой, где взрастил многочисленное потомство и прожил долгие годы.

Храня глубокое молчание, его сыновья наблюдали, как орел смело устремился навстречу солнцу…

Навстречу солнцу! – эхом отозвалось в голове у Франческо, и в этот момент он услышал лошадиное ржание и топот копыт – это король Франциск и рыцари из его свиты поспешно погоняли коней, надеясь застать в живых умирающего. Всадники приблизились к замку, когда солнце уже было в самом зените. Увы, их старание не опоздать было тщетным. Переступив порог, король более не сдерживал слез. Стуча высокими каблуками, он быстро подошел к постели, опустился на колено, приподнял голову покойного, которого он почитал как родного отца, и, убедившись в его кончине, припал к мертвой руке, а тело его сотрясалось от рыдания.

В присутствии Его Величества короля Франции монахи наконец-то прекратили обсуждение своих вечных вопросов, неуместных возле покойника, найдя сейчас занятие поинтереснее; они внимательно наблюдали за плачущим над телом Леонардо королем. Видимо, только смерть могла положить конец их вечной полемике об истине.

Верная служанка Матурина и ее помощница, приглашенная из близлежащей деревеньки по причине ее опытности в этих вопросах, стали обмывать тело, причем вторая не скрывала своего удивления гладкой кожей и хорошо развитым мышцам старца, хотя его худоба и тощие конечности долгое время оставались обездвижены из-за паралича. Поистине, какой же жестокой может быть смерть, которая, ликуя, сейчас демонстрировала свое доминирующее верховенство над жизнью!

Согласно последней воле Мастера, его тело пролежало еще три дня в той же комнате, где он проиграл свою последнюю битву с природой. Франческо Мельци сделал все для устройства таких похорон, чтобы ни у кого не возникло сомнения в том, что Леонардо умер как верный прихожанин католической церкви, хотя народная молва продолжала обсуждать жизнь и последовавшую за ней смерть Мастера так же, как два монаха возле покойного.

Тело Леонардо обрело вечный покой в монастыре Сен-Флорентен. На кладбище за его телом шли, неся шестьдесят свечей, шестьдесят нищих, которым он завещал милостыню. В четырех церквах Амбуаза отслужили три большие и тридцать малых обеден, семьдесят туренских су были розданы нищим и калекам при городской больнице Сен-Лазар. На его могильном камне была сделана надпись: «В стенах этого монастыря покоится прах Леонардо из Винчи, величайшего художника, инженера и зодчего Французского королевства»…

Спустя месяц, немного оправившись от отчаяния, Франческо Мельци писал во Флоренцию, сообщая о смерти учителя его братьям по отцу:

«Сер Джулиано и братьям, с почтением. Я полагаю, вы получили известие о смерти мессера Леонардо да Винчи, вашего брата. Горя, причиненного мне смертью того, кто был для меня больше, чем отец, выразить я не могу. Но, пока жив, буду скорбеть о нем, потому что он любил меня великой и нежной любовью. Да и всякий, полагаю, должен скорбеть об утрате такого человека, ибо другого подобного природа не может создать. Ныне, всемогущий Боже, даруй ему вечный покой».

Мельци долго пребывал в состоянии горя, едва не убившего его. Он стал владельцем большого количества количества томов с рисунками и записями учителя. Он взял их домой, в Милан, и бережно хранил как священные реликвии, пытаясь из этого бесчисленного и неупорядоченного собрания бумаг составить xотя бы одну книгу – «Трактат о живописи», – над которым Леонардо работал последние двадцать пять лет своей жизни и который так и не закончил. К сожалению для будущих поколений, Мельци не оставил воспоминаний о Леонардо, и не сделал никаких комментариев к его трудам, хотя они надежно хранились в его руках полвека. Умирая, он завещал их своему приемному сыну Орацио, будучи убежденным, что тот будет обращаться с ними так же бережно.

Увы, спустя некоторое время Орацио распорядился поднять на чердак старые рукописи, «принадлежащие некоему Леонардо, умершему пятьдесят лет назад». Это и было началом безжалостного расточительства наследия Леонардо. Часть их была раскрадена, другую часть Орацио отдал скульптору Помпео Леони, который обещал передать манускрипты королю Испании, а многое просто не сохранилось, будучи уничтоженным за ненужностью или непониманием их значимости по причине полнейшего невежества вандалов, через чьи руки, по какому-то злому умыслу, прошли рукописи Гения. Ведь невежество – это упрямый отказ от познания. Невежество ненавидит всё, что недоступно для понимания. И оно напрочь отрицает всё, что требует напряжения, усилия мысли или изменения точки зрения.

Несмотря на такие варварские растраты, до наших дней дошло несколько тысяч рукописных страниц Леонардо. Четырнадцать рукописей попали в Амброзианскую библиотеку в Милане, тринадцать по приказу Наполеона Бонапарта были увезены во Францию – в их числе «Атлантический кодекс», позднее вернувшийся в Милан. Многие другие рукописи из собрания, после злоключений и блужданий по свету, нашли убежище в Виндзорской королевской библиотеке, Британском музее, Библиотеке наук и искусств Восточного Кингстона, библиотеке Холкан холл лорда Лестера. Самая объемистая – «Атлантический кодекс» – состоит из 1222 переплетенных вместе страниц, перемешанных без всякой системы, под влиянием минутных увлечений, и в соответствии с настроением их автора. На одних и тех же страницах можно увидеть математические вычисления, различные эскизы, геометрические задачи, хозяйственные счета, изображение дыхательной системы человека, морские приливы и отливы, представления о работе глаза, об испарении воды с поверхности Средиземного моря, о природе града, какие-то чертежи, формулы и многое другое, до сих пор не полностью понятое ученым миром. Но единственное, что здесь можно видеть совершенно отчетливо, так это бескрайний горизонт полета мысли Леонардо, его неутолимая жажда все постичь и подвергнуть анализу.

…Вновь послышался колокольный звон, тот самый, что по приказу короля Франции сопровождал похоронную процессию. Своей завораживающей силой, неимоверной мощью и благодатной красотой, он духовно возвышал, объединял и лечил души скорбящих по навсегда покинувшему их Гению.