Подход 5. Терапевтические Сообщества (ТС)

В отдельную категорию я выделил этот подход, так как есть центры, использующие его без применения 12-шаговой программы, но есть и такие, где принципы этих подходов пытаются с большим или меньшим успехом сочетать.

Если попытаться описать суть подхода ТС – это сообщество, где люди существуют по принципу некой коммуны, где нет начальников, есть люди, облечённые доверием. Основное внимание уделяется изменению поведения зависимого, акцент на том, чтобы создать для него обучающий опыт жизни в социуме, где руководители являются ролевой моделью нового поведения; где права неотъемлемо связаны с ответственностью; где действия всегда приводят к определённым очевидным последствиям.

Важный момент: люди туда приходят добровольно. В странах, где существуют успешно функционирующие ТС, законодательно определяется лечение в подобном центре как необходимое для зависимого. Таким образом, отказываясь от обращения в ТС, зависимый вступает в конфликт с органами государства, А НЕ С ПЕРСОНАЛОМ ТС!!! Соответственно, роль персонала ТОЛЬКО консультирующая, НО НИКАК НЕ КОНТРОЛИРУЮЩАЯ. НИКАКИЕ НАСИЛЬСТВЕННЫЕ УДЕРЖИВАНИЯ В НИХ НЕВОЗМОЖНЫ. Собственно, они и не требуются, контроль – функция правоохранительных органов, но когда её берут на себя консультанты, они неизбежно теряют доверие пациентов, а, соответственно, снижается эффективность терапии, если не сказать просто исчезает.

Более подробно о практике применения ТС можно прочесть, например, у Дэвида Кеннарда в его книге «Введение в терапевтические сообщества» (The Thetford Press Ltd, 1983).

Перечитав то, что описано выше, подумал, что можно более кратко описать компенсаторный подход как комплекс методов, преимущественно относящихся к гуманистической психологии, а подход терапевтических сообществ – к поведенческой. Пожалуй, оптимально, если оба подхода, как бы различны они ни были, использовались в одном реабилитационном центре.

Собственно, это и пытаются обычно сделать, делая акцент на том или ином направлении психологии. Ведь, если задуматься, ни один 12-шаговый не обходится на практике без использования принципов сообщества, иначе он превращается в авторитарную структуру, где ответственность переносится в неадекватной мере на консультантов, а пациенты продолжают оставаться инфантильными.

С другой стороны, в любом терапевтическом сообществе неизбежно происходит компенсация как процесс, способствующий установлению межличностных границ клиента, создание и укрепление его «образа Я», обретение им навыков и опыта конструктивных межличностных отношений и т. п.

Так что оба подхода вполне могут быть взаимодополняемы. Что же касается религиозной составляющей – на мой взгляд, она вполне возможна, просто не стоит рассматривать ее как обязательную в начале выздоровления: человек способен прийти к религии и после определенного срока трезвости, если САМ почувствует необходимость в этом. А вот если ставить религиозность как непременный фактор начала трезвости – это значит, по сути, отказывать существенной части пациентов в шансе на выздоровление.

Вот, собственно, и всё, в эти 5 подходов всё вполне укладывается, и никаких других способов лечения химической зависимости просто нет.

Часть 2.
О созависимых: возможно, это о нас

Надо признать, что сам по себе термин «созависимость» и по сей день весьма дискуссионный. От самых разных уважаемых специалистов я не раз слышал самые полярные мнения по поводу того, что же такое созависимость, начиная от обсуждения необходимости признать её болезнью и внести в категоризацию Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) и до утверждения, что никакой созависимости нет вообще.

Мелоди Битти в книге «Codependent no more» (название которой как-то, на мой взгляд, уж очень вольно было переведено на русский как «Алкоголик в семье, или Преодоление созависимости») сообщает, что впервые этот термин появился на психотерапевтическом горизонте в 1970-х гг. Хотя наблюдения за тем, что с родственниками химически зависимых происходит что-то особенное, появились гораздо раньше, и кто первый его применил, сказать сегодня наверняка сложно.

Ещё в 1940-е вслед за появлением групп самопомощи «Анонимные Алкоголики» появились группы, работающие по сходным правилам и принципам для родственников алкоголиков. Тогда же, в 1940-е, а точнее в 1947 году, выходит вышеупомянутая книга Эрика Бёрна «Игры, в которые играют люди», где он, описывая взаимоотношения алкоголика (или наркомана) с родственниками и близким окружением, выделяет шесть ролей, находящихся в активном взаимодействии, которое он, в соответствии со своей терминологией, назвал игра «Алкоголик».

Э. Бёрн уделил этой игре небольшую главу, занимающую всего несколько страниц, однако интересно, что три первые роли в этой игре стали основой для создания целой самостоятельной теории, известной под названием «Треугольник Карпмана» по имени её основателя, которая описывает уже не просто отношения химически зависимого с окружением, но и практически распространяет своё описание на определённые характерные аспекты, практически присутствующие в любых отношениях.

Подобная история произошла и с термином «созависимость». Изначально его применяли, обсуждая именно близких химически зависимого. Вот что пишет та же М. Битти: «Основная идея тогда, когда в 1979 году появилось слово „созависимость“, была та, что созависимые (коалкоголики или параалкоголики) – это люди, чьи жизни стали неуправляемыми в результате проживания в тесных взаимоотношениях с алкоголиком».

Теперь же понятие созависимости существенно расширилось. «Профессионалы, – продолжает М. Битти, – начали идентифицировать и другие проблемы, такие как переедание (болезненное обжорство) и недоедание (нервная анорексия), азартные игры и некоторые виды сексуального поведения. Эти компульсивные нарушения были параллельными с таким компульсивным нарушением или болезнью, как алкоголизм. Профессионалы также начали замечать, что у многих людей, находящихся в тесных взаимоотношениях с больными, страдающими перечисленными компульсивными расстройствами, развиваются такие формы реагирования и преодоления трудностей, которые напоминают формы преодоления трудностей у людей, имеющих тесные взаимоотношения с алкоголиками.

По мере того, как профессионалы начинали лучше понимать созависимость, появлялось все больше групп людей, у которых созависимость отмечалась: взрослые дети алкоголиков; люди, находящиеся в тесных взаимоотношениях с эмоционально и психически больными; люди, находящиеся в тесных взаимоотношениях с хронически больными; родители детей с поведенческими проблемами; люди, находящиеся в тесных взаимоотношениях с безответственными людьми; люди с такими «помогающими» профессиями, как медицинские сестры, социальные работники и другие. Даже выздоравливающие алкоголики и наркоманы заметили, что они были созависимыми и, возможно, это состояние у них возникло задолго до начала химической зависимости».

Теперь же созависимым считается любой человек, чья жизнь находится под разрушительным влиянием любого другого человека, чьё существование находится в паталогической зависимости от другого.

В данном тексте я представлю описание тех типов, которые были определены Э. Бёрном.

В литературе есть немало различных классификаций типов созависимого поведения, более и менее подробные, но в целом не противоречащие друг другу, а кроме того, те типы, которые выделил Э. Бёрн, называя их «роли», остаются актуальными и по сей день. Я взял за основу его классификацию вовсе не как идеальную, а просто как наиболее удобную и попробую здесь описать особенности этих типов в тех обстоятельствах, в которых с ними столкнулся я в 2000-е годы в России.

Смысл этого я вижу в том, чтобы предложить возможность проидентифицировать себя самому читателю, или, проще говоря – увидеть самого себя. Если, конечно, он предполагает себя созависимым, поскольку увидеть проблему – это уже наполовину решить её. По сути, это и есть 1-й Шаг к её решению, как и 1 Шаг 12-шаговой программы, к слову сказать.

Эрнст Зиммель в статье «Алкоголизм и аддикция» в 1948 г. писал, что есть 3 основные общие черты, присущие родителям алкоголиков:

• импульсивность;

• несоответствие слов действиям;

• существенное отличие требований к себе и к ребёнку.

Исходя из вышесказанного, мне представляется необходимым для созависимого, прежде чем пытаться понять своего близкого и помочь ему, повнимательнее присмотреться к СЕБЕ и понять сначала СЕБЯ. В отношениях всегда как минимум две стороны, и всё, что происходит в отношениях, создают ОБЕ СТОРОНЫ. Итак, начнём с себя.

Полагаю, что читатель уже понял, что «игра» – термин условный, это система некая взаимоотношений. В «игре» есть несколько «ролей».

Глава 1.
Роли созависимых. Преследователь

Человек, испытывающий сильные чувства гнева, злости на зависимого близкого и руководимый этими чувствами в своём отношении к зависимому. Преследователь словно одолеваем непреодолимой потребностью наказать зависимого. Когда один из близких родственников зависимого склонен к такой позиции (повторюсь – В НАЧАЛЕ ВЫЗДОРОВЛЕНИЯ!), зависимый, как правило, гораздо быстрее решается на какие-то действия по выздоровлению (не факт, конечно – это всё-таки болезнь неизлечимая и непредсказуемая, но…) и даже не помышляет о том, чтобы бросать выздоровление и/или уходить из Центра (а на ранних сроках уходит он только «в употребление», причём чем раньше уйдёт, тем раньше и употребит) или сопротивляться лечению. Зависимый словно чувствует эту позицию на расстоянии.

Пример 1.1.

Мама молодого человека по имени Денис (все имена в историях изменены) имела достаточно твёрдую позицию относительно его болезни. С её слов это звучало примерно так: «Если он там у вас не будет стараться выздоравливать, консультантов слушать, задания их выполнять и всё такое – тогда отправлю его в монастырь, и всё». По правилам Центра, она общалась с Денисом только через меня или кого-либо из консультантов по телефону.

Когда же Денис справлялся у меня, что говорила о нём мама, реакция на вышеприведённое сообщение была весьма любопытной: он громко, шумно, многословно возмущался, но при этом как-то тут же быстрым шагом направлялся делать свои письменные задания, необходимые ему в Центре, но постоянно откладываемые до этого.

Тут, пожалуй, стоит сразу пояснить, что помимо всех описываемых ролей существует, вообще-то, здоровая позиция созависимого, известная как «жёсткая любовь», которую коротко можно описать следующей фразой: «любим тебя, но ненавидим твою болезнь». Позднее я остановлюсь на этой позиции подробнее.

И здесь мне представляется уместным поговорить о том, почему Денис так сильно и сразу верил в заявления своей мамы, ибо слова, приведённые выше, в принципе, вполне подходят под описание «здоровой жёсткой позиции». Весь вопрос, как обычно, в отношении. В данном случае Дениса к его маме и наоборот.

В их семье мама определённо играла роль лидера, активно подавлявшего и мужа, и сына. В период употребления Дениса был такой случай: однажды приятель позвонил Денису и позвал его прийти в гости, чтобы отдать ему какой-то диск с музыкой (сразу поясню, что в данном случае речь шла и в самом деле о некоем диске, а не о попытке обмануть маму). Денис зашёл в комнату к маме и, сообщив об этом, ушёл. Мама на тот момент занималась бухгалтерской деятельностью на дому. И вот, когда Денис уходит, она смотрит на телефонный номер приятеля, высветившийся на автоопределителе, установленном на её телефоне, который был подключен параллельно, определяет соответствующий номеру адрес с помощью некой компьютерной программы—справочника, просчитывает необходимое расстояние и время пути Дениса, и вот в момент, когда тот должен по её расчётам уйти от приятеля, она тут же быстро звонит приятелю с внезапным вопросом: «А Денис уже ушёл?»

Когда я впоследствии спросил её, можно ли я буду приводить этот пример в беседах или статьях, она с воодушевлением радостно согласилась, и единственный вопрос, который её волновал – чтобы я не перепутал название компьютерной программы-справочника. Увы, за давностью лет я уже и позабыл его, так что просьбу при всём желании выполнить не смог…

Попытки просчитать поведение зависимого, предугадав его замыслы, поймать его, помешать ему даже тогда, когда это касается его личных дел, никак не мешающих созависимому и с ним не связанных, как правило, отличают Преследователя и проявляются достаточно быстро в телефонном общении с консультантами по телефону, когда пациент находится в Центре. Такие родители обычно звонят сами на 2-й же или 3-й день пребывания пациента с вопросом: «Ну что? Ну как он там? Не рвётся домой? Нет? Ну, если что – сразу же звоните, я на связи, я позвоню, я приеду, я ему скажу, я ему покажу» и т. п. И такие звонки повторяются довольно часто, чуть не каждый день, при том что как раз пациенты-дети таких родителей, словно чувствуя на расстоянии напряжение родителей, обычно совершенно никуда не «рвутся» и вообще ведут себя наиболее разумно в сравнении с другими пациентами. Но Преследователь не может успокоиться, он словно в каком-то состоянии азарта, в ожидании подвоха, и через несколько дней, узнав в очередной раз, что с их ребёнком ничего удивительного, требующего их вмешательства не случилось, реагируют чем-то вроде: «Что, не рвётся, значит? Ага… Похоже, что-то задумал!..»

Чуть выше я приводил пример позиции мамы Дениса как «здоровой жёсткой позиции», которая так удачно помогала в нужные моменты, когда он был в Центре. Но эта «здоровая позиция» не всегда была такой уж стабильно «здоровой». Роль Преследователя, как и любая другая роль созависимого – это, как правило, некая характерная модель поведения, тенденция, к которой он склонен возвращаться особенно в моменты стресса.

В начале пребывания Дениса в Центре мне приходилось частенько отвечать на звонки, но поначалу не мамы Дениса, а его папы. Он говорил каким-то таким полуироничным-полуизвиняющимся голосом, но через 3—5 минут общения где-то на заднем плане в трубке начинал со всё нарастающей громкостью звучать другой голос, женский, и явно что-то с повелительными интонациями указывающий, подсказывающий папе, инструктирующий его. И как только я предлагал папе передать трубку обладательнице этого голоса, т.е. его жене, он быстро и смущённо мялся, извинялся и прощался. На момент написания этого текста Денис уже 12 лет не употребляет, год после Центра я работал с ним индивидуально, и в этот период с его мамой происходили очень показательные процессы. Поначалу она пыталась активно контролировать его поведение, при этом надеясь подключить меня как инструмент давления. Когда же, несмотря на особенности мамы, Денис продолжал (ПО ДЕЙСТВИЯМ!) активно выздоравливать, он давал мне основания и возможности жёстче отстаивать его интересы перед мамой.

Так, однажды она позвонила мне и стала взволнованно рассказывать о своих подозрениях в предполагаемом, с её точки зрения, «откате» в выздоровлении Дениса (другими словами, об ухудшении его состояния, ведущего, по её убеждению, к его срыву). По сути, подозрения её были явно необоснованные и очень эмоционально окрашенные, со всё увеличивающейся скоростью и на всё более высоких нотах они звучали приблизительно так:

– Вот всегда это так и начиналось, все эти его опоздания – значит, что он не может отвечать за свои слова! В комнате – бардак, он ничего не убирает, он вообще ничего не делает, а я знаю, чем это всё заканчивается, а он уходит от разговора, он, видите ли, не желает объяснять, и я вижу, что опять всё бессмысленно, никакого прогресса, никаких изменений!..

У меня было ощущение, что на меня наваливается какой-то неотвратимый каток, ураган гнева, недовольства, я чувствовал её давление. Было такое впечатление, что сейчас она уже и меня начнёт отчитывать. Она словно бы пыталась добиться от меня то ли слияния с ней в «праведном гневе», то ли признания моей вины за происходящее с Денисом, признания, что я не справляюсь с «непобедимой сверхнаркоманией» Дениса, и моих попыток оправдываться и что-то ей доказывать.

Не знаю почему, но как-то интуитивно я понял, или скорее почувствовал, что должен был в тот момент сделать. Я резко оборвал её на полуслове:

– Значит, сейчас Вы успокаиваетесь и перезваниваете мне после, в подобном тоне я с Вами разговаривать не готов», – и выключил связь. Через пару минут мама Дениса перезванивала уже в спокойном, благодушном настроении, даже как будто бы чем-то осчастливленная. И, возможно, резкий отпор и категоричные указания – это и было то, чего ей хотелось добиться хоть от кого-то.

И всё было бы очень прекрасно и замечательно, если бы созависимость не была столь же серьёзным и опасным явлением, как и любая зависимость. Она так же неизменно прогрессирует, когда её игнорируют, недооценивают, и в результате – ничего не предпринимают для терапии созависимого.

К моменту окончания нашей работы с Денисом у его мамы стали появляться симптомы игромании: по нескольку часов она проводила у игрового автомата, спуская там всю свою пенсию. «Это удивительное состояние, – как описывала она те моменты, – ты можешь полностью отключиться, ни о чём не переживать, ни о чём не думать – ни о сыне, ни о муже, ни о жизни – ни о чём, на пару-тройку часов ты словно бы выключен из окружающего пространства, только ты и автомат…»

После нескольких встреч с ней индивидуально её игры в автоматы прекратились, но обострилась её хроническая астма. Мама Дениса прекратила консультации, ссылаясь на необходимость стационарного фармакологического лечения, и через пару лет в результате одного из приступов её не стало.

Конечно, я не могу утверждать это абсолютно, но можно предположить, что стремление контролировать всё и вся, острое желание «убежать» от своих чувств (что, как известно, свойственно любому зависимому типу личности, разница может быть в том, каких именно чувств человек пытается избегать преимущественно) в сочетании с отказом от психотерапии сыграли для мамы Дениса роковую роль. И дело, безусловно, не в том, что она перестала обращаться именно ко мне за помощью – психологов и групп в Санкт-Петербурге предостаточно. Важно обратить внимание на то, что часто происходит с созависимыми в тех случаях, когда их зависимый родственник ДЕЙСТВИТЕЛЬНО начинает выздоравливать.

А происходит вот что: казалось бы, цель достигнута – живи и радуйся, но вместо этого созависимый чувствует внутреннюю опустошённость, апатию, многолетняя борьба больше не имеет смысла, утрачен объект приложения усилий, точнее, утрачена необходимость приложения этих усилий, теряется смысл жизни