Старая легенда

о новых людях

Языки пламени плясали на бесстрашных лицах людей. Все племя уже долго сидело у костра, в котором догорали кости волчицы. Каждый уже попробовал ее мяса, но не для сытости, а для того чтобы получить частичку ее силы.

Красивая белая волчья шкура с головой уже была торжественно поднята над становищем на длинном шесте.

Волчонок сидел за спиной людей, боясь подходить к костру. Ему дали еды, но еще не дали имени. Пока это еще не пришло никому в голову.

Ночь накрыла маленькое племя своим темным покрывалом и возбудила их воображение. Все смотрели в костер с неясным желанием понять. Понять, что же они должны понять. То самое чувство, которое унаследовали и мы.

Голос Оки звучал спокойно, но, создавая внутри головы каждого видения, обладал огромной силой. Люди смотрели историю внутри своей головы. Людям это нравилось.

– Тогда еще человек ходил по земле, собирая лишь ее зеленые плоды, словно двуногий Моа. Но боялся всех человек. А никто из зверей не боялся человека, все над ним смеялись, и для многих человек был пищей. Нечем было защищаться человеку. Он смотрел на Льва и видел большие острые клыки. Он смотрел на Тура и видел большие острые рога. Он смотрел на Моа и видел огромные острые бивни. И задумался человек, почему у меня нет бивня? Почему я должен всех бояться? Даже у кабана есть клыки, а у меня нет ничего! Тогда заточил человек копье, подошел к кабану и спросил, почему кабан не боится его? И смеялся кабан над человеком и не обращал на человека внимания. Тогда воткнул он в кабана свое копье. И умер кабан, оставив свое мясо человеку и его детям. Это понравилось человеку, – Оки замолчал на секунду.

Люди с нетерпением ждали продолжения. Дети плотней прижались к матерям. Мужчины рефлекторно играли мышцами на своих сильных руках. Оки продолжил:

– Тогда подошел человек ко льву, воткнул в него копье, съел, а затем надел его шкуру. Шкура была теплой. Это понравилось человеку. И так ходил человек и убивал каждого, кто над ним смеялся. «Кто еще не боится меня?» – наконец спросил человек. И была вокруг тишина. Лишь только гордый Моа ходил и даже не слышал со своей высоты маленького человека. Смотрел Моа сверху на человека и лишь громко смеялся. Тогда воткнул свое копье человек снизу в сердце Моа! И упал Моа. И наконец услышал Моа человека перед самой смертью. И стал человек сильнее всех на земле. И понравилось это ему. И не с кем стало ему сражаться – всех он уже победил. Никто больше не смеялся над человеком.

Мужчины слегка улыбнулись и почувствовали, как будто даже увеличились в размерах. Хорошо говорит Оки. Красиво говорит старейший. А Оки продолжал:

– Тогда пришел человек в свою хижину и спросил у своих детей, кто не боится его? А дети прыгали и смеялись, как обычно это делают. Обидел их смех человека. И тогда убил человек своих детей и вышел из хижины.

Дети боязливо поежились. Мужчины крепко сжали зубы и почувствовали, как будто уменьшились в размерах. А Оки продолжал:

– Огляделся тогда вокруг себя человек и снова спросил громко, «Кто еще не боится меня? Кто смеется надо мной?». Но некому было уже отвечать – всех убил человек. И тогда засмеялся человек громко. А эхо разносило среди гор его смех. И услышал свой собственный смех человек. И обиделся сам на себя человек. И проткнул свою грудь человек копьем и упал в пропасть.

Дети закрыли глаза от испуга. Мужчины зачесали свои бороды в раздумьях. Женщины глубоко вздохнули.

Языки пламени плясали на бесстрашных, совсем недавно, лицах.

Ночь

и тяжелые камни воспоминаний

Хижину наполняло многообразие звуков. Дети мирно сопели, мужчины грозно храпели. Несколько пар соединяли свои тела.

Ари не мог уснуть – недалеко от себя он слышал томные вздохи и стоны. Он был возбужден и подавлен. Юноша с трудом переводил дыхание, ни на секунду не отпуская мысли, что Тиа лежит совсем рядом с ним. Совсем рядом, но почему-то очень далеко. Он смотрел на ее плечи, мягко отражающие лунный свет, скользящий сквозь отверстие в крыше. Стоны за его спиной нарастали.

Тиа лежала с открытыми глазами, пытаясь перестать думать о том, что он смотрит на нее. А он точно на нее смотрит. Она не видела этого, но знала наверняка. Сердце бешено колотилось от того, что она наблюдала внутри своей головы – сегодня днем они были так близко. Совсем рядом, но почему-то очень далеко.

Стоны в хижине перешли в голос.

Ари зажмурился и заскрипел зубами от отчаяния. Почему ему так плохо?

Женский голос зазвенел от оргазма.

Ари выскочил из хижины и перевел тяжелое дыхание.

Он сел у костра, не в силах сдержать свои эмоции. В руки попался лежащий у костра прутик. Хаотичные движения перешли в начертания на земле. Юноша не ставил никакой цели, просто интуитивно водил палкой по грунту, освещаемому большим костром. Он рисовал, не думая о том, что рисует, и ему становилось легче. Ему стало так спокойно, что обычно чуткий слух не уловил приближения кого-то со спины.

– Голодный год? – тихо спросил Оки, показывая на рисунок.

Ари посмотрел в глаза старику, не понимая вопроса. Оки указал на землю. Только тут юноше пришло в голову, что он нарисовал женщину. Такую, какую привык видеть – легкую и стройную как лань.

Оки присел рядом. Некоторое время они сидели молча в тишине ночи – старик, мучимый бессонницей, и юноша, мучимый страстью. Старый охотник видел, что с Ари что-то не так. Оки протянул ему кусок мяса, но тот отказался. Старик замечал это и прежде и все время удивлялся – странным охотником будет этот юноша. Охотник, предпочитающий грибы мясу. Но сейчас он захотел поговорить о другом.

– Давным-давно, когда я был ребенком, – Оки говорил медленно, с трудом поднимая воспоминания, словно тяжелые камни, – вдоль Красной реки постоянно двигались стада Моа. Людям нравилось охотиться на Моа – день охоты, месяц отдыха. Люди ели так много мяса, что сами стали обрастать мясом. Мужчины стали тяжелыми и дышали очень громко. Женщины стали такими круглыми, как Моа, и нарожали много детей. Так выглядела женщина, которая не испытывала голода и нужды.

Оки взял палочку и нарисовал крупное женское тело на земле. Он не придал значения чертам лица, но особо старательно вывел огромные груди и полные бедра.

– Мясо было везде, кости покрыли всю землю на становище, и люди думали, что так будет всегда. Но люди часто ошибаются, и в этот раз они ошиблись снова… вдруг Моа исчез.

Ари, продолжающий бесцельно водить палкой по земле, остановился и посмотрел на Оки с интересом. Старик продолжил, и теперь камни его воспоминаний стали еще тяжелее.

– Духи увидели нашу жадность и лишили нас добычи. Моа перестал появляться у Красной реки. Мы искали его следы повсюду, но не нашли. Он пропал. Тогда люди стали охотиться на зверей поменьше, но они уже разучились быстро бегать и тихо двигаться. Мужчины стали умирать от голода, женщины снова стали худыми как прежде. Дети недоедали и умирали от странных болезней. А тех, что рождались, матери убивали, зная, что им не выжить. Немногие пережили ту зиму.

Ветка, которую держал в руках Оки, надломилась. Этот звук вернул старика из бездны своих воспоминаний.

– Моа вернулся через много лет. Но их стало гораздо меньше. С тех пор мы ходим на великую охоту только осенью. Да. Лишь осенью.

Он снова замолчал. Ари внимательно смотрел на его рисунок – огромное, пышное женское тело приковало его внимание.

Блики огня от факела игриво бегали по стенам пещеры. Они выхватывали из темноты многочисленные образы нарисованных животных и снова отпускали. Он двигался вперед по сталактитовым коридорам, ощущая сакральную дрожь. Вокруг скакали стада тарпанов, готовились к прыжку львы без гривы, свирепо дышали огромные шерстистые носороги. Воображение превращало расписанные охрой стены в процесс величайшей охоты, и тысячи копыт и рогов закручивались в едином вихре непостижимых чудес мироздания.

Впереди вокруг священного алтаря мелькают фигуры людей. Такие знакомые и такие далекие. Древний танец манит и завораживает. В бешеном исступлении они наращивают скорость движений. Ари подходит ближе и видит между людьми каменный постамент с черепом великого Барра.

Что ждут люди от гигантского медведя? Чего добиваются от его мертвой головы? Слышится грозное рычание. Неужели зверь ожил от ритуального танца?

Нет, это где-то вдали пещеры. Рык приближается. Уже слышно грозное дыхание чудовища.

– Остановитесь! Он идет сюда! Стойте! – кричит Ари, но выкрашенные красной охрой люди продолжают свой бешеный танец. Вокруг валяются каменные плошки с остатком грибного отвара. Они не слышат. Они не хотят слышать. И не могут.

– Он рядом! Стойте!

Поздно. Барр уже здесь. Огромный древний медведь, разбуженный диким танцем. Одни не успели ничего понять, будучи мгновенно разорваны в клочья. Другие застыли в священным ужасе галлюциногенного удовольствия. Третьи потеряли ориентацию в пространстве, когда потухли факелы. Пещера наполнилась криком и ужасом. Стены дрожали от воплей, пока сталактиты плакали над участью несчастных.

Ари проснулся от собственного крика. Давно он уже не видел этот сон.

Венера Швабская, 35 000 – 40 000 лет.

Холе-Фельс, Германия. Древнейшая из известных палеолитических венер. Сделана из бивня шерстистого мамонта. Отверстие в месте головы дает право сделать вывод, что статуэтка использовалась как кулон.

Шматок гуманизма

в голове филантропа

– Вам не кажется странным, что люди выбрали для самого древнего охотничьего культа трехметрового травоядного медведя? – внезапно спросил меня Альберт, глядя на часы, – хотя одна из версий его исчезновения гласит, что исчез пещерный медведь самостоятельно, без нашей помощи. Строение широких носовых пазух, ослабившее череп, изменение климата, затянувшаяся зима и бла-бла-бла…

– А вы полагаете, человечество опять решило оправдать человечество?

– Я полагаю, что нам пора поужинать, – профессор решительно схватил свое пальто. – В конце концов, точно мы никогда не узнаем, особенно учитывая, что культ медведеубийства, похоже, мы переняли у неандертальцев. Как вы находите эту преемственность поколений?

– Занятно, – размышлял я, выходя из аудитории, – а откуда взялись бурые медведи, если пещерные исчезли?

– Оттуда же, откуда появились слоны после исчезновения мамонта, – ответил Альберт, запирая кабинет.

Я тупо уставился на него, не понимая ответа, хотя и ощущая в воздухе сарказм. Альберт закатил глаза.

– Перестаньте, пожалуйста! Слоны не являются потомками мамонтов, как бурые медведи – потомками пещерных медведей!

Я смутился, припомнив картинку генеалогии слонов в зоологическом музее Санкт-Петербурга. Потом мысли как-то утекли в тот бар на Владимирском проспекте, ее потрясающую грудь третьего размера и пущенную на ветер неделю.

Похоже, все это время я смотрел профессору в глаза.

– А кроманьонцы не являются потомками неандертальца, вы же помните? – остановил он поток моих ассоциаций.

– А как же насчет четырех процентов генов неандертальцев в нашем геноме? – парировал я.

– Это другое. Это любовь. Пойдемте уже поедим, черт подери.

Я сделал заказ и перевел внимание официанта на профессора.

Немного странно было наблюдать татуировки на предплечьях, над закатанными рукавами белой учительской рубашки. В кафе Hard Rock звучал Bon Jovi, когда Альберт заказывал себе фалафель. И это тоже было странным. Хотя не до такой степени, как его мотивация к рассказу, которую я до сих пор не успел разгадать.

– Альберт, все-таки зачем вам это?

Он отпустил официанта.

– Вы про фалафель?

– Я про эту историю. Зачем вы тратите свое время на этот рассказ малознакомому человеку?

Профессор облокотился на спинку кресла и задумался на секунду. Зазвучал трек Queen «Under Pressure».

– Вы наверняка думали над вопросом, что вы оставите после себя? – наконец ответил он, – машины, дома, деньги и дети, разумеется, не в счет.

– Насчет машин солидарен, – отвечал я, облегченно вспоминая тот день, когда продал машину, – пардон, а что с детьми-то не так?

– А что так?

– Ну как! Это же наследие. Ну… это… как бы…

– Ну? – Альберт внимательно следил за моими мыслительными потугами.

– Ну… вы меня поняли, – развел я руками.

Мой собеседник подумал немного, отбивая такт музыки пальцами рук.

– С конца 80-х годов все человечество живет в долг, производя больше отходов, чем наша планета может переработать. Мы загрязняем природу с такой скоростью, что она не успевает восстанавливаться. Например, один перелет на самолете по выбросу парниковых газов равен восьми месяцам использования автомобиля, – Альберт остановился на секунду, потому как в этот момент ему принесли бокал вина. Он вдохнул аромат.

– Но это мелочи. Вы будете удивлены, узнав, что мировое животноводство приносит больше метана и парниковых газов в атмосферу, чем весь наш транспорт вместе взятый. И при этом каждую секунду для человеческой еды убивают больше 2000 животных, а один человек в среднем за жизнь потребляет их около 7000. На производство одного гамбургера косвенно требуется 2500 литров пресной воды… и это мы даже не начали говорить об ужасных мучениях бедных зверей.

Профессор наконец сделал глоток вина и, глядя в мои глаза, спросил:

– Знаете, почему людям не нравится, когда их собеседники не пьют алкоголь? Люди чувствуют, что вы имеете все шансы прожить дольше и рассказать свою версию прошедших событий. Это раздражает, – сказал профессор и улыбнулся.

– Благодарю за честность, я привык, – пожал я плечами.

– Итак, сегодня происходит самое массовое вымирание видов за шестьдесят пять миллионов лет, так называемое голоценовое вымирание. И самое забавное, что мы часто даже не едим этих зверюшек – люди просто уничтожают леса и моря, в которых эти существа имели несчастье родиться.

– Альберт, ну позвольте, не все же питаются гамбургерами без перерыва. Есть вегетарианцы, есть люди очень экономные в потреблении воды, чем они виноваты перед планетой? Почему бы им не оставить, например, четыре ребенка такого же чудесного склада?

– Я приведу вам ассоциативный ряд, а вы попробуйте самостоятельно найти ответ между строк: туалетная бумага, билет на самолет, школьная тетрадь, стакан молока, салон автомобиля, сыр Рокфор, деревянный кухонный стол, – Альберт сделал еще глоток, – все, что окружает нас, сделано за счет природы, за счет ее уничтожения. Впервые за всю историю человеческого вида наше выживание зависит от способности сдерживать размножение, а не увеличивать его. Так что, когда человек заводит себе четверых детей и наследует каждому по машине и квартире, это не вопрос его личного достатка и успеха. Это не вопрос его высоких моральных ценностей и религиозных убеждений. Это то, сколько потребит и уничтожит каждый из этих новых людей. А если они любят мяско, как большинство – это еще и 28 000 мертвых животных, которых могут съесть эти четыре новых человека.

– И что же вы предлагаете? – возмутился я, – вернуться в природную среду древнего человека, подобно тому как жили индейцы в Америке до прихода европейцев? Гармония с природой во имя жизни на земле?

– Когда люди около пятнадцати тысяч лет назад перешли по Берингии в Америку, они уничтожили в Северной Америке семьдесят четыре процента видов животной мегафауны. В Южной Америке восемьдесят два процента. Миллионы лет животный мир развивался там, не зная приматов, подобных нам, потому животные даже не подозревали о том, как опасна эта обезьянка. Звери просто стояли и смотрели на двуногого, который подходил и убивал в упор. Так что все эти виды были уничтожены до того, как научились просто даже нас опасаться. В Европе таким же образом было уничтожено пятьдесят девять процентов видов, а в Азии пятьдесят два процента. Собственно, мы с вами застали львов, жирафов и слонов в Африке только лишь потому, что человечество там развивалось с ними параллельно и звери уже знали, что можно от нас ожидать.

– Хорошо! Ну то есть не хорошо конечно, но я понимаю. Но здесь, в России, мы объективно вымираем, этого же вы не будете отрицать? – я знал, что «патриотизм последнее прибежище негодяя», но на эмоциях не удержался.

– Да, вы правы, – вздохнул Альберт, – русские вымирают. А земляне на грани катастрофы от перенаселения. Однако, говорят, именно на Россию приходится 20% мировых выбросов метана в атмосферу…

В этот момент официант принес мне заказанный бифштекс и пожелал приятного аппетита.

Почему-то захотелось дать официанту в морду.

– Чтобы несколько поднять ваш аппетит, – заметил Альберт, – надо сказать, что, по последним оценкам ученых, человечество вряд ли перейдет порог в 11 миллиардов особей. Правда, вряд ли в будущем среди них найдутся белые люди, но пусть нас утешает, что разноцветная популяция унаследует нашу цивилизацию. Зато наиболее прогрессивные общества уже сегодня научились сдерживать свою сексуальную активность наркотиками, вакцинацией, гомосексуализмом, компьютерными играми и образованием.

– А что насчет менее прогрессивных?

– О, им пока достаются только наркотики.

Мы вышли из бара и двинулись по Садовому кольцу.