Глава восьмая. Прощание

Юлдуз не спалось, Хурр снова не пришёл. Она лежала на плоской крыше своего глинобитного дома и, как ни исхитрялась, никак не могла призвать неуловимый сон. Она понимала, что любимый не пойдёт к другой, она чувствовала, что он, в самом деле, занят чем-то очень важным, но тревога не покидала молодую женщину. Он так неожиданно появляется и исчезает, а при последней встрече вдруг спросил, может ли она уехать с ним очень далеко. Признался, что иной веры. Кто он, христианин? Но она не заметила у него креста. Может, зороастриец? Здесь есть общины, которые не отрекаются от своей веры, предпочитая платить джизию. Но он не похож на местного. А вдруг он уже отправился туда, в своё далеко, и больше никогда не придёт к ней, не обнимет и не скажет ласковых и нежных слов? Слёзы опять затуманили глаза.

В негромком плеске морских волн и дуновении тёплого ветра послышались какие-то странные звуки и приглушённые голоса. Юлдуз приподнялась на своём матрасе, набитом сухой морской травой, вглядываясь в ночное море. Сегодня луна спряталась за облака, и было видно плохо, но кажется, она различила смутный силуэт лодки. После гибели мужа она боялась моря, оно казалось ей зловещим и пахло смертью. Шум послышался снова, да, это точно лодка, и она причалила за вторыми воротами, как раз в том месте, куда спускал готовые лодки её муж. Неужели он пришёл с того света, чтобы наказать её за то, что она разделила ложе с Хурром? Страх похолодил всё изнутри и сделал на время молодую женщину неподвижной, как будто она сама была вырезана из дерева. Глаза высохли и пристально вглядывались в темноту. Что-то большое двигалось от воды к дувалу, что это могло быть? Её стал бить озноб, несмотря на тёплую душную ночь. Ворота со стороны моря со скрипом распахнулись, и какие-то люди вошли во двор.

– Кто там? – Холодея от страха, не своим голосом прокричала испуганная женщина. – Стойте на месте, или я сейчас подниму шум на всю округу!

– Юлдуз, это я, Хурр, помоги, у нас больной, он без сознания, – послышался такой знакомый родной голос. Женщина обрела способность двигаться, и, набросив покрывало, лёгкой белесой тенью слетела по скрипучей деревянной лестнице с крыши, придерживаясь за ветки тутового дерева, пробежала по дорожке к стоящей впереди худощавой стати, и… остановилась в полном недоумении. Луна выскользнула из объятий туч, и Юлдуз увидела любимого. Но он отчего-то был в воинском облачении грозных урусов, что пару месяцев тому захватили остров Абаскун и всё побережье. Её аскер держал в руках концы двух жердей, на которых был закреплён ковёр, на ковре лежал ещё один человек в воинской одежде урусов, а с другой стороны эти жерди держал высокий сутулый муж. Да это же Камил, работник бека, вот уж кого не ожидала увидеть в своём дворе Юлдуз! Он тоже был в доспехах, только местных воинов. Но ещё более поразилась Юлдуз, когда во двор к ней вошла сама госпожа Гульсария, мать молодого бека! Может всё-таки она уснула, и ей это всё снится, нужно всего лишь крепко зажмурить и открыть глаза, как она делала в детстве, когда снились страшные сны? Она даже попробовала с усилием смежить веки, но проснуться не получилось.

– Юлдуз, – снова заговорил Хурр, – ты должна приютить у себя на время ханум Гульсарию, её охранника Камила и ещё вот этого человека, который сейчас без сознания. Открой дом, зажги светильник.

Хозяйка засуетилась, делая порой совершенно ненужные движения. Наконец все нежданные ночные гости оказались в доме. Хурр и Камил осторожно опустили носилки с незнакомцем на ковёр. Юлдуз подала небольшую подушку с кистями, и сама ханум Гульсария с величайшей заботой, подняв голову несчастного, подложила подушку так, чтобы незнакомцу было удобно.

– Что-нибудь нужно, почтенная ханум? – осмелилась спросить у матери бека хозяйка.

– Если есть, милая, то принеси уксус, воду и какую-нибудь тряпицу, только не шёлк, – проговорила Гульсария, осторожно щупая кровеносную жилу на виске лежащего на ковре человека.

– Да, конечно, ханум Гульсария, у меня хороший виноградный уксус, я его сама делаю. – Хозяйка дома быстро задвигалась по своему глинобитному жилищу, и через несколько мгновений всё нужное уже было на небольшом столике.

Хурр сделал знак, и Юлдуз вышла вслед за ним во двор.

– Этот человек – родной брат Камила, они не виделись около сорока лет. Никому не говори, что у тебя такие гости.

– Но ханум Гульсария и Камил, почему они здесь, и от кого прячутся?

– От урусов, – коротко ответил Хурр. Он не стал говорить о взаимоотношениях Звениславы-Гульсарии с человеком без сознания. Это не его тайна. Звенислава, если захочет, расскажет сама. Возможно, никто о ней знать и не должен.

– Ты спас их, и потому ты в одежде уруса, ты герой, мой аскер! – восхищённо прошептала Юлдуз.

– Я не герой, и это моя одежда, потому что я урус…

У Юлдуз закружилось в голове от всех разом свалившихся непонятных и тревожных событий. Хурр подхватил её, прижал к себе.

– Прости, Звёздочка, прости меня…

Она отстранилась от странной железной рубахи и посмотрела на него огромными очами, в которых смешалось всё: любовь, недоумение, страдание и страх.

– Так ты…кто ты, Хурр, ты меня обманывал, ты не Хурр?

– Меня зовут Хорь, это такой маленький, но очень ловкий и быстрый зверёк. Он любит свободу. Так что я всё равно Хурр. И я люблю тебя, как никто на свете. – Он взял её руки, заглянул в бездонные очи. – Ты поедешь со мной? Мы построим дом для нашей семьи, обещаю тебе!

Юлдуз не отвечала и только отрицательно качала головой, очи её затуманились.

– Я…я никуда не поеду…Мне надо прийти в себя…И… надо помочь госпоже Гульсарии.

– Почему, почему ты не хочешь поехать со мной? – почти задохнулся Хурр. – Да, я из другой страны, другой веры, но разве это преграда для нашей любви? Молись своим богам, поступай, как считаешь нужным, я никогда ни слова тебе не скажу! Ты говорила, что я могу иметь других жён, я не хочу других, да и по обычаям нашим не положено, мне нужна только ты, ты одна, понимаешь? У нас будет дом и всё, что захочешь, я разобьюсь в лепёшку, но постараюсь сделать всё, чтобы ты… чтобы мы были счастливы…

Она опять покачала головой.

– Ты аскер. Какая разница, в каком доме тебя не будет, в том или этом… Прости…

Он опять обнял её, на сей раз она не отстранялась, и они надолго замерли так, молча, понимая, что с каждой минутой близится неумолимый час расставанья.

– Скоро рассвет, – наконец, проронил со вздохом Хурр, – мне нужно будет уйти. Вот, возьми это, – он отвязал от пояса и протянул Юлдуз прочный сафьяновый кошель с монетами. – Камилу нельзя пока появляться на базаре, поэтому за всем необходимым придётся ходить тебе. Но это ненадолго, скоро урусы покинут остров…

Она открыла было уста, чтобы что-то спросить, но потом опустила голову и очи её опять налились слезами.

– Пойду, посмотрю, как там гости, не нужно ли чего… – Юлдуз отстранилась от Хурра и тяжело, будто враз постарев лет на двадцать, направилась к дому.

– Звёздочка! – окликнул Хорь. Она вздрогнула и замерла, словно ожидая удара. – Позови Камила, – тихо попросил он.

Хозяйка вошла в дом, непроизвольно держа в руке сафьяновый кошель, о котором от волнения совсем забыла.

Вскоре Хурр с Камилом, тихо переговариваясь, пошли к своей лодке, стоящей у каменного жёлоба за воротами напротив мастерской.

Гроза увидел пред собой Звениславу. Ту самую, тринадцатилетнюю, да и сам он, по всему, был молодым, потому что тела своего не ощущал. Ах, да…волхв Хорсовит говаривал, что в Ирии небесном все молоды, нет ни калек, ни убогих, потому что души человеческие не подвержены старению… Постой, что же это…выходит, его любимая тоже уже…

Опять всё потемнело, он куда-то то ли медленно падает, то ли летит. Вот немного просветлело, перед ним какая-то женщина, плачет, что-то говорит, а горючие слёзы из её очей капают ему на ланиты и чело. Постой, это же её очи, Звениславушки, только исполненные безмерной печали…

Тут он всё вспомнил и тихо застонал. Женщина улыбнулась сквозь слёзы, или ему так показалось.

– Что же ты, Гроза, так долго искал нас с Калинкой, для того, чтобы умереть на наших руках? – дрожащим голосом, мимолётно коснувшись своей мягкой рукой его чела, молвила Звенислава-Гульсария.

– Ну, сотник, напугал ты нас, мы уж думали – всё, не шевелишься, сердце еле бьётся… – послышался радостный голос десятника.

Гроза с трудом повернул голову, лежащую на узорчатой подушке с кистями, и узрел сидящих у двери Калинку и Хоря. Брат только, молча, моргал голубыми очами, и на лике его блуждала некая растерянность. В раскрытую дверь заглянул какой-то большеглазый малец лет пяти, с любопытством разглядывая лежащего незнакомца.

В небольшое помещение через открытое окно лился свет утренней зари. Это глинобитное скромное помещение совсем не было похоже на великолепный дворец бека Мегди Аль-Салеха. И отчего-то сильно пахло уксусом.

– Где я? – С трудом и тревогой проговорил Гроза. Брат и десятник переглянулись.

– Меня учил Берест, что в чужой стороне изведыватель непременно должен иметь свой укромный медвежий угол, – молвил Хорь, погладив жёсткой дланью свою бритую голову.

– Укромный угол в сём граде… – Гроза ещё соображал медленно. – Юлдуз? – наконец, догадался он. Хорь кивнул в ответ.

– А сотня… – начал было встревожено Гроза.

– За главного пока Смурной остался. Я взялся тебя к знакомому лекарю отвезти, а о том, чтобы Калинка и Звенислава тебя сопровождали, даже спору не было. Приехали мы сюда морем, миновав любопытные очи местного люда. Так что не волнуйся, сотник, всё, как надо, – успокаивающе пояснил десятник. – Главное, что ты, наконец, очнулся. – Помолчав и, наблюдая, как тревога немного сошла с лика Грозы, добавил: – Сегодня ас-Сабат, у местных день отдыха, вот и отдыхай. А я к нашим, весть радостную сообщу, что ты жив и поправляешься, ну и вообще, узнаю, как там Смурной справляется. – Хорь встал. – За едой на рынок Юлдуз сходит, они с Гульсарией о тебе позаботятся, а Калинка с Халимом чем не охоронцы? – Усмехнулся десятник, собираясь уходить, но Гроза остановил его.

– Хватит мне отлёживаться, сотня ждёт! – Он попытался встать.

– Погоди сотник, может, отойдёшь ещё малость, а тогда… – попробовал возразить Хорь, но, видя решительный настрой Грозы, более ничего не сказал, подставил своё плечо, и вдвоём с Калинкой они повели сотника к двери. Здесь он остановился, опёрся спиной о дверной косяк и долгим взором поглядел на свою бывшую возлюбленную, сидевшую у покинутого им ложа. Его очи смотрели на неё так, что никаких слов не надо было, да и что блеклые слова перед златоустием человеческих очей? Боль и страдание, просьба о прощении и последнее, как на самом пороге смерти, прощание; несбывшиеся мечты, надежды – вся долгая жизнь отразилась в этом едином непостижимом и бесконечном взгляде. Хорь и Калинка вышли, чтобы не мешать последнему разговору некогда родных людей.

Пошатываясь на ещё не совсем окрепших ногах Гроза, наконец, вышел из дома. Взглянув на Юлдуз и прижавшегося к ней маленького Халима, поблагодарил хозяйку за гостеприимство и двинулся к мастерской, где у ворот, ведущих к морю, уже стояли Хорь и Калинка.

Братья обнялись, обменялись глубокими взглядами одинаково синих очей, подёрнутых скупой мужской влагой, ещё дважды обнялись и похлопали друг друга по спинам. Юлдуз, что стояла с сыном поодаль, не могла слышать их тихой беседы и даже не поняла, на каком языке они говорили, но невероятная печаль и смертельная тоска этого прощанья задели её чуткое сердце. В этот миг Хурр обнял Юлдуз, да так крепко, что она едва не задохнулась. Он поцеловал её в уста, в огромные, полные слёз очи и, не в силах глядеть в них, перевёл взгляд на Халима, потрепал его по пышной копне чёрных волос.

– Масс салям, будь здрав, малыш! – он передал ему что-то и пошёл к Грозе. Они вышли за ворота, Калинка помог столкнуть лодку в воду, Хорь сел на вёсла и лодка стала быстро отдаляться от берега.

– Ну что, княже, можем готовиться в обратный путь, добра и пленников у нас достаток, – рёк довольный воевода Фарлаф. – Видишь, всё получилось так, как мы тебе рекли, жаль только, что половину такой ценной добычи придётся отдать Кагану.

Князь медлил с ответом.

– Хорошее тут место, – повторил он свою мысль. – То, что мы сегодня мечами добыли, можно без всякого сражения иметь постоянно, если оседлать сию золотую жилу.

Воеводы переглянулись меж собой.

– Каждый по-своему зрит, княже. Мы, как воеводы, а ты, как князь. Какую часть воинов велишь оставить здесь, чтоб держать в руках все эти грады и полуостров, а какой велишь с добычей идти домой? – Тут же спросил Фарлаф.

– Поразмыслил я просто, воеводы, может оно когда-то так и выйдет, да не сейчас.

Стоя в последней из уходящих лодий, Гроза глядел на покидаемый берег острова Абаскун, где кроме чужих стен оставлял он своих самых родных людей. Впервые за многие десятилетия очи его не были пустыми, они горели болью и страданием, болью, которая кажется, окончательно испепеляла в душе всё, что в ней осталось живого. Лодьи, одна за одной, стали огибать остров и уходить на полночь. Когда град уже скрылся за лесом и зарослями марены, на пустынном берегу у одинокого дома на возвышенности он увидел несколько человеческих фигур – высокую сутулую мужскую, две женские и одну маленькую. – Они! – перехватило в груди сотника, и он невольно переглянулся с Хорем, который тоже во все очи глядел на стоящих у одинокого дома.

Гроза понимал, что на сей раз прощается навсегда. Больше не будет надежды на встречу, никакой и никогда! Мимолётное прикосновение Звениславы жгло чело, а внутри звучали её слова: зачем ты пришёл к нам, как тот хазарин, чтобы убивать и грабить чужие дома?.. И хотя она простила его, и они расстались по-доброму, на душе было только чувство вины и непомерная горечь.

Старый мореход, который ведал из разговоров воинов, что у сотника на берегу остался родной брат, глядя на его терзания, молвил:

– Всё оно, рабство проклятое, виновато. Забирает не только людей, но и жизнь их калечит, и души. Будь доволен, сотник уже тем, что он жив и здрав…

– Я ведь хотел долю свою за сей поход Звениславе оставить, мне то оно зачем, да не решился, чуял, не возьмёт она! – горьким шёпотом выдохнул Гроза Хорю.

– О том и я подумал, и потому кое-что из нашей доли в лодку бросил, когда тебя, сотник, беспамятного доставлял, – так же негромко ответил десятник. – Перед рассветом мы с Калинкой тот сундук с добром в мастерскую занесли, и я слово взял с Калинки, что он скажет о нём женщинам только после нашего ухода…

– Добре, – кивнул сотник и привычно провёл дланью над ярлом. Ощутив под рубахой пустоту, молвил со вздохом: – Я вернул Звениславе её обережник. Столько лет хранил, и всё-таки он меня к ней привёл. Теперь пусть далее Звениславушку оберегает…