Профессору, доктору философских наук

Виктору Ильичу Гидиринскому – моему Учителю

В. В. Маяковский

© Солод В.Ю., 2023

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023

Том I
Вокруг Владимира Маяковского. Перманентная революция и футуризм. Eritis sicut Deus!

 
Раскрыл я
с тихим шорохом
глаза страниц…
И потянуло
порохом
от всех границ.
Не вновь,
которым за двадцать,
в грозе расти.
Нам не с чего
радоваться,
но нечего
грустить.
Бурна вода истории.
Угрозы
и войну мы
взрежем
на просторе,
как режет
киль волну.
 

Владимир Маяковский «Ну, что ж!»

 
Жгучий стыд, до боли, до уничиженья,
Крик сдавленный, удар и боль!
Мысли, плачи без звука, без движенья,
Я ненавижу свою роль.
Ужасная, убивающая середина!
Не очень хороший и не очень плохой,
С сентиментальной душой арлекина
И с игрушечной сохой.
 

Рюрик Ивнев «Самосожжение»

Предисловие

Во времена Владимира Маяковского правильно написанное предисловие к книге могло обеспечить её автора трогательным вниманием власти на всю его оставшуюся творческую жизнь, как это произошло, например, с написавшей брошюру «Соревнование масс» Еленой Никулиной из журнала «Крестьянка», которую она направила для рецензии в секретариат товарища И.В. Сталина. В отличие от сотрудников Государственного издательства, опрометчиво отказавших корреспонденту в публикации, Иосиф Виссарионович высоко оценил работу, посвящённую актуальным проблемам социалистического соревнования, и после личной встречи с юной журналисткой решительно её поддержал.

На определённом историческом этапе участие известного троцкиста со стажем или самого Льва Троцкого в издании чьей-либо книги в лучшем случае приводило к многолетнему забвению имени автора, в худшем – к фатальному завершению его литературной деятельности. После того, как в 1924 году Лев Давидович написал вступительное слово для сборника стихов популярного комсомольского поэта, активного сторонника «нового курса» Александра Безыменского «Как пахнет жизнь» (тот, правда, успел вовремя «разоружиться перед партией»), дело для «почётного комсомольца» закончилось временным исключением из ВКП(б), продлившимся всего несколько месяцев. А вот для глубоко номенклатурных Леопольда Авербаха и Бориса Пильняка, которым была оказана такая же честь, карьера завершилась на спецобъекте НКВД «Коммунарка».

Книга «Владимир Маяковский. Последний рыцарь революции», которая была написана в 2019 году, оказалась довольно успешной, вызвала живой интерес у читателей, за что я их хочу искренне поблагодарить.

Издатели предложили подготовить второе, дополненное и исправленное (увы, но недочётов в предыдущем тексте оказалось достаточно) издание. Однако в период работы над новой редакцией в нашей стране, да и во всём мире произошли настолько глобальные изменения, о которых мы и подумать не могли всего пару лет назад. События, происходившие на Украине перед Великой войной 1914 года или во время Польской военной кампании 1920-го, поражают нас своей пугающей злободневностью, впрочем, как и стихи Маяковского, им посвящённые. Пришлось написать эту книгу, что называется, с «чистого листа».

Благодаря новым реалиям творчество революционного поэта вновь оказалось востребованным, а его жизненная позиция разделяется абсолютным большинством его почитателей. 30-летнее забвение оказалось не настолько фатальным, разве что площадь его имени в очередной раз вернула своё историческое название. Хотя и «Триумфальная», в контексте виртуального возвращения поэта, звучит обнадёживающе.

Блистательный советский философ М. К. Мамардашвили, рассуждая о творчестве Марселя Пруста, утверждал, что «мы, живущие на территории, называемой Россией, обладаем фантастическим талантом загонять себя в ситуации, когда уже поздно. Каждый раз – поздно. Как сказал Пруст: те, кто придаёт значение фактам, оказываются в ситуации, в которой они не учитывают закона. Если бы мы знали закон, то не ставили бы себя в ситуации, когда любое проявление человеческого достоинства оказывается невозможным просто потому, что уже поздно» (Мамардашвили М. К. Лекции о Прусте (психологическая топология пути)).

Накануне своего трагического ухода Владимир Владимирович Маяковский, впрочем, как и многие его коллеги, достаточно хорошо знал «законы» системы, частью которой он к тому времени был, и понимал, что в соответствии с ними приговор ему уже написан, но пока ещё судом не назначена дата его оглашения. В подтверждение тому можно привести воспоминания современников о том, как на открытии Центрального Дома работников искусств (ЦДРИ) в начале 1930 года Маяковский на предложение прочитать поэму «Хорошо» ответил: «Я не буду читать “Хорошо”, потому что сейчас нехорошо».

По всей видимости, осознавал он и то, что для него просто не замечать происходившего вокруг было уже явно недостаточно, а его личное участие в массовых кампаниях по борьбе с врагами народа или же спасительное для многих нахождение в состоянии «морального обморока» было для него неприемлемо.

Поэт-имажинист Александр Кусиков – близкий товарищ Есенина и хороший знакомый Маяковского – убеждал коллег, что в «нашу эпоху нельзя быть «беспартийщиком» (РГАЛИ. Ф. 2809. Оп. 1 Ед. хр. 127). Однако Владимир Маяковский, несмотря на настойчивые рекомендации авторитетных товарищей, так и не стал членом партии большевиков, при этом не особо скрывая свои троцкистские взгляды.

В таких условиях сохранение человеческого достоинства уже являлось недопустимой роскошью, которую практически никто из его коллег не мог себе позволить, а когда вместе с «хрущёвской оттепелью» к его чудом уцелевшим собратьям по творческому цеху пришло прозрение, было уже поздно.

Поэтому понимание причин, которые привели Маяковского на эшафот, если и возможно, то только в контексте того, что, собственно, происходило в этот самый период в советской стране.

Как получилось, что его ближайшее окружение в большинстве своём состояло из штатных и добровольных сотрудников ОГПУ-НКВД, а многие высокопоставленные чекисты, как Я. Агранов, В. Горожанин, С. Гендин, Л. Эльберт, С. Мессинг, Е. Евдокимов, М. Горб регулярно встречались с поэтом, не без основания считали его своим хорошим товарищем?

Какую роль в его судьбе сыграли дело «о мариямпольской измене», громкие уголовные процессы над русскими эмигрантами-террористами в Париже и в Берлине, процессы по Шахтинскому делу, Трудовой крестьянской или Промышленной партии, ПСР, и почему только благодаря Эльзе Триоле и Луи Арагону удалось сохранить и опубликовать впоследствии большую часть его архива, включая личную переписку с Л. Брик?

Какова была реакция Владимира Маяковского на эти первые политические судебные процессы в СССР, дело «чубаровцев» с Лиговки, всколыхнувшее всю страну, новую экономическую политику (НЭП) как попытку компромисса между советской властью и обществом, формирование «нового дворянства» в виде партийной и советской номенклатуры, «силовиков» и «прирученной» властью интеллигенции, «сексуальную революцию» 1920-х или эпидемию суицидов среди вчерашних героев Гражданской войны?

Да и мог ли стать Владимир Владимирович поэтом Революции № 1 без многолетнего участия Лили и Осипа Бриков?

Естественно, что в исследуемый период времени сама советская судебная система выполняла четко определённую для неё партийными органами задачу: рационализация правосудия должна была способствовать защите завоеваний пролетарской революции. Вне всяких сомнений, советский суд и справедливость встречались, только происходило это довольно редко.

Очевидным примером этому являлся судебный процесс по обвинению эсеров в контрреволюционной деятельности, свидетелем которого был Владимир Маяковский.

Многочисленные наблюдатели отмечали, что процедура, предусмотренная Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР, была скрупулёзно выдержана на всех судебных заседаниях, проходивших в Колонном зале Дома Союзов с участием 1500 тщательно отобранных зрителей. Из стенографических отчётов мы с удивлением узнаём, что в качестве защитников подсудимых участвовали не только ведущие советские юристы Муравьёв, Тагер, Жданов, Оцеп, но и приглашённые Социнтерном адвокаты из Германии Эмиль Вандервельде, Курт Розенблюм, Теодор Либкнехт, а сами судебные слушания широко освещались десятками аккредитованных журналистов, как советских, так и зарубежных. Правда, после беспрецедентного давления, оказанного на защитников (по существовавшему в советской юриспруденции порядку адвокат был призван помогать народному суду установить вину подсудимого, а не защищать своего доверителя), они решили покинуть Москву, что стало возможным только после объявления иностранными юристами голодовки.

В результате подобных массовых представлений «целесообразность», возведённая в абсолют, на многие десятилетия вперёд стала хронической болезнью советского суда, отягощённой чудовищно низким уровнем предварительного следствия и профессиональной деградацией судей. Становилась очевидной практическая невозможность не то что применения прецедентов, но и элементарного обобщения судебной практики, несмотря на все старания к этому Народного комиссариата юстиции. Невозможно себе представить существовавшую какофонию судебных вердиктов по различным делам, связанным с преступлениями против личности, экономическим статьям УК или относящихся к наследственному или же авторскому праву.

Впрочем, если судить по истории современного права, такой рациональный подход к юриспруденции с заведомо определённым результатом оказался далеко не уникальным и свойственным исключительно нашему национальному правосудию. Более того, в своих различных вариациях он стал настолько востребованным, что повсеместно применяется до сих пор.

В качестве аналогии можно привести действующий закон Израиля «О нацистах и их пособниках» (Nazis and Nazi Collaborators (Punishment) Law) 1950 года, некоторые положения которого скромно названы законодателем «исключительными», так как, во-первых, он применяется постфактум, то есть по отношению к событиям, произошедшим до образования еврейского государства (хотя по общему правилу государство предшествует праву, так как порождает его, а не наоборот).

Во-вторых, действует экстерриториально по отношению к преступлениям, совершённым исключительно за пределами Израиля, то есть вопреки принципу универсальности действия уголовного закона, сущность которого состоит в том, что «любое государство может осуществлять свою юрисдикцию над любым находящимся в его пределах преступником, независимо от того, где и против кого он совершил преступление».

В-третьих, в соответствии с этим законом израильский суд вправе судить обвиняемого, который уже был ранее осуждён за инкриминируемое ему преступление другим судом, несмотря на повсеместно признаваемый во всех юрисдикциях принцип римского права non bis in idem (не дважды за одно и то же. – лат.).

И последнее: израильский суд, рассматривая дела, связанные с преступлениями в отношении этнических евреев, может отклониться от обычных правил доказывания, «если он убеждён, что это будет способствовать установлению истины и справедливому рассмотрению дела». Особенно удивительным для меня стало то, что истоки такого рационального подхода к правосудию восходят аж к XII веку.

Конечно, «это другое»! И в 1930-х годах европейские законодатели, действительно, представить себе не могли масштабы будущих преступлений нацистов в Европе или японских военных на Дальнем Востоке, что, в конечном счёте, и привело к дисбалансу между алгоритмом определения вины в совершении преступления и ответственности за него. Однако в данном случае имеются в виду прежде всего принципы правосудия, а не особые законы, применяемые в отношении особых преступлений.

Советское гражданское право периода 1917–1930 годов вполне может претендовать на определённую самобытность. Во всяком случае, новые общественно-политические отношения способствовали формированию таких же революционных принципов и способов защиты как интересов народного государства, так и прав его граждан. При этом авторское право в результате фактической подмены права автора правом государственного издателя практически не развивалось, а понятие «плагиат» вообще воспринималось как явление, характерное исключительно для буржуазного общества.

Однако, несмотря на это, известные учёные-цивилисты М.В. Гордон, Я.А. Канторович, Н. Ландорф, Н.М. Николаев, И.Я. Хейфец и др. пытались обобщать существующую судебную практику по этому вопросу (признаться, довольно скудную), изучали особенности взаимоотношений литераторов и ГИЗ в условиях благородного стремления государства обеспечить повсеместный приоритет общественного интереса за счёт ограничения имущественных прав авторов. Позднее эти идеи получили развитие в трудах Б.С. Антимонова, Э.П. Гаврилова, В.Г. Камышева, В.И. Серебровского, Е. А. Флейшиц.

В отличие же от авторского, наследственное право в СССР, напротив, активно совершенствовалось вместе с изменением подходов государства по отношению к личной собственности граждан: от полного отказа от неё до принятия первого кодифицированного закона о праве на наследство в его современном понимании.

К этим вопросам обращались советские учёные Б.С. Антимонов, К.А. Граве, О.С. Иоффе, А.М. Немков, П.С. Никитюк, И.Б. Новицкий, П. Е. Орловский, А.А. Рубанов, P.O. Халфина и др.

В книге предпринята попытка взглянуть на творческую биографию В. В. Маяковского, как и на события, свидетелем или непосредственным участником которых он так или иначе являлся, сквозь призму гражданского и уголовного законодательства Российской империи начала XX века, а затем советского законодательства периода 1917-1930-х годов.

Автором в процессе работы были использованы более 500 различных источников, в том числе воспоминания и мемуары А.А. Ахматовой, В.Е. Ардова, Ю.П. Анненкова, Н. Асеева, Л.Ю. Брик, В.В. Катаняна, В.В. Каменского, А. Кручёных, А.В. Луначарского, А.Б. Мариенгофа, П.П. Перцова, Л.Д. Троцкого, М.И. Цветаевой, В.Б. Шкловского, книги Б. Янгельфельда, материалы следственного дела № 02–29 по поводу самоубийства В.В. Маяковского, стенографические отчёты многих судебных процессов, официальные документы и бюллетени Верховного суда СССР, народного комиссариата юстиции, исследования и архивные материалы из фондов Государственного музея В. В. Маяковского, РГАЛИ, ГАРФ, РГВИА.

Отдельное внимание в книге уделено проблемам реализации исключительного права русских литераторов-эмигрантов в первый послереволюционный период и несанкционированных заимствований (плагиата) в произведениях советских писателей.

В тексте цитируются стихотворения как самого В. Маяковского, так и А. Ахматовой, Н. Асеева, К. Бальмонта, Э. Багрицкого, Д. Бедного, Д. Бурлюка, П. Васильева, 3. Гиппиус, М. Голодного, Н. Гумилёва, Д. Джабаева, С. Есенина, А. Жарова, В. Инбер, Р. Ивнева, В. Каменского, Л. Канегиссера, А. Кручёных, О. Мандельштама, А. Мариенгофа, И. Одоевцевой, Б. Пастернака, Я. Смелякова, И. Северянина, В. Хлебникова, Д. Хармса, В. Шершеневича и многих других, что вполне естественно для книги о крупнейшем поэте XX века, да и нам, юристам, никогда не было чуждо чувство прекрасного…

Б. Акунин (Г.Ш. Чхарташвили), Д.Л. Быков, М. Зыгарь, произведения которых упоминаются в книге, Министерством юстиции РФ признаны иностранными агентами.

На фотографии и изображения, использованные в качестве иллюстраций, в соответствии с п. 1. ст. 1281 Гражданского кодекса Российской Федерации, срок действия исключительного права истёк, данные произведения перешли в общественное достояние.

Отдельные изображения публикуются на основании неисключительной лицензии, предоставленной в соответствии с договором с Государственным музеем В.В. Маяковского, за что автор искренне благодарит его сотрудников.