– Нет, Алексей Иванович, ты точно – малое дитя в мундире! Мы сейчас поедем арестовывать и допрашивать сторожа Огрызкова. Возьми с собой писаря, двух полицейских для проведения обыска.

– Да, да! Фотографа тоже взять?

– Если только тебя сфотографировать на фоне церкви с замком в руках: фото повесишь на стене, дабы впредь не допускать подобных оплошностей. Сегодня фотограф не нужен. Нужны понятые.

– Этих найдем на месте. А ведь о стороже самые лестные отзывы: пьет лишь по большим праздникам, ни в чем дурном не замечен.

Соколов сказал:

– Этот вор по случаю. Кому-то очень понадобилась именно эта икона, сунули приличные деньги, соблазнили сторожа. И еще, Алексей Иванович, могу сделать два предсказания. Первое из области психологии: сторож пространно повторит свои показания почти слово в слово. Будет говорить больше, чем ему могло быть известно. В результате сам запутается в своих показаниях. И второе: сторож последние дни тратил большие деньги, приобретал пустяковые, ненужные вещи. Это станет серьезными уликами.

Полицмейстер мотнул головой, дескать, скоро убедимся: гений сыска Соколов всегда прав!

Эх, дорожка!..

Когда вышли на улицу, полицмейстер вдруг сказал:

– Аполлинарий Николаевич, подождите минуту! Сейчас заведу… – И он отправился в большой хозяйственный двор, принадлежавший полиции и примыкавший к ее зданию.

Через минуту-другую Соколов понял причину, по какой руки полицмейстера имели пролетарский вид. Сначала в глубине двора раздалось жуткое тарахтение, потом громовые звуки, напоминавшие кашель больного бронхитом. И вот из ворот выкатился изящный автомобиль, покрашенный в два цвета: смолянисто-черный и слоновой кости. За руль, натянув на лицо очки и шлем, держался сам… полицмейстер. Рядом с ним на одном сиденье, обхватив друг друга, сидели какой-то скромный чиновник с облезлым портфелем, оказавшийся писарем, и средних лет с выгоревшими бровями полицейский. Еще один полицейский, с торчащими как палка усищами, стоял на подножке, вцепившись в дверцу:

Верх, по случаю хорошей погоды, был опущен. Авто лихо подрулило к Соколову. Стоявший на подножке полицейский, видимо загодя наученный, соскочил на землю и с торжественной подобострастностью распахнул перед гением сыска заднюю дверцу.

– Милости просим! – захлопнул за Соколовым дверцу и хотел было вновь забраться на подножку.

Соколов воспротивился:

– Садись рядом со мной!

Полицмейстер поморщился:

– Народ мне избалуете, Аполлинарий Николаевич! И с подножки не свалится, они у меня привычные. Так говорю, шельмецы?

– Так точно, ваше благородие! – дружно загалдели полицейские.

…Через мгновение впавший в кураж полицмейстер, желая показать свое бесстрашие, гнал по пыльной казанской дороге, пугая кур и прохожих, которые едва успевали выскакивать из-под колес. Стаи собак с бешеным лаем бросались на невиданное железное чудовище. Автомобиль аэропланом взлетал на ухабах. Полицмейстер, рискуя откусить себе язык, поворачивал голову и кричал Соколову:

– Американский! Марки «Студебеккер». Три тысячи пятьсот рублей отдал. Шесть цилиндров – сила! Стартер самый совершенный – электрический. Шофера не держу, сам люблю водить. – Резко крутанул руль, погрозил вслед какой-то старухе кулаком: – Куда, старая ведьма, лезешь! – и вновь добавил газу.

Семнадцать верст по ухабистой дороге пролетели молниеносно – минут за двадцать.

Тормоза издали скрежещущий звук, какой, возможно, издают в аду грешники, грызущие раскаленные сковороды, и автомобиль остановился возле кирпичных арочных ворот.

Писарь вывалился на дорогу, его мутило. Извиняющимся тоном сказал:

– Словно в бурю по морю, уболтало.

– Это у тебя, Расщупкин, малокровие! – наставительно заметил полицмейстер.

Тут же собралась ватага мальчишек. Усатый полицейский был оставлен для охраны транспортного средства. Он погрозил мальчишкам пальцем:

– Коли кто дотронется до авто, в полицию заберу! Угроза была страшной – мальчишки на минуту притихли.

Прохаря и прочее богатство

Процессия вошла в ворота и у старинной невысокой церкви остановилась. Полицмейстер сказал:

– Извольте видеть, Аполлинарий Николаевич, замок, в котором осталась бородка от отмычки, висел вот тут. Сторож нашел его открытым. А, вот он, прохиндей, сам явился не запылился. Давай, Фаддей Огрызков, рассказывай господину полковнику, как дело было!

Соколов увидал крестьянского вида тщедушного мужичка, с жидкой, неопределенного цвета бородкой, выцветшими хитрющими глазками, в синей навыпуск шелковой рубахе. На коротких ногах блестели новой кожей сапоги. Мужичок содрал с головы круглую поярковую шляпу, завел глаза к небу, угодливо, словно по писаному, затараторил:

– Ваши благородия, извольте доложить всю истинную правду. – Мужичок помял в руках шляпу, набрал в легкие воздуху и быстро продолжил: – Вся история случая, когда жулики совершили взлом, началась на Крещение с обнаружения мною вскрытого замка. Утром, пробудившись, простите за извинение, по собственной нужде, я пошел взглянуть на порядок. Вдруг себе замечаю: замок валяется возле дверей, а двери оные в храм приоткрыты. У нас и до того были беспокойные слухи, что завелись жулики. Я, сейчас умереть, бросился, как положено, проверить: зачем замок сломан, а двери открыты? Как вошел в храм, так дух и замер: там повсюду в изобилии на полу валяются священные книги и иконы, со стен снятые. Вот чтобы сейчас мне умереть, так и валяются. Хорошо хоть, что стекла на киотах сохранились и все в целости. Думаю себе: что-то здесь нехорошо, кто-то, должно быть, набезобразил. И побежал я заявлять… А что чудотворную утащили эти жулики, чтобы пропасть им, это я уже позже прознал, когда следствие приехало и все иконы по местам развесили. А чудотворной на месте нет как нет. Все обшарили, чтоб сейчас мне умереть, а чудотворной не обнаружили. Это фулюганы безобразили, вот и припрятали. Надоть еще бы поискать, тогда, глядишь, и найдем.

Соколов сочувственно покачал головой:

– И впрямь несчастье! За такие, Фаддей, переживания тебе платят, поди, гроши?

Сторож обрадованно затрещал:

– Это вы, ваше благородие, человек умный и потому понимать можете. Служу денно и нощно. И убери, и протри, и подмети, да еще от жулья охраняй, и всего за три рубли в месяц. Одна эксплутация личности!

– А прохаря хорошие оторвал! Не жмут?

Сторож выставил ногу, покрутил ей и с некоторой гордостью произнес:

– Сапоги самый раз, со скрипом и сшиты по ноге!

Соколов прищурил глаз:

– Небось пятерку содрали?

Сторож замахал руками:

– «Пятерку»! За пятерку нынче и чихнуть не пожелают. Восемь рубликов не хотите?

– А еще чего приобрел? Ну, рубаху, это я сам вижу. А покрупней? Лошадку, скажем?

Сторож вдруг что-то смекнул, заметно побледнел, губы затряслись.

– Не-ет, лошадку не…

– Да и то, ты не пашешь, не жнешь – деньжата и без того водятся.

Вокруг стал собираться народ, шедший на богомолье. Соколов сказал:

– Что же ты нас на вольном ветре держишь? Приглашай в дом…

– Извольте, ваши благородия, милости прошу…

Около порога был набросан какой-то мусор. В сенях валялось пустое ведро, чугунки, мешок, чем-то набитый. В углу стояла широкая лавка. На высокой печи лежали какие-то тряпки и свешивалось лоскутное одеяло. Соколов подумал: «Господи, какая беспросветность! Такого и Сахалин не испугает, он уже себе сам создал каторжную жизнь».

Несмотря на теплую сухую погоду, окна были закрыты. Между окон лежала с зимы вата, на ней валялись дохлые мухи. В нос бил кислый, застоявшийся запах.

Полицмейстер строго сказал:

– Доставай икону, куда спрятал?

Сторож нахраписто возразил:

– Ищите, никакой иконы нет! Только что вот мои в красном углу. Если нужны вашим сиятельствам, можете, это, забирать. Ишь, «куда спрятал»!

Соколов приказал:

– Садись сюда, на скамейку! Гляди мне в глаза, отвечай и не ври: где взял деньги на новые сапоги?

Сторож быстро, как давно обдуманное, отвечал:

– Прислал брат, в деревне под Вологдой живет.

– Когда ты, Фаддей, готовил воровство, то плохо его продумал. Как жулики могли открыть замок, если бородка отломилась от отмычки и осталась в замке?

– Не могу знать! – Сторож потупил взгляд в пол. – Об том надо жулье спрашивать.

– А я знаю. Ты сначала открыл замок своим ключом, а уж потом засунул отмычку и отломил бородку.

Сторож упрямо помотал головой:

– Не могу знать! Не отламывал…

– Если воры влезли за чудотворной иконой, то зачем им понадобилось валить на пол книги и снимать со стен все иконы подряд?

– Не могу знать, сейчас умереть! Фулиганили, потому как жулики.

– Если бы ты служил в полиции, то хорошо бы знал, что неопытные похитители того, что сами охраняют, часто делают этот и подобные трюки. Например, измыслив кражу, злоумышленник хочет очевидней доказать, что сюда действительно забирались воры. С этой целью он с наивностью ребенка разбрасывает предметы и вообще производит беспорядок, какой не сделает ни один вор. Все это ты повторил в церкви. Признавайся, облегчи свою судьбу: где чудотворная икона Смоленской Божией Матери?

Сторож долго сопел, вздыхал и, наконец, выдавил:

– Не могу знать! Только на меня мораль пущаете…

Соколов рукой поднял за подбородок голову сторожа, сурово резанул его взглядом и строго сказал:

– Северное сияние любишь?

– Не могу знать…

Соколов изумился:

– Не знаешь?! Это большое упущение в твоей скудной жизни. Что делать, придется за казенный счет командировать тебя. Поедешь в Нерчинск любоваться красотою северного неба, а заодно кандалами бренчать и тачку катать.

В Багажном отделении

В это время полицейский, делавший обыск, протянул Соколову два рубля мелочью и почтовую квитанцию:

– Спрятаны были, ваше сиятельство, под бумажкой в поставце!

Соколов взглянул на квитанцию, широко улыбнулся:

– Надо же, Фаддей, ты получаешь трешник в месяц, а своему братцу Ивану Огрызкову в деревню Хлюстово Вологодской губернии отправляешь денежный перевод – сто рублей. Деньги не шуточные! И чтобы никто из знакомых не узнал о переводе, нарочно едешь в Казань. А нам говорил, что тебе брат помогает.

Полицмейстер радостно хлопнул в ладоши:

– Вот, любезный воришка, ты и попался!

Сторож прогундосил:

– Сейчас умереть, ничего не знаю!

Полицмейстер возмутился:

– Ну, Огрызков, ты глупец и нахал! Тебя приперли к стене, а ты свое долдонишь: «Не знаю, не знаю…»

– Я деньги на дороге нашел – сто пятьдесят рублей.

– Сказки будешь рассказывать, лежа на нарах! – в тон гению сыска сказал полицмейстер. Вопросительно посмотрел на Соколова: – Куда его?

– В Ниццу, под пальмы на Лазурное побережье!

Полицмейстер расхохотался:

– В кутузку подлеца!

– Разумеется!

– А тут мы устроим основательный обыск, я пришлю полицейских…

– Бесполезно! Коли гужуется вовсю, стало быть, икону отдал, деньги получил. Похоже, что и впрямь сто пятьдесят рублей отвалили этому святотатцу.

Полицейский достал из кармана веревку, проворчал на сторожа:

– Повернись спиной, спеленаю тебя нежно, как младенца!

Полицмейстер махнул рукой:

– Не надо! Засунь его в багажник, а шину оттуда переложи в салон, на заднее сиденье. – Просяще посмотрел на Соколова: – Аполлинарий Николаевич, вы позволите вас пересадить вперед?

(Замечу, что более комфортными считались места на заднем сиденье.)

Соколов отвечал:

– Конечно, Алексей Иванович!

Полицейские стали запихивать несчастного в багажник.

Соколов решил сделать последнюю попытку:

– Признавайся, Фаддей, кому отдал икону? Скажи правду, тогда хоть и выпорю, зато отпущу на все четыре стороны…

Сторож тупо помотал головой:

– Воля ваша, только не могу знать!

Соколов не сдержался:

– Ну и болван! Неужели ты думаешь, что я не найду икону? Нет, право, башка твоя пустая.

Сторож ничего не ответил, лишь перекрестился и безропотно залез в полукруглый ящик, подтянул колени к груди.

Снаружи багажник закрыли висячим замком.

Нескромные мечты

Когда отъезжали от монастырских ворот, подлетела на всем скаку коляска, запряженная парой. Из нее выскочил полицейский поручик. Он вытянулся перед полицмейстером:

– Господин полковник, вам пакет от Михаила Васильевича!

Полицмейстер разломил сургучную печать, вытащил прямоугольный плотный лист. Прочитал и с улыбкой обратился к Соколову:

– Наш губернатор Михаил Васильевич Стрижевский приглашает вас, Аполлинарий Николаевич, на званый ужин по поводу вашего прибытия! Ужин имеет быть в ресторане «Славянский базар», что на Большой Проломной улице. – Мечтательно потянулся. – Ух, гульнем нынче во всю ширь!

Как всякий приличный полицейский, он любил выпить в хорошей компании.

* * *

Вечером в «Славянском базаре» было весело, шумно, пьяно. Губернатором оказался полный здоровья, корпулентный генерал. Он приказал никого посторонних в зал и кабинеты не впускать. Зато высший свет Казани блистал во всей своей красе.

С румяного лица губернатора не сходила улыбка.

Вместе с Соколовым он стоял около входных дверей в зал и знакомил знатного гостя:

– Аполлинарий Николаевич, позвольте представить вам – камергер, действительный статский советник Сергей Сергеевич Толстой с супругою. Сергей Сергеевич – губернский предводитель дворянства.

Почтенный муж в лентах и звездах, сиявший громадной лысиной, важно наклонял голову:

– Очень рад…

– Председатель губернской земской управы Петр Иванович Геркен с супругою… Управляющий казенной палатой действительный статский советник Карл Александрович Штенгер с супругою… Инспектор тюремного отделения действительный статский советник Александр Никитич Рябчиков без супруги…

Соколов в силу своего гигантского роста на всех глядел сверху вниз, каждому улыбался, а у местных дам вызвал истинный переполох. Каждая из них с вожделением глядела на атлета-красавца и грешно вздыхала: «Господи, лучше одну ночь с графом Соколовым, чем всю жизнь с моим несчастным мужем!»

И дамы были совершенно правы: женская интуиция никогда не подводит!

Светские сплетни

Наконец все сели за громадный, поставленный буквой «П» стол. Он был украшен цветами, трещал от напитков и холодных закусок.

Шестеро лакеев (про слово «официант» здесь еще не слыхали) продолжали подносить бутылки дорогого вина, запотелые графинчики с водкой. Посреди стола жирно блестела глыба паюсной икры, нежно розовел балык. Янтарные лангусты лежали на большом блюде в оформлении зеленью.

Губернатор поднялся с бокалом шампанского. Все знали его страсть к произнесению утомительных тостов и доблестно терпели, как терпит пациент с раскрытым ртом, придя к дантисту.

Губернатор, испытывая наслаждение от торжественности момента и собственной значимости, произнес:

– Милостивые государыни и государи! Мне выпала высокая честь выразить вслух волнующие всех нас чувства. Но можно ли претендовать на исчерпывающее освещение достоинств лица, в честь которого мы собрались все тут? Уверен, что сделать сие нет возможности. Ибо нынче мы приветствуем гордость великой России, любимца государя императора Николая Александровича, гения своего нелегкого поприща Аполлинария Николаевича графа Соколова. – От избытка чувств голос губернатора перешел было на фальцет, но он справился с волнением и продолжал: – В этом зале собрались самые значительные люди губернии, самые очаровательные дамы. То есть люди самые просвещенные и житейски опытные. Мы умеем ценить достоинства людей. И в едином сердечном порыве позвольте сказать: за атлетическое ваше здоровье, за ваши успехи на благо великой империи, за ваше многолетие и беспредельное счастье, Аполлинарий Николаевич!

Все дружно грянули:

– Ура!

Раздался звон бокалов. Выпили с удовольствием.

Всем хотелось высказать любимцу государя, знаменитому сыщику свой восторг. Тосты следовали один за другим.

Губернатор, расчувствовавшись до слез, хотел обнять Соколова, но никак не решался. Он сказал ему:

– Граф, вы – настоящий герой! Про вас ходят легенды. Скажите, это правда, что вы раскрыли все до единого дела, которыми занимались?

– Правда.

– Неужели раскроете дело с похищением чудотворной?

– Обязательно!

– Вот это и есть совершенное чудо!

Супруга губернатора, дама со следами былой красоты на дебелом лице, затянутая в шелковое платье, готовое вот-вот треснуть по всем натянутым швам, набралась храбрости и обратилась к Соколову:

– Позвольте полюбопытствовать, Аполлинарий Николаевич, вы давно последний раз видели государя?

– Недели две назад я был в Царском Селе. Мы занимались с наследником гимнастикой.

Губернаторша выкатила глаза.

– Надо же! – Почти шепотом: – Правду говорят, что Григорий Распутин изнасиловал няню царских детей Марию Вишнякову?

Соколов улыбнулся:

– Не могу знать, ибо не присутствовал при этом волнующем умы событии. Слух, правда, ходит.

Губернатору не нравилось, что ему не дают поговорить со знаменитым гостем. Он отодвинул локтем супругу и обратился к Соколову:

– А как здоровье Петра Аркадьевича? Мы со Столыпиным бо-ольшие друзья!

– С Петром Аркадьевичем последний раз виделись в Зимнем дворце на Рождество.

– Скажите ему мой поклон!

Телеграммы, телеграммы…

Тем временем полицмейстер Васильев изрядно выпил, а в этом состоянии он делался несколько дидактичным и азартным в разговоре. Зная эту его особенность, губернатор приказал полицмейстеру сидеть в дальнем конце стола. Тот доблестно терпел. Но ему страстно хотелось поспорить с Соколовым, перед которым сейчас не ощущал страха. И чем больше он пил, тем это желание становилось неотступней. И вот наступил момент… Полицмейстер, подняв бокал, через весь зал двинулся к Соколову. Уже на подходе на весь зал сказал:

– Граф, а вы сегодня совершили ошибку. Я уверен, что этот несчастный сторож не виноват – ни в чем!

– Ну так нашел бы, Алексей Иванович, виновного! Времени у тебя было достаточно.

Полицмейстер, не слушая, продолжал речь, стоя в трех шагах от Соколова и заметно покачиваясь:

– Он слишком робок и глуп, чтобы украсть чудотворную икону. И ему она не нужна-с. Ну зачем она ему? В замке бородка отмычки? Ну и что? Тьфу! «Полицейский вестник» в каждом номере печатает подобные промашки неопытных воров? Вот-вот! У нас, граф, случай обратный. Похитители – люди хитрые, страсть какие хитрые. – Помотал головой. – Они все-все тщательно обдумали. Да-с! Замок, того, вскрыли, а потом нарочно отломили бородку. И с этой же целью раскидали по церкви иконы. Пусть, дескать, на сторожа думают. А то я бы да-авно его, того, под микитки и за эту, за решетку. У меня быстр-ро! Не забалуешь! Пр-равильно говорю, господа?

Соколов насмешливо спросил:

– Но откуда у сторожа деньги?

– Как – откуда? – округлил глаза полицмейстер. – Жулики нарочно подбросили. Сторож говорит правду. Вот столечко, – сделал щепоть, – не врет. Но, – поднял палец вверх, – из уважения к вам, граф, мы его отправим на каторгу. На десять лет! Правильно, господа?

Губернатор надул щеки:

– Пошел на место, оратор!

Полицмейстер в изумлении открыл рот.

Паузой воспользовался губернский предводитель. Он вскочил из-за стола, крикнул:

– Господа, предлагаю выпить за здоровье государя императора и отправить ему приветственную телеграмму от имени всех присутствующих!

По залу прокатилось дружное:

– Ур-ра! Телеграмму! Поздравление с грядущим столетием Бородинской битвы!