– А вот так, чтоб тебя в алкагест окунуло с головой, это королевский уксус, понял? – Алхимик постучал костяшками пальцев по толстенному стеклу емкости. – Триста литров самого ядовитого вещества на свете, способного растворить все, что угодно. Испарения от него такие, что сначала мы выхаркали бы легкие, а потом превратились в белковые лужицы.

Физиономии грузчиков вытянулись. Добавлять королевский уксус в кузели требовалось нечасто, и его опасные свойства местным известны не были. Во всяком случае, этим местным.

– Так что тащите предельно осторожно, – закончил алхимик.

Объявление предполетных работ превратило эллинг в муравейник: грузчики, механики, ремонтники, шум, гам, гудение приборов, а в самом центре тщательно продуманного хаоса – капитан Дорофеев, спокойный, как спящая пришпа, но мистическим образом замечающий все детали происходящего.

– Мерса!

– Да, капитан?

Однако к Дорофееву алхимик не повернулся, продолжая с преувеличенным вниманием следить за движениями грузчиков.

– ИХ исполнил ваши заявки?

– Так точно, капитан.

– Все?

– Да.

– Алхимическая служба готова к полету?

– Так точно.

Разговор затягивался, и оставаться спиной к непосредственному начальнику становилось все сложнее. В конце концов, такое поведение нарушало элементарные нормы вежливости, и Дорофеев решил напомнить об этом:

– Мерса!

Алхимик вздохнул и неохотно повернулся.

– Извините, капитан.

И услышал ожидаемое:

– Ужасно.

– Согласен, – вякнул выросший из-под земли Бабарский. И ехидно добавил: – Олли, ты видел, что у тебя с лицом?

– Я с ним проснулся, – мрачно сообщил Мерса. – И это, знаете, неприятно, чтоб меня в алкагест окунуло! Энди должен просыпаться с разбитой физиономией и с удивлением узнавать, что натворил вчера. Энди, а не я! А потому я зол и чувствую себя полным идиотом.

Алхимик и так-то не был красавцем: невысокий, худощавый, с тусклым лицом, главной приметой которого был большой мясистый нос, нависающий над узким подбородком. Нос привлекал внимание в первую очередь, и только потом люди замечали серые бусинки глаз, прячущиеся за круглыми очками, и резко очерченные губы, лишь теперь перед ними появлялось собственно лицо, как единое целое. Однако сейчас на физиономии Мерсы появился еще более заметный, нежели нос, элемент: роскошный синяк, охватывающий всю правую скулу алхимика.

– Посмотрите на себя, Мерса, – вздохнул Дорофеев. – Вы – офицер, неужели непонятно, что недопустимо являться перед нижними чинами в таком виде? Откуда у вас синяк?

– Подозреваю, что он… в смысле я, не устоял на – ногах.

– Галилей затеял «вышибалу» в «Золотом дубе», – сообщил Бабарский. – Я, разумеется, не участвовал: у меня твердые моральные принципы, хроническая травма спины и колена.

– Кого вышибали?

– Команду «Дер Каттера».

– Военных? – Дорофеев едва заметно улыбнулся, но продолжил строго: – Мерса, разве вам не рассказывали, что в «вышибалу» положено играть только нижним – чинам?

– Мне трудно оправдываться, капитан, поскольку самое интересное я пропустил, – нашелся алхимик. – Но я уверен, что Энди пытался отказаться. Я его немножко знаю.

– Отказываться следовало энергичнее… Бедокур!

Здоровяк высунулся наружу с невинной целью: посмотреть, как грузчики справляются с опасной уксусной емкостью. Увидев капитана, Чира немедленно сдал назад, но ускользнуть от зоркого взгляда Дорофеева не – сумел.

– Мы как раз обсуждали вчерашние события, Бедокур, прошу вас, присоединяйтесь.

Шифбетрибсмейстер вздохнул, подошел ближе и прошамкал:

– Ижвините, капитан, мне тружно шевелить челюштью.

Разрушений у Чиры было куда больше, чем у алхимика. Помимо двух синяков и крупной ссадины Бедокур щеголял свежим шрамом на запястье, разбитыми губами и распухшими костяшками пальцев. Плюс к этому – не очень уверенные движения. Однако в отличие от Мерсы Чира носил свои знаки с достоинством, был бодр и пребывал в отличном настроении.

– Не хотите рассказать о чем-нибудь?

– Вам дейшвительно интерешно? – прищурился шифбетрибсмейстер.

– Да, – кивнул Базза.

– Вы не поверите, капитан, я впервые вштретил доштойного противника, – с воодушевлением поведал Чира. – Хотя ничего не предвещало вштречи. Вше жнаки говорили, что будет легко.

Дорофеев поджал губы.

– Глыба Штокман окажался наштоящей глыбой. Выдержал шешть ударов.

– А вы?

– Шоответственно – пять. На шештой Глыбы не хватило.

– Рад за вас.

– Мы не имели права отштупать перед походом, капитан, это плохая примета, – со всей доступной ему серьезностью произнес шифбетрибсмейстер. – Перед Пуштотой нельжя боятьша.

– К Хасине обращались?

– Он ш утра в жамке.

– А где Галилей? – вспомнил Дорофеев.

– Прячется, – хихикнул Бабарский.

– И правильно делает, – проворчал Бедокур. – Это он жатеял «вышибалу».

Попасть на огромную, размером с пастбище, крышу эллинга можно было только одним способом: по металлической пожарной лестнице, скобы которой шестидесятиметровой линеечкой протянулись по западной стене. Лазать по «пожарке» просто так, не по делу, желающих не находилось, даже мальчишки не рисковали взбираться на невозможную высоту, а потому Квадрига пребывал на крыше в полном одиночестве.

Он лежал на раскалившемся от солнца металле, но не замечал жара. Он вообще ничего не замечал.

Невидяще смотрел астролог в лингийское небо, но видел не бездонную лазурь и легкие облака, а то, что скрывалось далеко-далеко за ними.

Пустоту видел Галилей, лежа на крыше эллинга. Великое Ничто, через которое водил цеппели. Бесконечное серое, привлекательное и пугающее. Оглушающее пространство, где таились ужасающие Знаки, прикосновение к которому дарило астрологам боль и наслаждение.

– Мы скоро увидимся, – прошептал Квадрига, закрывая глаза. – Очень скоро.

* * *

Господь создал людей свободными.

Посланцы Его – Добрые Праведники – не уставали повторять эту максиму и добились того, что ее запомнили все. Свободными. Свободными не благодаря кому-то, а по определению, потому, что так хочет Бог. Точка. А затем Добрые Праведники передали дарованную Богом власть Первым Царям, которых еще через сто лет сменили адигены. А максима любой власти – ограничение свободы.

Получается, Добрые Праведники нарушили один из главных постулатов Бога?

Первым эту крамольную мысль высказал тинигерийский священник Иеробот и даже успел организовать движение за возвращение к истокам, получившее большую популярность у простолюдинов – ведь Иеробот призывал к уменьшению влияния адигенов и Церкви на повседневную жизнь. Что именно приключилось с Иероботом и его последователями, которых стали называть нердами, на Тинигерии предпочитали не уточнять, но редкие вспышки аналогичных заблуждений на ней и других планетах Ожерелья с тех пор гасились весьма оперативно – адигены не допускали их превращения в подобие пожара или хотя бы костра. И весьма преуспели, поскольку следующий удар по основам Олгеменической церкви был нанесен спустя несколько столетий. Зато удар этот оказался весьма серьезным.

Набирающие силу анархисты быстро поняли, что на победу может рассчитывать лишь та идея, которая наступает широким фронтом, вторгается во все сферы жизни простого человека, и в том числе – в его душу. В его религию. И древнее учение Иеробота обрело вторую жизнь, куда более известную, чем первая.

Надо отдать анархистам должное: прекрасно понимая, что попытка потрясти Церковь вызовет жестокие ответные меры, подготовились они предельно тщательно и выступили во всех крупных мирах одновременно, организовав вошедшее в историю «Смущенное воскресенье». Пропагандисты врывались в храмы и вступали в ожесточенные споры со священниками, устраивали митинги на улицах и площадях, распространяли прокламации, обвиняя Церковь во лжи и предательстве. Месть разгневанных адигенов была беспощадной: всех арестованных анархистов приговорили к длительным каторжным работам, и все они – до последнего человека – умерли на этих работах, став мучениками нового-старого движения нердов. Однако посеянные ими зерна сомнений дали всходы. Не могли не дать, поскольку кровь всегда считалась лучшим удобрением.

– Как в старые добрые времена, да? – Шо Сапожник отрезал от плитки жевательного табака изрядную порцию и сунул ее в рот, отчего следующая фраза прозвучала невнятно: – Прямо мурашки по коже от предвкушения.

– Почему «старые времена»? – не понял Лайерак. – Мы работали всего пять месяцев назад.

– Последние акты были однообразны, – хмыкнул Шо. – Рутина. А нынешний контракт хорош, ипать мой тухлый финиш, есть возможность импровизировать. – Сапожник выдержал короткую паузу. – Как раньше, чтоб его.

– Пожалуй, – согласился Отто. – Здесь мы сможем развернуться.

– Как раньше, да?

– Да, Шо, как раньше.

Лайерак улыбнулся, потрепал помощника по плечу, но про себя отметил, что раньше, «в старые добрые времена», Сапожник не был таким болтливым. И не прикладывался столь часто к бутылке – запах бедовки Отто уловил даже сквозь вонь жевательного табака.

– И штучки нам выдали классные, чтоб их, – продолжил Шо. – Тебе небось как бальзам по сердцу, да?

– Да, – коротко подтвердил Лайерак. – Как бальзам.

«Штучки» – обещанное заказчиком снаряжение и оружие – действительно оказались классными. Великолепными. Идеально подходящими такому мастеру, как Отто. Оружие разработал настоящий гений, и Лайерак влюбился в удивительные «штучки» с первого взгляда, а после тренировок, окончательно осознав их возможности, стал в буквальном смысле дергаться, нетерпеливо дожидаясь возможности опробовать оружие в настоящем деле. А еще ему казалось, что знаменитый Гатов ухитрился прочесть его, знаменитого Огнедела, мысли и воссоздал в металле самые фантастические мечты Лайерака.

– Они такие компактные, – продолжил тем временем Шо.

– Ага.

– Удобные.

– Ага.

– Но шарахнут как следует.

– Я знаю.

– Повеселимся!

– Ага.

Сапожник храбрился, очевидно храбрился, в действительности нервничая перед акцией. Глаза горят, голос бодрый, но обмануть Огнедела Шо не мог. Лайерак видел подрагивающие пальцы, чувствовал запах бедовки и пота. Да, они сидели в закрытом фургоне, одетые в плотные кожаные плащи, с пристегнутым поверх снаряжением. Да, на Кардонии лето, и ночь не принесла особенной прохлады. Да, жарко. Но никогда раньше, даже на пустынной Миделе, Сапожник не потел перед акциями. Никогда. И не болтал как заведенный.

«Похоже, Шо, нам придется расстаться…»

Жалости Огнедел не испытывал – так, легкая грусть. Сапожник был не первым помощником, которому предстояло уйти в никуда. Правда, Шо продержался долго – шесть лет, и Отто успел к нему привыкнуть, но привычки Лайерак менял так же часто, как имена – это был вопрос выживания.

– Люблю нашу работу.

– Я вижу.

Всего Огнедел привез на Кардонию четырнадцать парней. Отбирал самых опытных, привыкших работать в больших городах, и самых умных, поскольку контракт подразумевал целый ряд акций, в перерывах между которыми следовало водить за нос полицию. Жили ребята по двое-трое, чтобы не привлекать внимания, а перед акциями собирались в пятерки. Сегодня работала первая группа, следующую проведет вторая, затем третья – чтобы не примелькаться. Сам Отто планировал принять участие во всех операциях, но он – наособицу, он слишком умен и опытен, чтобы позволить полицейским испортить потеху.

– Я давно понял, что ты – артист, – неожиданно произнес Шо. – Великий артист… Или режиссер. Да, скорее – режиссер. Но артист тоже, чтоб меня.

– О чем ты говоришь? – поморщился Лайерак, но подумал, что сравнение, пожалуй, лестно.

– Все твои акции – как великие театральные постановки. Ты выверяешь каждую деталь, выстраиваешь мизансцену, готовишь публику, потом выходишь и устраиваешь кульминацию. И мне лестно, что рядом с тобой на сцену выхожу я. – Сапожник отодвинул деревянную ставню, изнутри закрывавшую зарешеченное окно фургона, и выглянул наружу, разглядывая тускло освещенный порт. – Вступление: мы ждем сигнала. Ждем, когда ребята отвлекут охрану.

Перед тем как заговорить, Шо посмотрел на часы, и когда он заканчивал фразу, со стороны дальних складов донеслись звуки перестрелки.

Лайерак улыбнулся.

А Сапожник продолжил. Складывалось впечатление, что он читает вслух несуществующее либретто:

– Увлеченные стражники со всех ног мчатся на выстрелы, торопятся спасать склады, а на главной сцене появляется Кэмерон.

Умение водить автомобиль было не главным талантом их шофера – Кэмерон превосходно управлялся с пистолетами и в очередной раз продемонстрировал свое умение, хладнокровно расстреляв охранявших ворота матросов. Сдавленные глушителем выстрелы не привлекли ненужного внимания, а мигнувший один раз фонарик показал сидящим в фургоне мужчинам, что путь свободен.

– Наш выход, Шо.

– Я прав? Ты чувствуешь себя артистом?

– Чувствую.

– Я знал! Ипать мой тухлый финиш: я знал!

– Маску не забудь.

На спине у каждого террориста висело по два массивных баллона, шлангами соединенные с длинными распылителями с пистолетными рукоятями, – усовершенствованные Гатовым армейские огнеметы. Главное новшество заключалось в удивительной смеси, приведшей Лайерака в совершеннейший восторг. Летела смесь далеко, горела долго и жарко, прожигая дерево, расплавляя железо и проникая в самые маленькие щели. Ерундовый побочный эффект – смесь оказалась весьма ядовита, а потому мужчинам пришлось натянуть на лица защитные маски.

– Сделаем им красиво? – Голос из-под респиратора звучал так же невнятно, как когда Сапожник жевал табак, но Отто понял помощника.

– Охотно.

– Хотел бы я посмотреть на представление из партера.

– Мы артисты, а не зрители.

Целью Огнедела были две пришвартованные к дальнему пирсу канонерки – низенькие тихоходные кораблики устаревшего образца, главными достоинствами которых выступали стодвадцатимиллиметровые орудия. Помимо них на лодках стояли пулеметы и тридцатичетырехмиллиметровые автоматические пушки, превосходно зарекомендовавшие себя в борьбе с пиратами Жемчужного моря, но на Отто вся эта мощь не производила никакого впечатления – воевать с канонерками он не собирался. Он планировал их уничтожить.

Корабли пришли в Унигарт утром – закончили патрулирование Барьерной россыпи, команды веселились в кабаках, и на борту оставались лишь вахтенные. Которые не сразу поняли, что происходит и что за люди неспешно приближаются к лодкам. Почему они в плащах и что за странные конструкции торчат из-за плеч.

– Что там творится?

Действо у складов достигло кульминации: грохот револьверных выстрелов превратился в непрекращающуюся барабанную дробь.

– Кто-то напал на склады! – крикнул в ответ Кэмерон.

Шофер, успевший натянуть матросскую шапочку, держался позади.

– Зачем?

– Чтобы отвлечь внимание!

– От чего? – осведомился туповатый вахтенный и услышал:

– От нас!

В полной темноте выстрел из огнемета выглядит удивительно красиво. Раскаленная струя с шипением чертит желтую, до белизны, дугу и мощным потоком бьет в цель, расплескивается, растекается и сразу же поднимается огненной завесой.

Лодки террористы распределили заранее, Шо ударил в надстройку правой, а Лайерак шарахнул по корме левой, специально прицелившись так, чтобы зацепить вахтенного.

– А-а-а!!

Превратившийся в факел матрос заметался по палубе, а вот вахтенный второго корабля оказался смышленым – молча бросился за борт, даже не попытавшись оказать сопротивление.

– У-у!!

Маска мешала говорить, и возбужденный Шо глухо орал, выражая охвативший его восторг.

Пламя ярко осветило пирс и террористов.

– Давай! – не удержался от вопля Отто.

«Ы-ай!» – донеслось из-под маски, и следующий выстрел, опустошивший второй баллон огнемета, пришелся в надстройку.

– Великолепно, – восхищенно прошептал Лайерак. – Великолепно.

– У-у-у! – надрывался Сапожник.

– А-а-а!!! – вторил ему еще живой вахтенный. Точнее – факел вахтенного, мечущийся по гибнущей канонерке.

Корабли пылали. Жидкий огонь пробрался внутрь и разгонял теперь бешеный танец гудящего пламени. Горело все, что могло гореть, а остальное плавилось под натиском удивительной смеси. Будь ее больше – канонерки попросту растворились бы, с шипением уйдя под воду, а так они превратились в потрескивающие дрова. Глазницы-иллюминаторы переполнены оранжевым, жар становится нестерпимым, сбросившие баллоны террористы отступили к берегу, но не убежали, остановились, наслаждаясь творением своих рук.

– А вот теперь я с тобой соглашусь: как в старые добрые времена, – проворчал Отто, стягивая маску.

Дышать было трудно – едкий дым драл горло, но с открытым лицом Лайерак чувствовал себя увереннее.

– Ипать мой тухлый финиш, я никогда не видел такой смеси, – прошептал Сапожник. – Она не просто устраивает пожар, она жрет все, до чего дотянется!

– Как раз сейчас она дотягивается до крюйт-камер, – усмехнулся Огнедел.

И через мгновение, подтверждая слова террориста, прозвучал первый взрыв.