© Эрлихман В.В., 2024

© Фонд поддержки социальных исследований, 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Автор благодарит за помощь в работе над книгой внучку М.М. Литвинова Машу Слоним-Филлимор, а также Габриэля Суперфина и Александра Кондратьева

Пролог
Падение с Олимпа

Всередине дня 3 мая 1939 года наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова неожиданно вызвали в Кремль. Он был недоволен, собираясь, как обычно, покинуть свой кабинет ровно в пять. В отличие от своего предшественника Чичерина, предпочитавшего работать по ночам, Максим Максимович соблюдал трудовой режим и призывал к тому же подчиненных. Правда, расслабляться не позволял ни им, ни себе – сотрудники наркомата помнили его фразу: «Дипломат должен быть готов к работе 24 часа в сутки».

Нарком не знал, что еще утром в советские полпредства за рубежом ушла секретная телеграмма за подписью Сталина. В ней сообщалось: «В виду серьезного конфликта между председателем СНК тов. Молотовым и наркоминделом тов. Литвиновым, возникшего на почве нелояльного отношения тов. Литвинова к Совнаркому Союза ССР, тов. Литвинов обратился в ЦК с просьбой освободить его от обязанностей наркоминдела. ЦК ВКП(б) удовлетворил просьбу тов. Литвинова и освободил его от обязанностей наркома. Наркоминделом назначен по совместительству председатель СНК Союза ССР тов. Молотов»^[1]. Через несколько часов собравшиеся в Кремле члены Политбюро во главе с тем же Сталиным приняли краткое постановление:

«1) Удовлетворить просьбу т. Литвинова и освободить его от обязанностей наркома иностранных дел.

2) Назначить председателя Совнаркома т. Молотова народным комиссаром иностранных дел по совместительству.

Секретная телеграмма об освобождении Литвинова от обязанностей наркома (АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 313. Д. 2154. Л. 45)

Черновик решения об отстранении Литвинова от должности с подписями членов Политбюро ЦК ВКП(б). 3 мая 1939 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1224. Л. 52)

3) Обязать т. Литвинова сдать, а т. Молотова принять дела по наркомату в течение трех дней»^[2].

Конечно, ни о какой отставке Литвинов не просил, но о предстоящем падении с Олимпа власти, безусловно, догадывался. Слишком уж натянутыми стали его отношения с ближайшим сталинским соратником Молотовым, давно претендовавшим на его место. Недремлющее внимание к наркому проявляли и «соседи» из НКВД: их круглосуточно не гасившая огни штаб-квартира находилась совсем рядом со зданием НКИД на Кузнецком Мосту. В недоброй памяти 1937-м было арестовано большинство заместителей Литвинова, начальников отделов, полпредов. Несомненно, многие из них дали показания если не о прямой «вражеской работе» наркома, то о том, что он допустил засорение ведомства «чуждыми элементами» – по тем временам это тоже тянуло на высшую меру. Зная понаслышке об «особых методах дознания» на Лубянке, Литвинов, по воспоминаниям его дочери Татьяны, долгое время спал с пистолетом под подушкой, чтобы не даться живым в руки чекистам, не погубить вынужденными признаниями семью и друзей. Еще он не хотел, чтобы его застали раздетым – почему-то это казалось унизительным. Поэтому часто до рассвета не ложился спать, играя с домочадцами в бридж, и лишь потом ненадолго забывался сном. Со времен подпольной молодости он сохранил способность просыпаться в точно заданное время.

Правда, с конца 1938 года террор пошел на спад, «кровавого карлика» Ежова сменил во главе НКВД сталинский земляк Берия, пошли разговоры об исправлении «допущенных ошибок». Но Литвинов по-прежнему не чувствовал себя в безопасности – об этом напомнило совещание в Кремле 21 апреля следующего года, на которое нарком был приглашен вместе со старым другом, полпредом в Лондоне Иваном Майским^[3]. Последний позже вспоминал: «Обстановка на заседании была накалена до предела. Хотя Сталин выглядел внешне спокойным, попыхивал трубкой, чувствовалось, что он настроен к Литвинову чрезвычайно недружелюбно. А Молотов буйствовал, непрерывно наскакивал на Литвинова, обвинял его во всех смертных грехах»^[4]. Эти слова Майского цитирует литвиновский биограф Зиновий Шейнис^[5].

Максим Литвинов. 1936 г. (РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 453)

Правда, ссылок на источник он не приводит, а упомянутое совещание датирует 27 апреля, что мешает относиться к его свидетельству с полным доверием.

Но Литвинова и Майского действительно подвергли на совещании резкой критике – поводы для этого были незначительными, и оба понимали, что дело совсем в другом. Все годы на посту наркома Максим Максимович пытался договориться с Англией, Францией и другими странами о совместной борьбе за мир и безопасность, против постоянно растущей угрозы со стороны нацистской Германии и ее союзников. Ирония судьбы – до этого Литвинова долго считали опасным смутьяном, одним из разжигателей мировой революции, за что арестовывали и высылали из европейских столиц. Теперь он прослыл главным московским миротворцем, убежденным сторонником сотрудничества с Западом. Но это сотрудничество год от года буксовало: ни война в Испании, ни нацистская оккупация Чехословакии не убедили западных лидеров в необходимости объединить силы с СССР против нацизма.

В Кремле это восприняли как провал Литвинова и взяли курс на примирение с Германией – воевать с ней в одиночку Советский Союз не собирался. Возглавить примирение с прежним заклятым врагом нарком не мог: не только из-за своего еврейского происхождения, но и потому, что в глазах всего мира он был символом противодействия нацизму. С тех пор по страницам исторических и околоисторических трудов гуляет множество версий – Литвинов отказался вести переговоры с немцами, немцы поставили условием переговоров его снятие с поста, он сам в гневе попросил отставки, поняв, что его линия поставлена под угрозу… О том, насколько это верно и была ли тогда у Литвинова (как и у Молотова) своя линия, мы поговорим позже. Пока лишь скажем, что еще 1 мая он вместе с другими лидерами страны поднялся на трибуну на Красной площади, чтобы приветствовать празднующих.

Вячеслав Молотов. Конец 1930-х гг. (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1599)

Однако нарком не удивился неожиданному вызову в Кремль, о котором позже с его слов поведал в воспоминаниях американский писатель Морис Хиндус: «Теперь, когда Литвинов мертв и не может понести наказания за откровенный разговор с иностранными журналистами, можно рассказать историю битвы вокруг нацистско-советского пакта. Вызванный на совещание к Сталину и Молотову, он горячо возражал против этого пакта, в то время как Молотов выступал «за». Окончательно выйдя из себя, Литвинов стукнул кулаком по столу и предупредил своих оппонентов, что Гитлер ни за что не сдержит своего слова и в итоге все равно начнет войну с Россией. Сталин тут же потребовал его отставки, и Литвинов незамедлительно согласился»^[6].

В большинстве книг и статей о Литвинове приводится другая версия, изложенная в книге З. Шейниса. Согласно ей, нарком утром 4 мая, еще ничего не зная, подъехал на служебной машине к зданию на Кузнецком и увидел, что оно оцеплено войсками НКВД. Он уже понимал, что случилось, и не удивился, когда вскоре в его кабинете появились Молотов, Маленков и Берия, сообщившие, что он освобожден от должности. Спустя некоторое время после ухода незваных гостей он уехал на дачу, в любимую Фирсановку. Там он застал тех же энкавэдэшников, двое из которых деловито вытаскивали из дома отключенный кабель правительственной связи. По городскому телефону Литвинов будто бы позвонил Берии и спросил, зачем нужна эта комедия с охраной. Конечно, наркома стерегли и раньше, но это были два человека в поездках и двое на даче – а тут целый взвод. Берия со смешком ответил: «Максим Максимович, вы себе цены не знаете. Вас охранять надо»^[7].

Днем на дачу – опять-таки по версии З. Шейниса – приехали высокие чекистские чины, передавшие Литвинову приказ отправиться с ними обратно в Москву. То, какая из версий верна, мы обсудим позже, а пока скажем лишь, что с трех часов дня бывший нарком находился в здании на Кузнецком Мосту. Накануне Политбюро приняло еще одно постановление: «Поручить т.т. Берия (председатель), Маленкову, Деканозову и Чечулину навести порядок в аппарате НКИД, выяснить дефекты в его структуре, особенно в секретной его части, и ежедневно докладывать о результатах своей работы т.т. Молотову и Сталину»^[8]. Названные товарищи уже в полдень явились в здание наркомата и по-хозяйски расположились в кабинете Литвинова. Выгнанные из кабинетов сотрудники толпились снаружи, дожидаясь вызова «на ковер». Ставленник Берии Георгий Деканозов накануне в рамках «укрепления кадров» был назначен заместителем наркома иностранных дел. Допрос служащих он, по словам начальника отдела печати Евгения Гнедина^[9], «слушал молча, с глупо равнодушным и скучно угрожающим видом»^[10].

Дипломат Алексей Рощин, работавший тогда начальником отдела НКИД, вспоминает, что активность при допросе проявлял один Берия, пытавшийся добиться от сотрудников признания в каких-либо преступлениях, но прежде всего – обличения Литвинова. Заметив это, экс-нарком держался настороженно, ожидая от подчиненных возможного подвоха, но в то же время пытаясь защитить их. Когда Берия напомнил Рощину, что тот был заместителем арестованного главного секретаря НКИД Гершельмана^[11], Литвинов поспешил вмешаться: «Обращаясь к Берии, он пояснил, что я лишь формально был его заместителем как помощник Потемкина. Вмешательство Литвинова избавило меня от больших неприятностей»^[12]. Своей должности Рощин все же лишился, но судьба других сотрудников оказалась еще печальнее. Секретаря Литвинова Павла Назарова^[13] обвинили в шпионаже прямо на заседании комиссии, и уже вечером он был арестован. Логика была простой – он родился в Италии, где жили его родители-большевики, значит, работает на итальянскую разведку. Позже в блокноте Сталина нашлась запись, сделанная утром того же дня: «Назарова – арестовать (он скажет кое-что о Л.)». Это лишний раз доказывает, что аресты в НКИД планировались заранее, а их главной целью было добыть компромат на бывшего наркома.

Евгений Гнедин (Из открытых источников)

Гнедин, арестованный 10 мая, в мемуарах подробно рассказывал, как из него пытались выбить показания против Литвинова. Правда, уже к осени эта «работа» прекратилась, но сам Максим Максимович про это, естественно, не знал – и продолжал спать с пистолетом под подушкой. О причинах, по которым не состоялся «процесс Литвинова», будет сказано далее, но одной из них, безусловно, стала волна недоумения и недовольства, поднявшаяся во всем мире после отставки наркома. Его давняя подруга Александра Коллонтай, тогда полпред в Швеции, писала в своем дневнике: «Отставка Литвинова в такой решающий момент и при напряженности мировой политики… Это непонятно, загадочно. Где причина? Что стряслось в Москве? И все-таки должна себе признаться, что где-то в глубине моего сознания уже давно жило чувство, что Москва недовольна Максимом Максимовичем. Неуловимые симптомы, но эти симптомы имелись. <…> Стокгольм волнуется. У всех на устах имя Литвинова. Шведы, незнакомые, останавливают на улице наших сотрудников: что случилось в Москве? Почему ушел Литвинов?»^[14]

Коллонтай справедливо пишет, что газеты разных стран не только «делают глупейшие умозаключения» о причинах отставки Литвинова, но и напоминают о его огромных заслугах в деле укрепления международной безопасности, о громких речах, произнесенных с трибуны Лиги Наций. Там с ним работали виднейшие европейские политики, и теперь один из них, бывший французский премьер Эдуар Эррио, заявил в прессе: «Ушел последний великий друг коллективной безопасности». С этими настроениями Сталин и его соратники были вынуждены считаться, предполагая, что Литвинов с его популярностью на Западе еще может оказаться полезным. Так и случилось – после начала Великой Отечественной войны бывший нарком был возвращен на дипломатическую службу, получив важнейший в то время пост посла в США^[15]. Но уже через полтора года, когда «мавр сделал свое дело», его отозвали в Москву, а вскоре окончательно отправили на пенсию.

Последние годы Литвинова прошли в полуопале, не окончившейся и после его смерти. Сталин уже умер, Молотов лишился важных постов, но у Максима Максимовича появился новый недоброжелатель – бессменный министр иностранных дел позднего СССР Андрей Громыко. В свое время он сменил Литвинова в должности посла в Вашингтоне, хотя тот до этого выдал ему уничтожающую характеристику – «к дипломатической работе не годен». В своих публикациях времен перестройки З. Шейнис повествует, как Громыко и его подчиненные мешали ему писать и публиковать книгу о Литвинове. Личностью наркома его земляк, уроженец Белостока Шейнис увлекся еще в молодости, когда не раз видел Литвинова и общался с дипломатами его круга – Майским, Штейном^[16] и другими. Начав работать над книгой, он познакомился с родными своего героя и множеством знавших его людей, собрав уникальные свидетельства – к несчастью, после его смерти в «лихие 90-е» все это пропало.

М. Литвинов и А. Коллонтай. 1937 г. (Из открытых источников)

В период «оттепели» статьи Шейниса о Литвинове появились в ряде центральных изданий, вызвав большой интерес. В 1968 году, когда книга была готова, предисловие к ней написал Анастас Микоян, хорошо знавший Литвинова и сказавший о нем немало теплых слов. Несмотря на это, издание книги застопорилось, и она вышла только в 1989 году с санкции нового министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе (вскоре появились ее переводы на английский, а потом и на другие языки). Сегодня трудно понять, в чем цензоры видели опасность этой ортодоксально-советской книги; Литвинов в ней представлен исключительно как «верный ленинец», а все сомнительные моменты его биографии и отрицательные отзывы о нем тщательно замалчиваются. К тому же Шейнис подспудно, а в следующей своей книге «Провокация века» и явно делает акцент на еврействе Литвинова, превращая его в жертву антисемитских гонений. Он, например, вкладывает в уста Молотову в день увольнения Литвинова из НКИД фразу: «Я покончу здесь с синагогой!» Конечно, сказать такое вслух член Политбюро, к тому же женатый на еврейке, никак не мог – что не прибавляет доверия и к другим свидетельствам автора. Однако ввиду отсутствия на русском языке других биографий Литвинова – поистине «неизвестного наркома» – книга Шейниса до сих пор имеет немалую ценность.

Надо сказать, что еще в 1936 году, когда отмечалось 60-летие Максима Максимовича, вышли сразу две книги о нем. Однако первая из них, «Сталинский знаменосец мира», представляет собой всего лишь сборник поздравительных статей, вскоре изъятый из обращения, поскольку многие авторы оказались «врагами народа». Вторая книга, написанная неким Н. Корневым, содержит краткую биографию Литвинова, написанную на основе его воспоминаний, но старательно героизированную в советском духе. Вероятно, под псевдонимом скрывался публицист Марк Савельевич Гельфанд – в отличие от Е. Гнедина, не родственник Гельфанда-Парвуса^[17]. В 30-х годах он работал журналистом советских СМИ (и, вероятно, разведчиком) в Западной Европе и много общался с наркомом во время его зарубежных командировок.

После этого, вплоть до выхода сочинения Шейниса, упоминания о Литвинове в советской печати можно пересчитать по пальцам. Конечно, он фигурировал в справочниках – во втором издании Большой Советской энциклопедии (1954) как «один из старейших членов партии, видный советский дипломат», в третьем издании (1973) как «советский гос. и парт. деятель, дипломат». Кое-что о нем можно узнать из воспоминаний и дневников его коллег А. Коллонтай, И. Майского, Ф. Раскольникова, художника Б. Ефимова, писателя И. Эренбурга. В постсоветские годы стала доступна еще одна интересная группа источников – мемуары дипломатов-невозвращенцев А. Бармина, Г. Беседовского, С. Дмитриевского, Г. Соломона и др., объединенные враждебностью к Литвинову. Не страдают дружелюбием и воспоминания его недоброжелателей Молотова (в передаче Ф. Чуева) и Громыко.