2

Муромцев пережил несколько исторических эпох, выпавших на долю его страны. Первые годы жизни маленького Вадика прошли в сталинский век «покорности и страха». Тогда еще ребенок не понимал, почему ближе к ночи родители становятся все беспокойнее. Мальчик, случалось, просыпался среди ночи от какого-то и шума в соседних квартирах. Он видел встревоженную мать, прижавшуюся ухом к входной двери и отца, торопливо рвавшего какие-то бумажки. Лишь позже Муромцев узнал, что родители каждую ночь ждали ареста за связь с его дедом – репрессированным адмиралом. Деда – Николая Александровича забирали дважды. Первый раз – незадолго до начала Великой Отечественной войны. Тогда его, только что вступившего в командование эскадрой, вызвали в контрразведку Тихоокеанского флота. Предложили объяснить: почему из пятнадцати наград и поощрений по службе представление к тринадцати подписано разоблаченными и расстрелянными врагами народа. А чтобы легче думалось над объяснениями препроводили в камеру. Сначала в ней, потом в колымских лагерях думал Муромцев-старший. Потом была война и штрафбат на Карельском перешейке, атака и полгода в госпитале. Оттуда Николай Александрович написал личное письмо Сталину. В нем матрос Муромцев доказывал, что если в чем-то и виноват, то смыл свою вину перед Родиной и товарищем Сталиным кровью. Неизвестно: читал ли это письмо вождь. Только вдруг забегали врачи, перевели Николая Александровича в отделение для старших офицеров. Когда же пришла пора выписываться Муромцева ждал мундир с контр-адмиральскими погонами, поблескивавшими на нем орденами «Красной Звезды» и «Знак Почета», сорванными при аресте. Кончил войну Николай Александрович вице-адмиралом, полным кавалером орденов Ушакова и Нахимова. После войны попал на Черноморский флот, в Севастополь. Ждал третьей звезды на адмиральские погоны, связывая это событие с приездом в город-герой Сталина. Не дождался! Спущенный на воду в присутствии Отца Народов красавец линкор опрокинулся, сойдя со стапеля, увлек с собой в морскую пучину тысячу душ команды. Муромцева-старшего «взяли» там же, у стапеля. Вплоть до смерти генералиссимуса гнил Николай Александрович вместе с рядом чинов из военно-морского ведомства во Внутренней тюрьме на Лубянке.

Все это Вадик узнал, когда давно отгремели похоронные марши, звуки траурного салюта, заунывно отгудели заводы и фабрики. Дед был выпущен из тюрьмы, восстановлен в правах и звании, отправлен на пенсию. Да и сам Вадик, когда узнал эту историю, дорос до десятого класса. В ту же пору маленький Муромцев не понимал поведения родителей. Не понимал он: почему в одну из майских лунных ночей куда-то в сопровождении рослых молодых людей в широкополых шляпах вдруг уехал инженер-полковник Александрин. Вадик привык, что жившие в доме офицеры строго соблюдали форму. Тогда же дедушка Александрин почему-то был в кителе без погон и полосатых пижамных брюках.

– На рыбалку дедушка Александрин поехал, на рыбалку, – почему-то с облегчением говорили родители, возвращая мальчика в кроватку, из которой он выбрался разбуженный шумом.

– Почему он без удочек? – бормотал ребенок, засыпая.

Нелегко сложилась судьба у Муромцева-среднего. С арестом отца рухнули мечты о поступлении в военно-морское училище. Не удалось доучиться в школе №1, где обучались дети городской элиты. На следующий день после ареста Николая Александровича явился участковый с милиционерами. Он дал Муромцевым час на сборы. Служаки покидали их скарб в телегу и отвезли жену адмирала Екатерину Сергеевну с двумя сыновьями на окраину города. Там на берегу залива стояли теплушки, где жили разные люди: ожидавшие своей участи семьи репрессированных, рыбаки и портовые грузчики, работяги с завода «Металлист», воры, перекупщики краденного, проститутки.

– Я у вашего мужа служил, когда он крейсером «Войков» командовал. Сильный был командир! – сказал уже у вагончиков Екатерине Сергеевне участковый. – Думаю, что разберутся и отпустят. А пока у меня распоряжение горисполкома выселить вашу семью в двадцать четыре часа.

Доучивался Александр Муромцев в школе рабочей молодежи, мантуля подсобником на стройке. По весне ушел на путину добывать лосося. Вернулся, а тут война! В находившемся в двенадцати тысячах километров от фронта Владивостоке призывные комиссии работали спокойно, неторопливо. Без спешки и суеты он определяли: кому служить на Балтике, Черном и Баренцевом морях, кому – на Тихом океане. Кто будет отправлен в сухопутные и воздушные части. Кому сразу отправиться на фронт, кому ждать в резервных полках. Александр попросил направить его на корабли Балтийского или Черноморского флота. Сидевший рядом с военкомом человек в сиреневой гимнастерке, зашептал, но так, что всем было слышно:

– Сын изменника Родины, осужденного по статье пятьдесят восемь, части первая и вторая. Может быть использован только в береговых частях!

Почти всю войну Муромцев-средний копал котлованы для береговых батарей, заливал их бетоном, нес караульную службу. В сорок четвертом Александра вызвали в политотдел Амурской флотилии.

– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами вам разрешается поступить в военно-инженерное училище. Подавайте рапорт о зачислении! – сказали ему.

В только что освобожденном от блокады Ленинграде Александр встретился с только что освобожденным отцом. К кораблям молодого человека не допустили. Учили проектированию и строительству различных береговых объектов для нужд флота. Были позже салют победы, встреча в увольнительной со студенткой университета, любовь, свадьба, рождение маленького Вадика, серебряные лейтенантские погоны служба в инженерном управлении. После второго ареста Николая Александровича Муромцева-среднего перевели на службу в Таллин. Там и дождалась семья «хрущевской оттепели».

Старику Муромцеву дали как обиженному квартиру в Москве, неподалеку от станции метро «Арбатская». Разрешили приобрести в распределителе мебель и утварь. Здесь он нашел кое-что из хапнутого им в Германии после войны и конфискованного после ареста. Купившие эти вещи гэбэшники сами теперь сидели за нарушение социалистической законности.

Не смотря на две отсидки, Николай Александрович до конца своих дней оставался убежденным сталинистом.

– Как же иначе? – отвечал он на вопросы внука. – Я с именем Сталина грудью на пулеметы шел, в штыковую атаку на немцев ходил, потом их корабли топил в Балтийском море.

– Но ведь с именем Сталина тебя дважды незаконно арестовывали! – возмущался Вадик.

– Через это тоже надо было пройти! Всей стране пройти. Перед войной верхушка сильно загнивать, разлагаться начала. Руководители обкомов, наркоматов, военных округов и флотов в вельмож превратились. За ними кто чином поменьше грести под себя начал. Притом делать это стали в открытую, не таясь. Имели эти разлолженцы моральное право руководить народом? Посылать его на труд и на подвиг? Нет! Сталин понимал, что с этими людьми дальше ничего путного не построишь, войну, а ее все ждали, не выиграешь. Поэтому меры по чистке руководящего состава были правильными. Десяток из тысячи расстреляли – остальные девятьсот девяносто барствовать боятся, работают честно, в быту ведут себя скромно, по-сталински.

– А рабский труд в лагерях?

– Тоже – правильная мера! К войне готовились. Базу для военной промышленности на востоке надо было создавать. Золото добывать надо было. Готовиться к отражению возможного японского удара надо было. Не рабочих же и колхозников от дела – от выполнения пятилеток отрывать! Вот, перерожденцев помельче рангом и приставили к выполнению этих задач. Чтобы честным трудом возмещали Родине нанесенный ей ущерб!

– Но ты-то не был перерожденцем!

– Правильно! Немало было в лагерях честных, преданных партии людей. Однако лес рубят – щепки летят! Масштабы-то какие были! Со многими из таких людей разобрались, восстановили в партии, в званиях, вернули ордена. Меня, например, снова эскадрой командовать поставили…

– После войны какой был смысл тебя арестовывать?

– Тогда еще проще! На глазах у товарища Сталина погиб линкор – последнее слово тогдашнего кораблестроения. Тысяча человек погибла. Погибла на глазах у жен и матерей многих из них. Надлежало немедленно найти виновных. Немедленно!

– И ты взял на себя чужую вину?

– Во-первых, я проявил сознательность. Ведь людей надлежало успокоить. В данном случае: виновные найдены – ведется расследование! Во-вторых, в контрразведке служили большие специалисты своего дела. Я это в свой первый арест понял…

Правда, родители Вадика утверждали, что дед стал опираться на палку и волочить перебитую ногу после его второго плавания к «Архипелагу Гулаг».

Через друзей, служивших в Главном штабе Военно-Морского флота, Николай Александрович вытребовал в Москву Александра с семьей. Недолго прослужил в столице Муромцев-средний. Тесновата стала адмиральская квартира: перебрался в нее и младший брат Владька – свежеиспеченный кандидат наук. Закрутило семью Муромцевых по заграницам: Китай, Египет, Корея, Вьетнам, Куба, Гвинея. Ко времени поступления Вадика в институт семья генерал-майора инженерной службы Александра Николаевича Муромцева возвратилась в Москву.

Вадик не оправдал надежд отца и деда, не связал свою семью с морем. Он поступил в технологический институт, где проректорствовал его дядя Владислав. Отец воспринял решение сына спокойно. Дед же обиделся и еще долгое время с пренебрежительной улыбочкой именовал Вадика студентом.

***

Шесть лет учебы прошли у Муромцева-младшего тускло. Занятия, библиотека, научная работа на кафедре, подготовка дома. Отдушиной были лишь субботние вечера, да воскресенья. Положение отца открывало Вадику двери во все театры, на все выставки, проходившие в Москве. Он знал больше других ребят, но сокурсники считали его «сухарем» и книжным червем. Вадик учился только «на отлично», прекрасно выполнял лабораторные работы, отлично чертил.

– Зубрила! – скрипели за его спиной неудачники.

– Знает только учебники, а о Кафке понятия не имеет! – усмехались «аристократы духа» (читал Вадик Кафку да устал от его заумности и выпендрёжа).

– Не наш человек! – говорили комсомольские активисты. – Стакана портвейна с ним не выпьешь! (Муромцева, действительно, ни разу за время учебы не видели пьяным, а студенческие компании он посещал очень редко).

– Мужем он будет хорошим, а для бой-френда скучен! – вздыхали немногочисленные в институте девушки, отдавая предпочтение испорченным, сексуально-опытным, циничным парням.

Лишь ближе к окончанию девицы стали обращать внимание на Вадика: дорога в аспирантуру открыта, москвич, отец – генерал, а дядя – проректор.

На предварительном распределении Вадик получил направление в аспирантуру, учиться в которой ему не пришлось. Гром грянул после защиты диплома. Муромцева вызвали в деканат. Ему объявили, что его направление в аспирантуру аннулировано. Подавленный парень заглянул на кафедру. Там его научный руководитель Плавченко что-то горячо доказывал заведующему кафедрой.

– Нет, нет! Идите вы! Я – человек науки. Только ею занимаюсь! Ходатайствовать не могу! – махал тот руками в ответ на доводы Плавченко.

– Но вы же знаете парня! Дважды сдавал вам спецкурсы. Блестяще сдавал! А его участие в научных разработках? Наконец, диплом! Ведь это – работа, которую можно внедрять в производство сегодня же! А не безликий проект мифического цеха по выпуску мифического количества единиц продукции! Вы около четырех лет наблюдали парня и знаете, что его дядя не причем! Парень всего добился сам! – горячился научный руководитель

– Вы знаете, Виктор Васильевич, что обстоятельства сильнее нас! Я за это дело не берусь, и вам не советую! Хотите – воля ваша! Но прошу на меня не ссылаться! И, вообще, я сегодняшнего дня в отпуске. На кафедру зашел случайно. Хотел подобрать кое-какие материалы, подумать над ними в санатории. Простите великодушно, Виктор Васильевич! – завкафедрой начал укладывать в портфель папки с бумагами.

Увидев Вадика, Плавченко повел его к декану. Секретарша долго не хотела их пускать.

– Вы же знаете, товарищ Плавченко, сколько кандидатов технических наук работает на факультете, – глянула девица в визитную карточку Виктора Васильевича. – Если каждого из них будет принимать декан, когда ему работать?

– А сколько работает на факультете лауреатов Государственной премии СССР? – побагровел Плавченко. – Запишите меня на прием как лауреата!

Секретарша изменилась в лице. Перед ней стоял не простой кандидат наук, коих работали на факультете десятки. Перед ней стоял единственный в институте дважды лауреат Государственной премии. Она быстро скрылась в кабинете декана. Через минуту дверь распахнулась, на пороге стоял вычищенный и наутюженный декан.

– Заходи, Виктор Васильевич! – с широкой улыбкой пригласил он.

Вадик ждал в приемной. Внезапно заработал селектор. Вадик услышал голос Плавченко:

– Парень – будущее советской науки!

– Пригласите этого гения! Как его? Северцев? Нет – Муромцев! – пророкотал декан.

Вадик вошел в просторный, мрачноватый кабинет, на стенах которого висели портреты Ленина, Ломоносова и Вернадского.

– Садитесь! – пригласил декан. – Ваш дядюшка – Муромцев Владислав Николаевич освобожден от должности проректора института. Причины серьезные – подписал не то письмо или не подписал, что надо. Точно не знаю! Но от должности проректора освобожден… Его трудоустроили старшим научным сотрудником здесь же, в Технологическом. Будет пока заниматься наукой. Его использование на преподавательской работе признано нецелесообразным. После случившегося мы не можем вас оставить в аспирантуре. Девать вас тоже некуда: план по распределению выполнен. Идите в ректорат, получайте справку о свободном трудоустройстве! Поработайте пару лет на производстве и приходите поступать в аспирантуру! Желаю успеха! А ты, Виктор Васильевич, останься!

Секретарши не было в приемной. Вадик неплотно закрыл дверь. Он повернулся, чтобы затворить ее и остолбенел от услышанного:

– Мы, Виктор Васильевич, критикуем тебя за аполитичность, но критикуем любя, – рокотал декан хорошо поставленным преподавательским голосом. – Ну, что ты за этого парня горло дерешь? Вопрос – решенный! Ты-то чего приключений ищешь?

– Потому что такие парни должны идти в науку! Двигать ее! Они, а не посредственности, которых с каждым годом становится в аспирантуре все больше. Ведь, до чего доходит? Мы – научные руководители вынуждены писать кандидатские диссертации за наших аспирантов!

– Снова аполитично рассуждаешь, Виктор Васильевич! План – есть план! Его надо выполнять! Мы аспиранта три года учили, а на четвертый выгонять? Государство на него деньги тратило! Вы все спрашиваете: «А, если человеку не дано быть ученым?» Коли попал в аспирантуру – значит дано!

– Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан? А по-настоящему талантливые ребята уходят на производство…

– Это – тоже хорошая школа. Однако сейчас разговор о тебе. Я с этим Муромцевым больше носиться не советую! Вопрос, еще раз повторяю, решенный! Дядя по линии КГБ проштрафился.

– Благодаря дяде вы получили звание заслуженного деятеля науки. Не скажи он своего слова, в список бы попал какой-нибудь другой декан.

– Дядя проштрафился, – как бы, не слыша сказанного, продолжал декан. – Дед два раза сидел…

– Я в ту пору тоже сидел, по той же пятьдесят восьмой статье. Там же, в спецтюрьме, получил свою первую госпремию. Сталинской она тогда называлась…

– Что ты все про звания, про госпремии, Виктор Васильевич? Сейчас не та ситуация, когда этим можно прикрыться! Не мне тебе рассказывать: кто такой академик Сахаров. Сколько у него геройских звезд и премий? А, видишь, как его задвигают? Думаю, скоро его всех званий, наград и премий лишат, а самого или под упомянутую тобой пятьдесят восьмую подведут, или в психиатрическую клинику определят. Помнишь наших студентов Старовойтова и Кулигина?

– Конечно, помню! Талантливые ребята!

– Этих «талантливых» задержали с какой-то сахаровской пачкотнёй. Где они? Не знаешь? А меня, знаешь, как манежили? Повезло, что парни оказались психически не здоровы. Понятно, – учеба, нервные перегрузки, стрессы во время сессий… В психушке оба на излечении!

Вадик вспомнил умненьких, интеллигентных Женю Старовойтова и Валю Кулигина. Оба пропали в один день более года назад. Никто не мог докопаться: куда делись парни? Через полгода о них забыли.

Как во сне Вадик добрел до деканата, получил диплом и нагрудный знак, справку о свободном трудоустройстве.

– Как при Сталине! – подумал, выходя из института.

Дома Вадик открыл бар, вытащил бутылку голландского ликера «Боллс» и впервые в жизни напился до бесчувствия.

***

Вечером того же дня Муромцева-среднего вызвал к себе начальник – генерал-лейтенант Михайлов. Александр Николаевич дружил с Михайловым более четверти века, с войны, с училища. Друзья служили вместе в Ленинграде, в Таллине, в Египте. Затем пути их надолго разошлись, чтобы встретиться в Москве. Когда вернувшегося из загранки Муромцева министерские кадровики предложили в заместители Михайлову, тот ответил, что о лучшем заме и не мечтал. Семь лет друзья работали рука об руку, взаимно дополняя друг друга.

Предложив Александру Николаевичу сесть, Михайлов достал коньяк, разлил по стаканам. Выпили.

– Хреновые дела! – сказал Михайлов, закусив лимоном. – Уходить в запас тебе надо, Александр Николаевич. Дважды ты подавал об этом рапорты, дважды у тебя на глазах я их рвал. Сейчас прошу – подай рапорт!

– Что случилось, Алексей Борисович? – недоуменно спросил Муромцев. – Наше управление работает сейчас, как никогда, хорошо! Все задачи, поставленные руководством Министерства обороны, полностью выполняем!

– У тебя есть брат, Муромцев Владислав Николаевич?

– Есть…

– Хреново с твоим братом. Гульнул он с родней кого-то из Политбюро. Понравился ей. Словом, захотела дамочка за него замуж. А он – ни в какую: не брошу семью! Женщина к своему родственнику. Тот велел «задвинуть». «Копали» сначала по проведению вступительных экзаменов и зачислению в студенты, потом – аспирантуру и докторантуру. Ни во взятках не уличили, ни больших погрешностей не нашли. «Пошерстили» его научные труды: плагиат искали. Тоже не нашли. К студенткам под юбки не лезет, служебное положение в корыстных целях не использует. Стали с другой стороны его раскручивать, с идеологической. А здесь – полный набор! Связь с иностранцами. Но иностранцы оказались большими людьми в их компартиях. Не прошло. Правда, тогда твою командировку в Йемен пришлось отменить… Стали копать дальше. Оказалось, что пути твоего брата где-то пересеклись с академиком Сахаровым. Да к тому же выяснилось, что поддерживают они приятельские отношения. Здесь твоего брата и прикупили:

– Подпишите письмо, – говорят, – с осуждением выступлений академика Сахарова!

– Как я могу подписать такое письмо, когда во многом с товарищем Сахаровым согласен?

– Ну, какой он вам товарищ? – спрашивают.

– Да больше товарищ, чем подписавшие этот пасквиль, – отвечает.

Тут брата твоего и «задвинули». От должности проректора освободили, строгий выговор с занесением в учетную карточку члена партии закатали. Используют только на научной работе, к студентам не допускают. Могли бы и круче поступить! Но пока нельзя: ученый с мировым именем. Его научные разработки государство продает за рубеж, валюту качает. Относительно тебя есть решение: уволить в запас! Конечно, ты можешь отказаться писать рапорт… Однако будет ли от этого польза? Достаточно приказа министра – и ты уволен! А сколько людей за собой потянешь? Я тебя убедил?

– Убедил, Алексей Борисович!

– Вот, бумага! Пиши! Написал? Так, по состоянию здоровья… Хорошо! Завтра утром положу твой рапорт замминистра. Сам пишу: «Не возражаю». Давай еще по одной! – потянулся Михайлов к бутылке, уложив рапорт Александра Николаевича в алую папку с золотым тиснением «К докладу».

– Вадик-то как? – выпив, спросил Михайлов.

– Получил распределение в аспирантуру.

– Накрылась его аспирантура теперь! На днях жди отказа. Я договорился о Вадике с начальником главка «Союздиметил» Петровым Викентием Арсеньевичем. Год назад мы ему хорошо помогли солдатиками. В Сибири тогда их новый завод досрочно ввели в эксплуатацию. Петров орден Ленина получил. Есть у Викентия Арсеньевича в главке должность инженера. Словом, ждет он Вадика.

– Отдохнуть бы парню…

– Отдохнет на работе!