Погоня в ночи

Приглашение от государя

За последние дни граф Соколов пережил столько опасностей и приключений, сколько другому человеку хватило бы на всю жизнь.

Но судьба не утихомирилась.

Новое происшествие случилось в канун православного Рождества 1914 года. Морозным утром, когда оконные стекла покрылись толстым инеем, в квартире гения сыска графа Соколова раздался звонок.

На пороге стоял посыльный императорской канцелярии. Он протянул залитый сургучом конверт с приглашением Соколову и его супруге графине Марии Егоровне.

На плотной бумаге в треть писчего листа сыщик прочитал:

«С.-Петербург, 8 января 1914 г.

По повелению Их императорских величеств, в должности гофмаршала имеет честь известить о приглашении Вас, в четверг 23 сего января в 8.30 часов на бал и к обеденному столу в Большой зал Александрийского дворца Царского Села по случаю 100-летия Лейпцигской битвы и славной победы русского оружия.

Дамы в бальных вырезных платьях.

Кавалеры: военные в парадной, а гражданские в праздничной форме. Иметь на себе ордена.

Придворные экипажи будут выставлены к пассажирскому поезду, отходящему из С.-Петербурга в 7 час. 30 мин. пополудни.

Примечание. В случае невозможности быть на балу, просят непременно уведомить Церемониальную часть Гофмаршальского управления по Дворцовой набережной, д. № 32».

Соколов прошел в гостиную. Здесь графиня Мари вместе с горничной Анютой, умелой рукодельницей, шили распашонки для будущего младенца. Соколов улыбнулся супруге и положил перед ней приглашение:

– Мари, государь помнит о нас!

Графиня вздохнула:

– Это внимание несказанно льстит мне. Но, увы, в моем положении на балы не ходят. Так что, Аполлинарий Николаевич, это удовольствие ждет вас одного.

– Может, и мне воздержаться?

Мари решительно запротестовала:

– Мне объяснять вам, мой друг, не надо – это будет крайне неучтиво! Государь к нам хорошо относится. – Она улыбнулась своей милой улыбкой, так красившей ее прелестное личико. – Нынешнее приглашение – еще одно доказательство этого расположения, и вы обязаны быть на балу.

Соколов ждал именно такого разрешения вопроса, он согласно кивнул:

– Тем более что я обещал наследнику показать несколько фокусов, ну, разные приемы силы.

– Вот и прекрасно! – Мари отложила шитье, поднялась со стула и поцеловала мужа.

Соколов отметил: «Однако в талии за последние дни Мари значительно прибавила!»

Вслух произнес:

– Может, на эти немногие дни, что остались до моего отъезда, поживем в тиши нашей усадьбы?

Мари отрицательно покачала головой:

– Нет, не могу! Мне там все будет напоминать о несчастном Буне…

Буня – некогда знаменитый на всю Россию взломщик сейфов. Отойдя по возрасту и по разочаровании в шниферской профессии, он жил в качестве эконома и сторожа в усадьбе Соколова в Мытищах. Бывший шнифер погиб, ввязавшись в схватку с бандитами, покушавшимися на Соколова, и, возможно, спас сыщику жизнь.

– Хорошо, – Соколов удержал вздох, – будем наслаждаться жизнью в московском доме.

Предлагая укрыться в Мытищах, где не было телефонной связи с Москвой, он преследовал цель отдохнуть от службы. И хотя начальник московского охранного отделения подполковник Мартынов обещал недели на две оставить гения сыска в покое, Соколов в эти обещания давно не верил.

Предчувствия, как всегда, сыщика не обманули.

Но приключения пришли с той стороны, с какой он их не ожидал.

* * *

Началось с того, что страстный коллекционер книжных редкостей Соколов обратился к графине:

– Мари, сегодня хочу заглянуть к букинистам. Зайду к Старицыну в Леонтьевский переулок и к Ивану Фадееву, у которого лавка на Моховой.

Мари, как любая нормальная женщина, не понимала собирательской одержимости. Но человек деликатный и тонкий, она проявляла интерес к занятиям мужа. Каждый раз, когда он возвращался с книжной добычей, внимательно выслушивала его вдохновенные рассказы о находках. Вот и теперь графиня поцеловала мужа в гладко выбритую щеку и весело заметила:

– Надеюсь, Аполлинарий Николаевич, что удача вновь будет сопутствовать вам. Может, что из раритетов попадется?

– А и не попадется – беды нет. Так приятно в старых книгах порыться, полистать тома, прелесть коих уже только в том, что свет они увидали при Петре Алексеевиче или при Екатерине Великой. Меня это приводит в приятное волнение – этот том держал в руках человек, живший двести или триста лет назад. А может, к нему прикасался Брюс или сам Пушкин. Чудо, да и только!

Надев шинель, Соколов пешком – ради моциона – отправился любимым маршрутом от Красных ворот на Манежную площадь.

Если бы он знал, чем окончится эта безобидная прогулка!

Ликование ада и преступный негодяй

Каждый имеет ту судьбу, к которой стремится.

В тот день гений сыска – любитель опасностей и острых ощущений – сполна испытал правоту этой истины.

Впрочем, началось все удачно. На Моховой, 26 Соколов заглянул в неприметную снаружи лавочку. Зато внутри было настоящее пиршество духа: кожаные корешки старинных фолиантов глядели со всех сторон.

Иван Фадеев, бросив покупателей, заспешил навстречу Соколову, ласково улыбнулся, с места в карьер начал:

– Для вас, Аполлинарий Николаевич, нарочно кое-что держу. Глядите, это два указа, собственноручно подписанные Петром Великим.

Соколов принял большого формата лист, писанный наверняка под диктовку государя указ:

«Генваря 27 дня 1723 года Его Императорское Величество, будучи в городке, что на реке Яузе, указал именным своим указом, чтоб запретить во всем государстве из сосновых, годных для строительства лесов, которые в отрубе от корени до 12 вершков, выдолбленных гробов не делать, а делать хотя и сосновые, но только из досок сшивные, а долбленые и выделанные делать гробы из еловых, березовых и ольховых лесов… Петр».

Сыщик произнес:

– Иван Михайлович, вещица сия редкая, я ее приобрету.

Фадеев отозвался:

– Ваше сиятельство, а вот еще один указ весьма любопытный, с собственноручной подписью государя и к тому же прекрасной сохранности…

Соколов прочитал:

«О НЕДЕЛАНИИ ДУБОВЫХ ГРОБОВ

Его Императорское Величество указал: хотя дерево луб к непотребным и ненужным делам рубить весьма запрещено, однако ж и за таким презрением еще делают гробы дубовые. Того ради из Синода во все епархии послать подтвердительные указы, дабы священники нигде никого в дубовых гробах не погребали. Петр. Декабря 2 дня 1723».

– Любопытно, это тоже возьму!

Фадеев продолжал:

– А уж мимо этой редкостной штучки в марокеновом переплете, тисненной на рисовой китайской бумаге, вы, Аполлинарий Николаевич, никак не пройдете.

– Этот экслибрис цветной печати с розовыми цветочками мне знаком. Книжица из библиотеки убиенного злодеями во втором году министра внутренних дел Дмитрия Сергеевича Сипягина. Мой отец в самых дружеских отношениях был с этим замечательным человеком.

Фадеев закивал крупной головой:

– Да, простой, душевный, и книжник был превосходный, царствие ему небесное! Большой любитель редкостей. Когда в Москве оказывался, всегда ко мне захаживал.

Сыщик отозвался:

– За то и убили, что был хорошим. Негодяи-революционеры лучших выбирают, чтобы Россию больнее ранить.

Он открыл титульный лист, прочитал: «Находка в склепе, или Похождения преступного негодяя». Вышла в Петербурге в 1771 году.

Фадеев убеждал:

– Не обессудьте, ваше сиятельство, такая превосходительная вещица, что дешевле тридцати рублей отдать просто нет возможности, право! Единственно известный экземпляр.

Соколов весело посмотрел на Фадеева:

– Мимо такой красавицы равнодушным не пройду. – Подумалось: «Господи, что-то нынче везет на погребальную тему». – А вон толстенный том, что это?

…Пробыв в лавке почти час, купив два объемистых и неподъемных тюка старинных книг и бумаг, Соколов отправил их с посыльным домой.

Роковая встреча

Сыщик пошел наискосок через площадь. Вдруг из проезжавших мимо саней раздался голос:

– Аполлинарий Николаевич!

В саженях десяти от него остановились сани.

Из саней проворно выскочил знаменитый Кошко. Перелезая через сугробы, которые дворники не успели вывезти, начальник сыскной полиции торопился к Соколову.

– Радостная встреча, Аполлинарий Николаевич! – Кошко, забыв былые неудовольствия, долго тряс ручищу сыщика. – А мы как раз решили отобедать в трактире Егорова. Надеюсь, не откажешься? Садись, место в санях нагретое.

Соколов на мгновение задумался. Он не любил менять намеченные планы. Да и на сердце шевельнулось предчувствие недоброго. Однако не хотелось огорчать товарищей по старой службе.

Соколов согласно кивнул:

– К Егорову? Давно не был у него. Поехали! Дорога близкая…

Сыщики расположились в санях. Извозчик дернул вожжи:

– Пошли, ленивые! Родимец вас прошиби!

Лошади рванули с места. Полозья весело завизжали по наезженной с утра дороге.

– Как я рад тебя видеть! – Кошко ласково глядел на Соколова. – Вся Москва судачит о твоем, Аполлинарий Николаевич, подвиге…

– Это о каком? – Соколов состроил непонимающее лицо.

– Ну, как ты в клетке сжег террористов! Молодец, я лаже пил за твое здоровье.

Соколов отмахнулся:

– Разве это подвиг? Служба – и не больше. Если бы не я, так они меня сожгли, а мне почему-то этого не хочется.

– Помнишь, когда-то приказ вышел: проверять все случаи самоубийства? Сейчас гульнем у Егорова, там мои помощники дожидаются. Пусть пообедают, а уж потом покатят на Солянку. Вовремя покормить сыщика – все равно что сироте слезу утереть – дело святое. А труп подождет, на танцы не опоздает. Обычно нам достаются преступления какие? Самые страшные – убийства, грабежи. А нынешний случай – так, пшик…

– Стало быть, к Егорову в трактир захаживаете?

– Да, почитай, каждый день.

Соколов вздохнул:

– А я за новой службой в охранке совсем дорогу к нему забыл.

Извозчик лихо натянул вожжи, и Кошко едва не вылетел на мостовую. Соколов хлопнул ручищей по загривку извозчика:

– Давно ли я на этом же месте сделал за подобные фортели твоему приятелю Антону выволочку, головой в сугроб засунул? Забыл, что начальство везешь? Другой раз швырну в Москву-реку, запомни.

– Виноват, Аполлинарий Николаевич! – И вновь погнал как полоумный.

Соколов усмехнулся: «Какой же русский не любит быстрой езды?»

Предсмертное чтение

Нам уже доводилось описывать знаменитый трактир Егорова в Охотном ряду. Теперь лишь скажем: наверху, в двух небольших чистеньких зальцах, было, как всегда, тихо, чисто, благопристойно.

За привычным столом сидели старые знакомцы Соколова. Это фотограф Юрий Ирошников – невысокий, полный, вечно жизнерадостно-язвительный человек – и простодушный крепыш, бывший боксер Григорий Павловский – судебный медик.

Последовали объятия, приветственные восклицания.

Как обычно, гостей радушно встречал сам Егоров – симпатичный старообрядец, с серыми небольшими глазками, светившимися добротой и приветом, невысокого роста, кажется из ярославцев, и целая свора шустрых лакеев.

Оркестранты, едва увидав Соколова, тут же оборвали мелодию какой-то незатейливой песенки и отчаянно ударили по струнам, заиграли увертюру к «Лоэнгрину» – Вагнер был любимым композитором гения сыска.

Кошко деловито обратился к подчиненным:

– Коллеги, после обеда отправляйтесь на Солянку. Я заглянул на место происшествия, изъял книгу стихов, которую читала несчастная перед трагическим шагом, и опечатал ее комнату. Осмотрите труп, сделайте фото, напишите заключение и дайте дяде покойной разрешение на похороны. Других родственников у девушки в Москве нет.

Принесли горячие закуски.

Соколов, наслаждаясь лангустами в сливках, спросил:

– И какой же поэзией перед смертью утешалась несчастная?

– Да, – спохватился Кошко, – это творения твоего, Аполлинарий Николаевич, приятеля – Ивана Бунина. – Он полез в саквояж, который держал под столом, и вынул оттуда тоненький том. – Называется «Эпитафия».

 
Я девушкой, невестой умерла.
Он говорил, что я была прекрасна.
Но о любви я лишь мечтала страстно.
Я краткими надеждами жила… —
 

Вот так-то! – закончил Кошко. – Оставила открытой книгу именно на этой странице – очень трогательно. И даже подчеркнула на полях.

Соколов взял книгу и продолжил:

 
В апрельский день я от людей ушла.
Ушла навек покорно и безгласно —
И все ж была я в жизни не напрасно:
Я для его любви не умерла.
Здесь в тишине кладбищенской аллеи.
Где только ветер веет в полусне.
Все говорит о счастье и весне…
 

Павловский вздохнул:

– Э-хо-хо! Самоубийца небось юная красавица, институтка, влюбилась в богатого и женатого князя, тот поиграл, поиграл с девицей да бросил. И вот несчастная полезла в петлю…

Кошко поправил:

– Юная – это верно, а остальное все – не так, Григорий Михайлович! И вообще чепуховое дело, не стоит вашего внимания. Давайте лучше выпьем под соленый груздь. Э-эх, хорошо! Как в народе говорят, замолаживает.

Несообразность

– И все же расскажи про сегодняшнее происшествие, – сказал Соколов.

– Пусть станется по-твоему, гений сыска! Звали девушку Вера Трещалина. Весьма смазливая, скромная, лишь в прошлом году приехала из никому не ведомого глухого села Чекушкино, что в непроходимых лесах Смоленской губернии. Вера девушка малограмотная, но весьма хорошая швея. Она неплохо устроилась. У нее завелись выгодные заказчицы. Прилично зарабатывала. Появился жених по фамилии Калугин – официант из ресторана «Волга», что на Балчуге. Все шло к свадьбе, все шло удачно. Соседка видела ее уравновешенной, даже веселой. Вчера вечером, как утверждают соседи, девушка вернулась из синематографа около десяти вечера. По показаниям тех же свидетелей, утром пришел к Трещалиной печной мастер, чтобы закончить прежде начатую работу, но с диким криком выскочил из ее квартиры: «Караул, висит, висит!» Вызвали полицию. Нашли висящий труп. И рядом эта книга с подчеркнутым стихотворением.

Соколов внимательно слушал. Он с интересом спросил:

– Аркадий Францевич, из чего ты заключил, что девица малограмотна?

Кошко снова полез в портфель и вынул из него листок бумаги, исписанный каракулями.

– Это письмо родителям, – объяснил Кошко. – Трещалина начала сочинять его, но не закончила, наложила на себя руки. Взгляни, граф, и тебе станет все ясно.

– Скажи, а другие книги у покойной в жилище есть? Кошко пожал плечами:

– Других нет, но какое это имеет значение?

– А такое, что девушку убили.

Кошко засмеялся:

– Забавно получается! Я все утро занимался этим делом, соседей и родственника опросил, с женихом беседовал и пришел к твердому убеждению – это самоубийство. А наш гений сыска, сидя за аппетитным столом, закусывая водочку селедочкой, самоуверенно вынес вердикт: убийство!

Соколов спокойно ответил:

– Посуди сам: девица еще накануне усердно работала, шила. Была веселой и общительной. Собиралась замуж. И вдруг ни с того ни с сего залезла в петлю. Где логика?

Кошко терпеливо стал объяснять:

– Это бывает! В психиатрии называется «депрессивный синдром». Характеризуется общим торможением всех нервных механизмов.

Соколов насмешливо покачал головой:

– Ну-ну! Еще расскажи мне, что этот синдром встречается в начальных стадиях шизофрении и его очень трудно заметить. Вот ты, главный московский сыскарь, ответь мне: каким образом и где малограмотная девушка отыскала стихотворение «Эпитафия», которое точно указывает на действие, которое она совершит, прочитала, подчеркнула и положила на видное место?

Кошко что-то промычал, но, будучи человеком умным, а потому не очень упрямым, согласно кивнул:

– Да, в рассуждениях твоих логики больше, чем в этом самоубийстве! – Перевел взгляд на доктора Павловского: – Григорий Михайлович, осмотри труп внимательней. Если возникнут малейшие сомнения, отправь в полицейский морг к Лукичу и сделай вскрытие.

Ирошников заканючил:

– Эх, несчастная жизнь полицейского! Не успеешь кусок в рот засунуть, как тебя тут же к покойнику командируют.

– Ты, Юрий Павлович, не похудеешь, чрево у тебя обильное! – успокоил Соколов. – Ну а чтобы вам, друзья, не было скучно, мы с Аркадием Францевичем составим вам компанию. – Посмотрел с коварной улыбкой на Кошко: – Ведь так, друг дорогой? Хочется стариной тряхнуть, с друзьями-сыскарями в одном котле повариться.

Начальник сыска торопливо заверил:

– С тобой, Аполлинарий Николаевич, куда угодно! Да и честь нам – сам знаменитый Соколов почтил… Теперь в уголовной полиции разговоров хватит на неделю.

* * *

Лакеи через весь зал на серебряном подносе несли красиво оформленное блюдо.

Егоров расшаркался и торжественно провозгласил:

– Извольте откушать, господа полицейские, наше фирменное блюдо «Граф Соколов» – паровая стерлядь, фаршированная черной и красной икрой, а также крабами. Подается в приятном окружении крупных лангустов. Вкус, как всегда, самый изумительный-с!

– И водки еще прикажи подать! – сказал Кошко. – «Смирновской», тридцать первый номер.

Глас народа

Сыщики вышли на шумный Охотный ряд, заставленный палатками и магазинами торговцев. Москва жила бурной, напряженной жизнью: широко гуляла, торговала, покупала, справляла свадьбы и крестины, хоронила, громыхала трамваями, кишела множеством разнообразного люда, все время куда-то спешившего.

Сыщики забрались в полицейские сани, укутались двумя большими медвежьими шкурами, которые извозчик предупредительно уносил в кучерскую комнату трактира.

– Чтобы не простыли!

Кучер погнал пару сильных, застоявшихся лошадок через Красную площадь, затем свернул влево – на Варварку. Уже минут через десять сыщики подкатили к трехэтажному дому на углу Солянки и Подкопаевского переулка, напротив церкви Рождества.