Они вышли из подъезда вместе.
Сычева ждала коляска, запряженная двумя холеными рысаками, нетерпеливо перебиравшими ногами.
– Прикажете подвезти?
– Нет, прогуляюсь!
Начальник сыска, тяжело накренив коляску, влез в нее и, нагло ухмыляясь, неожиданно весело помахал рукой гостю:
– Счастливого пребывания в Харькове!
Он умчался, подымая столб пыли.
– Да, от этого типа можно ждать любой гадости! – сказал себе Соколов.
У начальника харьковского сыска и впрямь созрел план – коварный.
Соколов, вызывая своей персоной всеобщее любопытство, не торопясь направился к Сарре Бродской, урожденной Сандлер.
Она жила недалеко от сыскной полиции, на главной улице города – Сумской, в доме отца – высоком двухэтажном, на каменном, тщательно оштукатуренном цоколе, крытом железом и обнесенном высоким забором.
Когда пришел Соколов, Сарра громко распоряжалась двумя молодыми служанками. Те, подоткнув полы и вызывающе показывая обнаженные бледные ляжки, согнулись в соблазнительных позах, возделывая клумбы под цветы. Еще один работник – крепкого сложения мрачный мужик, в сапогах на длинных ногах, в кепке с маленьким лакированным козырьком и с высокой тульей – такие любят носить местечковые евреи, не вынимая изо рта козью ножку, – сидел на корточках и ожесточенно стучал большим молотком по битым кирпичам. Он вгонял их в жирную сырую землю, придавая форму клумбам.
Сарра оказалась пухленькой, с маленьким сочным ртом, красивым овалом лица молодой женщиной. Ее крупные, чуть навыкате глаза с явным и далеко не платоническим интересом разглядывали гостя. На Сарру было надето шелковое платье с яркими цветами, и это платье обтягивало ее обильное тело, подчеркивая его прелести.
Она обрадовалась гостю. С излишней любезностью стала объяснять:
– Я дуже цветы люблю. Другие вишнею, яблонями засадят, потом на базар торговать несут. А я – натура нежная, не можу жить без цветов. На маленьких клумбах сажаю георгины и розы, а вот на этой дорожке, что ведет к крыльцу, разные – тюльпаны, флоксы, ирис.
– Очень поэтично! – согласился Соколов. – Сразу на память стихи Константина Батюшкова приходят:
Ни вьюги, ни морозы
Цветов твоих не истребят.
Бог лиры, бог любви и Музы мне твердят:
В салу Горация не увядают розы.
– Какие замечательные вирши! Проходьте до дому, пан Соколов! – радушно сказала хозяйка. Она плотоядно взирала на атлета-красавца. – Как раз вечерять будем.
Они направились к дому. Вдруг Сарра остановилась, строго обратилась к служанке:
– Хана, ты для чего сыплешь семена травы на дорожку, их все равно затопчуть! – Перешла на идиш, что-то строго выговаривая. Затем повернулась к гостю, улыбнулась и сказала извиняющимся тоном: – За всем треба глаз, никто не хочет працюваты, но все хотят кушать и получать много грошей. Без моего Иоси совсем погано стало. Слуги ленятся, приказчики – пройдохи. Ось сюды, пане Соколов, в эту дверь, будь ласка! Головку о косяк не ушибите, мужчина вы такой гарный, видный.
Сыщик вошел в гостиную. За ним торопливо стучала каблучками Сарра.
Стены были увешаны фотографиями. На подоконнике стояли герань и фикусы. Прогретый дневным солнцем воздух был сух и напоен запахом каких-то трав. Тяжеловесная, прочная мебель пахла кожей. В кабинете рабочий стол Иосифа был придвинут к двум небольшим окошкам, в которые широкими потоками лился желтый сухой свет. Палисандровый шкаф был набит энциклопедическими томами Ефрона и Брокгауза.
Сарра указала на громадное кресло:
– Вам, пане Соколов, тут будет удобно? Тогда сидайте себе на удовольствие. – И она, взмахнув платьем и обнажив полные щиколотки, манерно опустилась в кресло напротив.
Соколов сказал:
– Я хочу разобраться в тех делах, что творятся в вашем городе. Кстати, Иосиф выглядит хорошо, прислал вам привет!
Сарра сложила губы сердечком:
– Боже мой, вы зовсим недавно бачили моего бедного Иосю? Мне очень жалко его. Он пишет такие грустные письма…
– Уж какое веселье – сидеть в тюрьме.
– Це гарно, что Иосей интересуются такие великие люди, как вы, пан Соколов. Мне так тяжко без Иоси! Целый большой дом на моих женских руках. Скажите, Иосю могут выпустить из тюрьмы пораньше, скажем к осени? Я думаю, что да, могут. Мало ли бандитов разгуливает по улицам, а Иося такой хороший, мухи не обидит. Почему он должен сидеть, когда другие не сидят?
Соколов отвечал:
– Наверное, потому, что других не обвиняли в том, что они сыпали в чужие рюмки мышьяк.
Сарра ногтями застучала по краю стола.
– И вы так думаете, что это Иося насыпал? Он, конечно, ревновал меня к Кугельскому, но я очень сомневаюсь.
В тоне хозяйки откровенно звучала наивная гордость: это все-таки приятно, если ради твоей женской красоты бушуют такие страсти. Сыщик исподволь продолжал:
– Но у вас в доме нашли отраву.
– И что? – Сарра встала на носки, задышала в ухо Соколову: – Полицейские во главе с этим поганым Дросинским, у которого из ноздрей торчат волосья, еще два раза все бебехи перерыли в доме, даже в сарай лазили.
Соколов поднял бровь:
– Что искали? Золото?
– Безусловно что нет! Из золота в доме был только характер Иоси. – Оправила платье. – Если вам сказать правду, так после этих обысков у меня кольцо пропало. Такое, знаете, с изумрудом. Но до кого жаловаться? На полицию? Так это себе обойдется еще дороже. Я уже пережила, говорить об том не хочу.
– Так что искали, деньги?
– Мы с Иосей все держим в банке Моисея Бедерского. Я спрашивала: «Зачем вы здесь нюхаете?» Но Дросинский молчал, Сычев не отвечал. Вы себе можете разумить, вытряхивали вси бумаги мужа из стола, книги все между страниц листали, на стриху, ну, на чердак лазили – пыль подымали, под карнизы руки запускали, старинные сундуки выворачивали. Половицы и плинтусы отрывали, стены ощупывали. Стулья и столы ножками вверх перекидывали. В пианино и в погреб залезали. Но они не находили, оба раза уходили злыми. – Сарра наклонилась к Соколову. От нее сильно пахло духами «Царский вереск». – Потом Дросинский сказал мне: «Шукаем расписку, отдай ее». Ведь Сычев занял у мужа двух тысяч рублей.
– И что вы ответили Дросинскому?
– Я ему усмехнулась: «Боже мой, вы думаете, что я буду требовать эти деньги! Хай я загубыла две тысячи, но связываться с такими страшными людьми презираю».
– Куда Иосиф мог спрятать расписку?
– Скажу, что я сама ее шукала. Думаю: раз она полицейским так нужна, то это Иосе во вред. Лучше я уничтожу ее. Но не нашла. Мабудь, Иося ее где-нибудь потерял? Маленькая бумажка, знаете… Положил куда-нибудь.
– Сарра, если вы уничтожили расписку, то доставили большую радость Сычеву – он мечтает об этом же.
– Так это радость, что я не нашла ее!
Она подошла к высокому, под потолок, зеркалу, которые ставят в богатых прихожих, внимательно и с любовью посмотрела на себя, поправила локон на лбу.
Соколов задумчиво прошелся по комнатам, заглянул в прихожую, на кухню, в спальню, вернулся в кабинет. Он хотел понять: где расписка? Куда Бродский мог положить ее, что даже сыщики не обнаружили? Решение не приходило.
Сарра с любопытством глядела на гостя.
Появилась горничная Рива – крошечная девушка с высоким узлом густых темных волос на макушке, блестящими глазами-вишенками, в белоснежном переднике:
– Снедать подано, милости прошу!
Сарра оказалась хозяйкой гостеприимной. Помахала рукой, словно полоскала белье:
– Пан, дозвольте подложить вам оливки! Вино какое обожаете? Рива, налей дорогому гостю горилки! А вот миндаль и фисташки. Закуска самая добрая – для аппетита. Боже мой, вы любите жгучий перец? Як это мне приятно слышать! Мой Иося тоже любит – он целиком ест их. Угощайтесь рубленой печенкой с цибулей – замечательная закуска. Правда, вкусно? – Вдруг громко крикнула: – Рива! Готова красная похлебка?
Горничная Рива тут же внесла большую фарфоровую супницу.
Сарра белозубо улыбнулась:
– Пан Соколов, вы любите красную похлебку?
Соколов, погруженный в свои мысли, несколько рассеянно отвечал:
– Как не любить блюдо, ради которого спорили библейские Иаков и Исава?
Сарра в восторге хлопнула в ладоши, вся расцвела:
– Вы знаете такую тонкость еврейской кухни? Сегодня у нас прекрасное субботнее блюдо – баранина с перловой крупой. У вас есть жинка? Скажу для нее рецепт: баранину треба взять с плеча и порезать кубиками. Потом пусть жинка возьмет две большие луковицы, морковь или картофель, стакан перловой крупы, пять стаканов кошерного бульона. Ах, какая глупость! Зачем вам кошерный? Перец молотый черный, две ложки оливкового масла, и все это вместе со сковородкой поставить в горячую печь на двенадцать часов…
Соколов слушал эти кулинарные советы вполуха. Сведя у переносицы брови, он напряженно думал об одном: «Где искать расписку?» Сыщик вдруг поднялся, сказал оторопевшей Сарре:
– С вашего позволения, я пройду в кабинет мужа! Мне надо посмотреть его бумаги.
– Бога ради! – воскликнула Сарра. – А мы с Ривой накроем стол к чаю.
Техника обысков еще лет сто назад была разработана в совершенстве. Сыщики знали, у кого, когда, как, что и где искать. В методических пособиях, опубликованных еще на заре XX века и успевших стать антикварными редкостями, давались важные советы:
«У людей вырабатываются профессиональные привычки, переходящие в автоматизм действий. Так, не давая себе в этом отчета, человек в известных случаях поступает согласно выработанным годами навыкам и привычкам.
Это замечается и при прятании предметов с целью сокрытия от чужих глаз. Так, столяр будет прятать мелкие предметы в мебель или под полом, каменщик замурует в стену, библиотекарь или любитель чтения спрячет в книги, фотограф – в темной комнате, бухгалтер или счетовод скроет среди деловых бумаг и т. п.
Надо знать, что хорошо спрятать вещь – это вовсе ее не прятать. Как, спросите вы? Поскольку предполагается, что искомая вещь спрятана в укромном месте, оставляют ее на виду. Подобные приемы встречаются у людей с противоположными характерами: это или наиболее хладнокровные, или люди рассеянные, забывчивые».
Соколов все это хорошо знал. Как и то, что упомянутые приемы могут проходить только у бестолковых и нерадивых сыщиков.
Размышляя над таинственным исчезновением расписки, он все это принимал в расчет.
Соколов быстро подошел к большому письменному столу. Один за другим он стал вынимать ящики. Под нижним он увидал небольшой, чуть смятый клочок бумаги. Сыщик счастливо улыбнулся: «Вот оно!» Разгладил бумагу, прочитал:
«Я, нижеподписавшийся Сычев Сергей Фролович, дворянин, начальник Харьковского сыскного отделения, занял у мещанина Бродского Иосифа Гиршевича денег две тысячи рублей за двадцать процентов сверх названной суммы, сроком вперед на один месяц, то есть до 5 августа 1912 года, на которое должен всю ту сумму сполна заплатить. А буде чего не заплачу, то волен он, харьковский мещанин Бродский, просить о взыскании и поступлении по законам.
Отставной подполковник С. Ф. Сычев. 5 июля 1912 г.».
Часы гулко пробили одиннадцать.
В окно, поверх шелковой занавески, глядело южное ночное небо, усеянное крупными звездами.
В губернском Харькове обыватели давно потушили керосиновые лампы и легли спать. Лишь суетились извозчики: вот-вот должен начаться театральный разъезд. В ресторанах, кафе, трактирах меняли скатерти, обновляли цветы на столиках: скоро залы заполнятся гуляющей публикой.
Соколов положил расписку в карман и прошел в столовую. Сарра заканчивала сервировать стол. Рива внесла большой, пыхтящий паром самовар. Приятно пахло горьким дымком.
Соколов галантно раскланялся:
– Очаровательная хозяйка, большое спасибо за гостеприимство. Мне, к сожалению, пора идти.
Сарра пальчиком провела узоры на рукаве сыщика, томно уставилась глазами-маслинами:
– Вы хочете бросить скучать одинокую даму? В кабинете Иоси я постелю диван, а?
Соколов благодарил кивком, а руками сделал неопределенный жест, который мог означать что угодно – от «очень польщен» до «не испытываю такого желания». Вслух сказал:
– Сударыня, дела ждут меня!
– Так приходьте завтра, а?
– Обязательно буду!
Соколов отправился в гостиницу.
Уже вскоре он спал крепким сном человека, честно выполнившего свой служебный долг.
Утром Соколов проснулся от птичьего гомона, несшегося в распахнутые окна.
Сыщик выглянул в парк. На лиловом черноземе дружно пробивалась изумрудная трава. Кусты и деревья развернули клейкие пахучие листочки, на которых играли блики солнца. Небо было чистым, предвещая прелестный весенний день, полный молодого солнца и ласкового тепла.
В дверь раздался стук. Сыщик услыхал голос Сычева:
– Коллега, не проспите Царствие Небесное!
Сычев ввалился шумный, пахнувший перегаром. Он уже успел заглянуть к Сарре, с тревогой спросил: «Что, москаль нашел расписку?» Сарра отрицательно покачала головой. Это его несколько успокоило. Теперь Сычев протянул Соколову руку:
– Рад видеть вас, Аполлинарий Николаевич! Моя коляска ждет внизу. Нынче все-таки воскресный день! Так что сопряжем полезное с приятным: и в парной бане отдохнем, гульнем и потом этих прохиндеев – Ярошинского и Годлевского – допросим. Они все у меня выложат, паразиты!
– Хорошо, жди меня в коляске!
Соколов проделал небольшую зарядку. Затем, стоя под душем, он размышлял: «Этот тип явно что-то задумал, это видно по его лукавой морде. Что ж, это очень интересно: что выкинет этот плут?»
Соколов оделся и сбежал вниз по мраморной лестнице, застеленной мягкой ковровой дорожкой. Он ощущал себя шахматистом, с любопытством и нетерпением дожидающимся хитрого хода противника.
Сычев действительно приготовил для столичного гостя некую ловушку.
Еще накануне вечером Сычев приказал извозчику:
– Отвези меня к «Де Ламитье»!
Извозчик просьбе не удивился, дернул вожжи:
– Н-но, пошли!
На Екатеринославской улице он остановился возле двухэтажного кирпичного здания под номером шесть.
В свете электрического фонаря можно было прочитать вывеску: «Фотография Де Ламитье». Все окна и витрины были закрыты деревянными ставнями. Здесь фотографом был некий Зильберштейн. Он порой выполнял заказы бандитов и полицейских. Для них он делал в борделе мадам Гофштейн порнографические снимки и в этом искусстве достиг замечательного совершенства.
Вскоре послышались торопливые шаркающие шаги, кашель:
– Чего треба?
– Открывай, старый хрен! – Сычев еще раз долбанул ногой дверь.
Загремел тяжелый засов, дверь распахнулась. На пороге, держа свечку, стоял в пижаме всклокоченный мужик лет сорока с крупными пейсами. На нем были люстриновая шапочка, сдвинутая к уху, и огромная черная борода. В колеблющемся свете отразились большие навыкате глаза, полные испуга.
Сычев не успел открыть рот, как фотограф повалился в ноги.
– Вы уже все знаете, ваше превосходительство! – запричитал фотограф, на всякий случай возводя Сычева в генеральский чин и хватая его за сапоги. – Только вины моей в этом деле нет. Я говорил Свенцицкому: «Унеси прочь эти цапки!», но он их просил спрятать.
Сычев не растерялся:
– Быстро давай цапки! А этого Свенцицкого завтра же отправлю на каторгу.
Они вошли в комнаты.
Фотограф прошаркал к подоконнику, взял горшок с геранью, поднял растение и достал из горшка тряпичный мешочек:
– Вот, ваше превосходительство! Это он в Киеве взял витрину ювелирного магазина Маршака.
Сычев артистически изобразил гнев, надул щеки:
– А где остальное?
– Сдохнуть мне, не знаю!
– Я с этого проходимца шкуру сниму, опять отправлю его в тюрьму. – Спрятал мешочек с бриллиантами в карман, сказал: – Слушай, Самуил, у меня к тебе поручение государственной важности.
Зильберштейн заторопился:
– Сидайте на креслице…
Сычев изложил суть дела.
Зильберштейн слушал, покачивая головой. Когда Сычев закончил речь, фотограф самым деловым тоном произнес:
– Моментальные снимки я сделаю высокого качества, у меня есть анастигматический объектив и высокочувствительные пластины «Мэрион». Но, Сергей Фролович, моментальные снимки можно делать только при хорошем освещении и со штатива.
Сычев успокоил соратника:
– Освещение там хорошее, если, конечно, солнце будет. – Подумал, добавил: – Хорошее или плохое, а ты, Самуил, снимки мне сделай! Иначе, – сжал кулак, сунул его в нос фотографу, – иначе… отправлю в тюрьму как подельщика этого, как его, Свенцицкого. Собирайся, сейчас на место тебя и отвезу. Приедешь, приготовься, наладь свою аппаратуру. Ярошинский тебе поможет, отверстие в стене нужное проделает и замаскирует.
Фотограф вытаращил глаза:
– А когда я спать буду?
– Когда тебя в тюрьму посажу, – пошутил Сычев. – У меня на каждого еврея несколько статей найдется, а ты вообще разбойник натуральный, бриллианты ворованные прятал.
Фотограф вздохнул. Он понял свою промашку, на которую толкнул его извечный страх. Но дело было сделано. Он побежал одеваться.
Через пять минут они влезли в коляску и растворились в ночной темноте.
К утру воскресного дня для гения сыска ловушка была подготовлена.
Осталось ее захлопнуть.
Извозчик, молодой крестьянский парень с вздернутым веснушчатым носом, погонял пару шустрых лошадок.
Соколов с интересом разглядывал старинный город, его разномастное население, вывески на невысоких провинциальных домишках, парочки влюбленных, толпившихся возле синематографа, городовых, стоявших на углах улиц. Гений сыска молчал.
Сычев суетливо произнес:
О проекте
О подписке
Другие проекты