Глава V
Чистота – залог здоровья… Душевного!

– Ты бы хоть прибрался у себя тут, Адамыч, в конуре своей! – Петровна, раньше всех пришедшая на работу уборщица, чтоб освежить кабинеты до того, как конторские мешать начнут, проговорила это с привычным раздражением вместо утреннего «здрасьте», следом за прищуренными глазами сморщив в приступе брезгливости нос, застигнутый врасплох освобождённой из-под старого одеяла вонью несвежих носков.

Сторож Адамыч в ответ не злился – всё равно вставать уже надо было – а молча сидел и, пряча удовлетворённую от чужого ворчания улыбку, болтал ногами под топчаном – ботинки нашаривал. Достал. Обул – унял вонь. Затеял новую – воткнул в рот сигарету «Прима». Зажёг её спичкой, навоняв теперь сначала серой, а следом – табачиной.

Петровна, совершенно искренне сокрушаясь и изображая переживание всем своим большим округлым лицом, забыла про первый упрёк и прогудела-проворчала новый:

– О-о-о… Не успел глаза открыть – уже! Ты бы хоть умылся сходил… Есть же вода-то в кране! Только что набирала… Да проветрил бы пока… Конуру-то свою…

Сторож, которому новый упрёк добавил хорошего настроения, поднял теперь довольное лицо на подружку. Та раззадорилась:

– Чё лыбисси-то? О-о-о… Тянет свою соску! На голодный желудок… Совсем о здоровье не думает! Чаю бы хоть попил… Есть чай-то? Заварить? Давай заварю…

Адамыч теперь совсем проснулся и рассмеялся уже совершенно открыто и искренне. Хотя и смехом этот сип-хрип можно было назвать не сразу, а только после того, как в выходивших из него шипящих и булькающих звуках раздались-таки несколько уверенных прерывистых хохотков, раздосадовавших Петровну вконец:

– О-о-ом-м… Смеётся он… Жизнь, что ли, весёлая? Ща начальство придёт – испортит…

Адамыч унялся не сразу, но и дразнил Петровну недолго. Отсмеявшись спросил, будто бы с поздней реакцией отозвался на первое в этой встрече замечание:

– А чего тут прибирать-то? Тут чисто… Я подмёл с вечера.

– У-гу, подмёл, – Петровна тон упрёков не меняла. – Вон пылища-то в углу…

Адамыч хорошего настроя не терял – видно, никакие болячки ещё не начали беспокоить. Ответил с усмешкой, выпустив в словах клочками вонючий дым изо рта:

– Вот и прибралась бы! Ты же уборщица… Или как это здесь… Техничка. Ха-ха. А я-то сто-рож – мне по должности не положено.

– Ой-й! Молчал бы, старый… По до-олжности… Не поло-ожено… Должность у него…

Петровна беззлобно ворчала и по врождённой в женщин хозяйской привычке переставляла на столе посуду, не дававшую ей покоя своей… не то чтобы нечистотой, а, скорее, замызганностью от вросшей давно уже в чайник и чашку заварки – Адамыч не имел привычки брать с собой на смену первые-вторые блюда, а пробивался на дежурствах бутербродами с чаем. Кофе он не любил. Не имел привычки. А на всякий случай кексов и печенья у него всегда были одноразовые пластиковые тарелки.

– Куда их? – стоя с ними, сложенными в стопку еще на пластиковом заводе, подняла она голову на полки над столом. – Господи, Адамыч! Да ты тут совсем грязью зарос… Гляди вон…

Она кивнула головой устремившему взгляд Адамычу на угол справа вверху от окна.

– Плесень уже завелась! Прибирается он… Ох, мужики… Толку от вас в доме!..

Совсем уж свинтусом Адамыч не был – так только, в понимании женщин, да и то надуманном – они этим свою прерогативу чистоплотности охраняли, а потому увидев совершенно искренне изумился:

– Во! Откуда это? На прошлой смене не было… И сменщик ничего не сказал…

– Сме-енщик… Ничего не сказа-ал… Такой же, как и ты… Непутёвый!

– Ладно бухтеть тебе! – Адамыч показал мужскую строгость – острастку почти, хотя тоже беззлобную. – Дай лучше ключ от своей кондейки…

– Зачем это?

– Стремянку взять…

– На стол бы встал! Стремя-анку ему…

– Куда, на стол ногами! – осерчал Адамыч, впрочем, совсем не напугав Петровну. – Мы едим за столом! А ты – ногами… У меня носки грязные… И тряпку мне найди!

– Тря-апку ему найди… Мужики! Привыкли командовать… На! И тряпку там возьми… Только фланелевую не бери! Она новая ещё… Похуже что-нибудь выбери…

– Ага, буду я там в твоих тряпках рыться…

Это он проворчал (они оба уже ворчали, озабоченные вновь возникшим делом), когда выходил из своей «конуры» в коридор.

Минут пять Петровна удивлённо вполголоса посокрушалась, глядя на растущее пятно плесени, списывая его появление на общую мужскую неаккуратность. Душой она порывалась что-то сделать, но разум, воспитанный на народной деликатности, обязывал дождаться хозяина и не самоуправничать.

«А то подумает ещё чего-нибудь…» – вторила воспитанию бессмысленная, как оказалось в подходящей к итогу одинокой жизни, женская гордость.

С пыхтением и бряканьем лестницей – из двух он, конечно же, взял самую большую и тяжёлую – в дверь «конуры» втискивался Адамыч.

– Да подожди ты, леший! Я выйду… Тесно тут у тебя…

Адамыч дал задний ход.

– Давай, не задерживай.

– Тряпку-то взял? Намочи сначала… Потом уж лезь…

– Иди уже! Без тебя знаю.

Петровне и впрямь надо было идти – приближалось начало рабочего дня и требовалось освежить с утра все помещения сотрудников.

Место, где они работали, называлось ВЦИСПОМ – Всероссийский центр исследования и создания общественного мнения.

Из приведённой расшифровки выпала буква «П»…

Нет, она не пропала! Хотя и могла бы нахально называть общественное мнение пропащим – на это всегда у любого, скажем так, скептика найдётся сто причин… Так же, как и саркастически называть его «правдивым» – обязательно в кавычках! Но тут не до юмора – тут серьёзное государственное учреждение, решающее важную задачу, поэтому даже если они, скептики, в истерических приступах своего сарказма называли гибкое и многострадальное общественное мнение потерянным – это их личное дело, не имеющее к госустройству никакого отношения… С них и не такое станется! Они ведь и не скептики, по большому счёту, они – полные нигилисты… Злые и циничные!

Однако буква «П» в аббревиатуре была-таки «блуждающей». И за всё время существования института (сам Центр – по сути, институт, НИИ) расшифровывалась по-разному даже в официальном порядке, в зависимости от текущей, тактической в борьбе за удержание власти, обстановки: политэкономическое, планетарное, популярное, понятное, приятное… Пока, наконец, не устоялась в своём последнем значении – Правильное общественное мнение.

В этом варианте, кстати, буква «П» стала одновременно и наиболее понятной, так как недосказано, но точно – понятно! – обозначала, с чьей точки зрения создаваемое ОМ (общественное мнение) является правильным.

Короче говоря, Центр исследовал и (если надо – а надо всегда!) создавал правильное общественное мнение.

Дело не то чтобы тяжёлое – целый институт занят, а… трудоёмкое, что ли… Требующее настырности и масштаба. Оглушающего масштаба! Грубого оглушающего масштаба. Недаром над входной дверью в Центр полукругом был начертан девиз учреждения – слоган, как теперь говорят: «Мы добиваемся не правды, а эффекта!»

Подчинялся Центр-институт, естественно, минпропу – Министерству пропаганды.

Внутренняя жизнь учреждения сочетала в себе разные – даже взаимоисключающие – признаки: государственной (ещё бы!) организации с её полувоенными требованиями и полуанархическим их несоблюдением, хоть и приучены были младшие по званию вставать при появлении старших; новорусского офиса, то есть отделанной на вчерашний западный манер старорусской конторы с электрочайниками, приятно жужжащими по ламинату стульями на колёсиках и компьютерными мониторами со свёрнутыми (вдруг начальник зайдёт!) окнами соцсетей интернета; богемной тусовки, рождавшей в молодых, задорных ещё, умеющих локально оценивать своё творчество и не умеющих пока давать нравственную оценку конечному результату работы, сотрудниках свежие креативные идеи по внедрению в умы правильного и вытеснению, таким образом, из этих же умов неправильного мнения.

Молодые и задорные направлялись и дисциплинировались старыми и опытными, съевшими не одну собаку на всевозможных проявлениях верховной власти.

Центр-институт по праву назывался передовым (не путать с передовым общественным мнением в букве «П»! ), держащим руку на пульсе, то есть использующим все передовые методы (в основном чужие – из своих только напор), поэтому-то интернет со всеми его пустопорожними издержками, навроде соцсетей, был обязателен.

Издержкой, анахронизмом даже, задорная технолюбивая молодёжь учреждения считала и сторожа, дублировавшего сигнализацию, оборудованную по последнему слову техники (чужой опять же!), на что старшее поколение, посмеиваясь в седые усы, даже не отвечало, традиционно полагая, что «человеческий фактор» в деле охраны, как и бумажку-бумазею при компьютеризации, отменять всё же нельзя – пусть будет и то и другое, так надёжнее.

Анахронизм-сторож Адамыч, причёсанный и довольный, сидел на топчане и под задорную (молодёжь!) утреннюю болтовню маленького телевизора пил чай, ожидая сдачи смены. Он даже уже служебный журнал заполнил – оставалось только расписаться в присутствии начальника режима. Как вдруг…

Дверь распахнулась настежь, ударившись о свёрнутую и приставленную к стене в свободном пространстве «конуры» стремянку. Утреннее спокойствие тревожно и оскорблённо брякнуло сначала дюралевым звуком лестницы, а затем возопило паническим голосом Петровны:

– Адамыч! Она – везде!

Петровна, без платка – он торчал из кармана синего сатинового халата, вскочила в сторожку. Она своим испугом в глазах, своей невыкрикнутой мольбой о помощи буквально сразила Адамыча, который под взглядом её оживших от недоумения глаз вспомнил, что он – мужчина. Встал. Пропитался солидностью силы:

– Петровна, ты чего? Кто она?

– Да плесень эта, чтоб её!..

Глава VI
Дружба на практике

В эпоху торжества разного рода менеджеров с общим юридическим или общим экономическим образованием быть химиком – это всё равно что быть белой вороной. Вы сами попробуйте среди своих знакомых найти молодого человека, вполне вменяемого и адекватного – интересующегося всем тем, чем обычно живёт всякий нормальный парень, но кроме этого ещё и… химией. Причём не на школьном уже уровне, когда в воде, подобно чуду, горит металл, а с выходом на профессионально-исследовательскую стезю. И не в какой-то там хим-пром-компании, производящей стиральный порошок, ароматизатор, идентичный натуральному, или ещё что-то из потребительской бытовой дряни… Не-ет! А в самой настоящей научной лаборатории органической химии в НИИ (не путать с вышеупомянутым институтом ВЦИСПОМ!) при Академии наук. Трудно представить, но нравится человеку этим заниматься – интересно ему, природа его такая – исследовательская. И зарплата у него… не на последнем месте, конечно, – он молод и одержим соблазнами… но она – не главный соблазн в приложении стараний. Соблазн познаний и открытий для него главнее.

Зовут молодого человека Боб… Вообще-то он Борис, но по юношеской традиции отрицания устоев и, таким образом, упрощения всего и вся он всем известен как Боб.

С утра выходного дня он торчал в гараже. Торчал – это буквально – стоял в открытом проёме двери в закрытых воротах и курил, изредка здороваясь с проезжавшими по проезду туда-сюда знакомыми соседями.

Нет-нет, не подумайте, что так он раздумывал над очередной научной загадкой, когда отлучённый на один день от профессиональной химии, он что-то там в гараже химичил… Повторяю, он – нормальный молодой человек около тридцати лет от роду, и если он что-то в субботу в своём гараже и «химичил», то исключительно в переносном смысле – в кавычках, то бишь.

Была у него не новая, но вполне на ходу, машина, он всегда старался ставить её в гараж и ни в коем случае не отрицал тезиса о том, что «гаражи – это мужской клуб», поэтому почему бы там не поторчать даже и просто так в свободный и ленивый день.

Одолеваемый смутным предчувствием чего-то неуловимого, не поддающегося формулировке, он эмпирически гадал, чем он обеспокоен: подкачать колёса – нет, не то; съездить заправиться – выезжать в грязь неохота, машину помыл; навести порядок в гараже – бессмысленно, кой толк перекладывать что-то с места на место. Поэтому Боб просто стоял и курил, ожидая чего-то.

Одна из проползавших мимо машин притормозила, словно бы в ответ на приветствие, и через пару секунд уверенно посторонилась чуть дальше с проезда. Из машины вышел Константин – сосед через несколько гаражей от Боба.

Константин – это тоже слишком длинно и официально, как в ЗАГСе, поэтому здесь он был Котом.

– Тебя увидел и сразу понял, как ты мне нужен, – широко раскрыв глаза под взметнувшимися при рукопожатии густыми бровями, заявил он с энтузиазмом.

В отличие от Боба, мало уделявшего внимания соответствию своего внешнего вида модным течениям, Кот всегда был в тренде. Даже машина одна и та же у него надолго не задерживалась – выходила из моды. Не любил человек постоянства – скучать начинал, а потому искренность высказанного интереса не вызывала у Боба никакого сомнения.

Вот оно – предчувствие! Как будто некую струну, хоть и не самую нервную, но всё же ощутимую, тянули в душе, тянули и наконец отпустили. Звякнула так, что от её дребезжания даже мурашки по плечам прошустрили. Интересно, интересно…

– Слушай, Боб, ты же химик?

– Ну…

– Разговор есть…

– Разговаривай, если есть.

Кот замялся:

– Да тут как-то… В дверях… В двух словах не объяснишь… Давай где-нибудь присядем.

– С утра, что ли?

– Да брось… Какое утро?.. Обед скоро… Заодно и пообедаем…

Боб слегка разочаровался – и это всё?! А предчувствие-то какое было!.. Оказывается, перед банальной гаражной пьянкой… Уж не алкоголизм ли это? Предчувствия такие… Впрочем, делать всё равно нечего… Поехали – хочет же что-то рассказать-спросить… Послушаю.

Мысленными уговорами разочарование унять не удалось. Кот – это не та компания, которой Боб был бы рад. Административный служащий, работает в каком-то административном придатке… Возле власти трётся… Потому и гладкий такой… Не дурак, вроде, но что за человек – непонятно, до искренности у них дело не доходило, повода не было, да и специально друг другу в друзья они не набивались…

А тут вдруг!.. Уже интересно. Даже если ерунда какая-то – пусть будет.

– Ну, поехали, – вслух согласился со своими мыслями Боб.

Кот поменял энтузиазм с вопросительного на суетливый, хотя и точный – организованный:

– Тогда ставлю тачку и звоню в такси.

Он запрыгнул в свою машину и дал по газам задним ходом. Что-то интересное в его обращении должно быть – вон как спешит! И бухать собирается – обедать, типа! – поэтому машину ставит – аккуратный, блин…