XVII

 
Я пронжу, пронжу иглой
Сердце куклы восковой.
– Жарко, сердце, загорись,
Разорвись! —

Много дней и много лет
Целовал я милый след.
– Оглянись ко мне, – шептал,
Умолял.

В тихой комнате моей,
Непреклонный чародей,
Ныне я колю иглой
Сердце куклы восковой.

– Жарко, сердце, загорись,
Разорвись! —
Неподкупная игла
Так светла…

Вот, ты здесь, в моих руках,
Воском таешь… Смертный страх
Здесь со мной, дрожит во мне:
«Я в огне.

Приголубь больную грудь,
Осени на смертный путь…»
Сердце куклы восковой
Под иглой.

– Здесь я, здесь, твой верный друг,
Обвожу заклятый круг
И в дыханьи тайных чар
Шлю тебе мой лучший дар:

– Сердце, сердце, разожгись,
Разорвись! —
Неподкупная игла —
Как стрела.
 

XVIII

 
Он нашел тебя, овца заблудшая, —
Не пугайся солнечного взгляда.
Для Него теперь ты – лучшая,
Ты – царица белого стада.

Забудь об оврагах глубоких,
Где нога твоя тайно скользила.
О ночах забудь темнооких
И о тех, кого ты любила.

Отдыхая на росистых травах,
Говори с цветами голубыми;
Но молчи про злую правду правых —
Ты, греховная, взнесенная над ними.
 

XIX

 
Кругом – одна лазурь. Прозрачен небосклон.
Трепещет речка в искрах золотистых.
Раскинулись ковры подснежников звездистых,
И слышен зябликов задорный перезвон.

Березки белые, как дружные сестрицы,
Лепечут что-то… Трудно их понять!
Высоко надо мной едва-едва видать
Последних журавлей отсталые станицы…

Праматерь смуглая, благослови меня!
Я – сердце, полное терзаний
Неутолимого огня.
Я – блудный сын среди твоих созданий.
Я только блудный сын, – благослови меня!
 

XX

Вячеславу Иванову

 
Над пустынными полями видится
В облачках серебристая лествица.
До меня ли Любовь унизится?
Ты ли, Крепкий, грядешь из-за месяца?

Через грудь мою руки скрещаются,
Я вступаю на путь неизведанный, —
И ступени так томно качаются
Под пятой, землистому преданной.

От низин задымились туманы,
Голубые с алыми отливами.
Чей-то смех прозвенел так странно.
Белый образ под черными ивами.

Устоишь ли, воздушная лествица?
Отойдешь ли, чудо недостойному?
Серый зверь притаился у месяца.
В очи смотрит небесному Воину.
 

XXI
Страстные свечи

 
Отвращайте свечами страстными
Тучу белую, тяжелую градом.
Призывайте Господне имя:
Смилуйся, Пастырь, над стадом!

Синеалых молний изломы
Плещут крыльями, как гневные птицы.
Прогремят многотрубные громы,
Долу велят склониться.

И презрительно туча минует,
Взыскуя нив не заклятых,
Где сожгли уже свечку страстную
В темных, пугливых хатах.
 

XXII
Напрасно

 
Колючей молнией венчанное Чело
Точило кровь с высот… Печальный, тихий дождь
Багрил поля. Сквозь желоба несло
Рубинную струю. И мы взывали: «Вождь!
Божественная жертва! За тобой
Все потечем… Неизреченный час!
Покинем очаги и бледною толпой
Все устремимся на призывный глас!»

Пролился тихий дождь. И огненный закат
На клочьях сизых туч гневливо трепетал,
И сладкий свет надоблачных лампад
Блеснул – и ночь сошла… И каждый засыпал!
А поутру докучный, белый свет,
Как бич, сгонял к заботам и трудам.
И дню угасшему мы говорили: «Нет!
Ты был ли? Нет! Как верить облакам?»
 

XXIII
Сораспятые

 
Горькая складка скривила уста.
Кровь пролилась на ланиты.
– «Если Ты – Бог, сойди со креста!
С нами вместе сойди Ты»…

Мертвенно тело на древе, – в ночи
Руки так бледны, так хилы.
Слабо у Лика струятся лучи;
Тлея, мерцают, унылы.

– «Ветру ли славу Твою унести?
Ночь ли украдет победу?
Вместе по крестному шли мы пути, —
Ты не поможешь соседу?

Или погибнем, пройдем без следа?
Будут злодейства – забыты?
Если Ты – Бог, сойди со креста!
С нами вместе сойди Ты!»
 

XXIV
Эолова арфа

 
Ты, да ветер, да арфа эолова
На столбе, в голубой вышине.
Тяжко дремлется… Мало веселого!
Как в горячечном пышет огне

Изнемогшая степь. Трескотание
Замирает усталых цикад.
И растет, искушая, стенание,
Оловянные петли звенят…

Через степь, через степь дымносерую
Преклоняется нудный быльняк…
Нынче горестно в Господа верую:
Нынче Бог – будто тот же бедняк.

На крыльце прикорнул Он у хижины,
Загляделся в бесплодную степь…
И, к Предвечному странно приближены,
Все влекут бесконечную цепь:

Ты, да ветер, да арфа эолова…
Ах, уснуть бы, уснуть… Не могу!
Затомила коробка из олова:
Топором бы хватил по столбу!
 

XXV
В недрах

 
Плесень по сводам, осклизлые стены.
И рудокоп, ночью и днем,
С чахлым огнем,
Вянущим, тающим, – в долгие смены
Медленным мерно стучит молотком…

Кони понурые вдоль галереи
Гулко катят груды камней.
Окрики: гей!
Плавно дрожат седоватые шеи,
Вислые губы темничных коней.

Словно над гробом, поют молотками…
Слышишь удар? То динамит
Скалы громит.
Цепи тележек бегут за конями.
Снова и снова гремит и гремит.

Мнится, рассядет утроба земная.
Дух заняло… В глубях земли —
В желтой пыли —
Скорбные тени, огнями качая,
Движутся, движутся. Мимо. Прошли…
 

XXVI
В музее

 
Зародыши людей! примите мой привет,
Бессмертные в спирту, меж кукол восковых,
Желудком пьяницы (что тоже много лет
Черпал бессмертие из чарок огневых) —

И слепком гнусных язв, карающих порок!..
Зародыши людей! я знаю: ваша пыль
Мрачит лазурный день, и сточных труб поток
Подземной Летой мчит неявленную быль…

Миры планетные, безумною пятой
Низринутые в мрак и хаос сил слепых!
Здесь, рядом с женщиной, сообщницей больной,
Я вас приветствую меж кукол восковых.
 

XXVII
колеса

И колеса кругом были полны очей.

Иезекиил, X, 12

 
Сон молнийный духовидца
Жаждет выявиться миру.
О, безмысленные лица!
О, разумные колеса!

Ткут червонную порфиру.
Серо-бледны, смотрят косо.
И под гул я строю лиру…
За ударом мчатся нити.

И на лицах нет вопроса,
И не скажут об обиде.
И зубчатые колеса
Поцелуев вязких ищут.

На железный бег смотрите!
Челноки, как бесы, рыщут.
Напевая дикой прыти,
Свиристит стальная птица.

Рычаги, качаясь, свищут.
Реют крылья духовидца.
 

XXVIII
Да и нет

В. В. Розанову

I

 
Художник, женщина и солнце! Вам дано
Родить… Вы матери, о Трое!
Художник, кисть твоя! Вот солнце золотое,
Освободясь от туч, ударило в окно.
Покров упал. Сияньем залита,
Нагая плоть безгрешна, как мечта.
 

II

 
Вглядись во мрак, печальный богомаз.
Кто здесь с тобой средь кельи омертвелой?
Бросай же камнем в этот призрак белый!
Но ты в смятеньи… – не отводишь глаз
И руки тянешь к ней – и только лишь
«Будь проклята» молитвенно гласишь.
 

XXIX

 
Зову тебя в воды хрустальные,
К безгрешным объятьям маню.
Засмотрятся ивы печальные
На белую тайну твою.

Ты в брызгах идешь, окропленная,
И ты высока под луной,
Навстречу любви устремленная,
Подхвачена синей волной.

Плывем мы, как духи бесплотные.
И ты далека – в глубине.
Гляди – огонечки болотные
Кивают нам, будто во сне.

И ластились руки воздушные…
И был неподкупен хрусталь…
А страсти, как дети послушные,
Глубоко таили печаль.
 

XXX

 
Явлен знак. На персях напишу я:
– Ты моя. Не быть тебе с другим. —
И запястьем окружу десную,
Пламенеющим, тройным.

Кандалы любви, свяжите ноги,
Чтоб измене жало разрубить.
И ключами зазвоню я, строгий, —
У темницы любо мне бродить.

Ты жива ли, умерла ль, не знаю.
Стон ли то, иль капля с потолка?
Цепь ключей к губам я прижимаю,
Грудь сжигает сладкая тоска…

Нет! О, нет! К себе тебя ревную!
Пусть ключи летят в туман морской…
Как на грудь, паду на дверь стальную…
Слышишь плача смертного прибой?

Это я. Мой череп о засовы
Бьется, бледный, а в руках дрожит
Связка роз, и мой костяк суровый
Страсть твою, как прежде, сторожит.

Через скважину проникнут взоры
Двух орбит, где ночи глубина…
Но в мой дух, что передвинет горы,
Верю – ты на вечность влюблена.
 

XXXI
Искусителю

 
Печать Антихриста – червонная звезда —
Горит на лбу твоем, возвышенном и ясном.
И луч певуч, и поднята мечта
Глаголом пышно-сладострастным.

– «Ко мне, ко мне – в запечатленный круг.
Наш легок пляс, а губы – язвы неги.
Мой миг велик, и нет разлук и мук
Тому, кто смел в последнем беге». —

Соблазны древние! О, памяти моей
Полуистертые, разбитые скрижали…
И зов веков, и вещий змей страстей, —
Завитые, скользящие спирали.

Печать Антихриста! Иуда! Страшный суд!
Все та же ты, – икона Византии.
Но ярче твой огонь. – Сердца куют и жгут…
О, мудрецы!.. Рабы глухонемые!
 

XXXII
Маги

I

 
Мы – цари. Жезлом державным
Крепко выи пригибаем
Своенравным.

Нашей воле двигать звенья
Цепи мира вправо, влево —
Наслажденье.

Корабли несут нам дани:
Амбру, золото и пурпур.
Взмах лишь длани —

Мерно в бубны ударяя,
Хор плясуний легких вьется…
Девой рая

Будет та, что перст укажет:
Улыбнется
И к ногам владыки ляжет.
 

II

 
Мы – цари. В венцах, с жезлами
Мы идем в пустыню грезить
Под звездами.

И столицу забываем,
Забываем блеск престольный
И внимаем

Речи праведных созвездий,
Головой склонясь на камень:
Нет в них лести!..

Там короной драгоценной
Из ключей черпаем воду —
Дар бесценный.

И, торжественные маги,
Пьем свободу,
Как забвенные бродяги.
 

XXXIII
Барельеф

 
Пока на льва Сарданапал
С копьем в руках и рдяным оком,
Напрягши мышцы, наступал,
И зверь кидался и стонал
И падал, пораженный роком, —

В опочивальне смутных грез
Царица тихо распускала,
Как знамя грусти, траур кос
И чаши увлажненных роз
К грудям пылающим склоняла…

Далекий рев! Предсмертный рев!
И плеск, и буйствеиные клики…
Но неподвижен и суров,
Подъят над спинами рабов
Чернобородый лик владыки.

Внесли… Поникни головой,
Склонись, поздравь царя с победой,
Да примет кубок золотой, —
И пурпур губ его отведай,
Закрывшись бледною фатой.