Есть

Дощатый потолок – вот что увидел Харальд, когда смог разлепить глаза. Запах мокрого дерева. Каюта корабля. Попробовал пошевелиться – тщетно: связан. Ну конечно. Значит, греки оказались сильнее и он в плену. Легкое покачивание и характерный звук волн рассказали молодому, но немало уже повидавшему викингу, что корабль идет по ветру. Очевидно, тем же курсом, что и шел до встречи с драккаром.

Скрипнула дверца, и в каюту зашел человек. Он был невысокого роста, черные кудрявые волосы и борода светились обильной сединой. По фигуре и осанке видно, что не воин. Наверно, слуга. Или раб. Точно, раб: воды принес – в руках бородатого грека Харальд увидел кувшин.

– Позови хозяина! – Грозная интонация юного конунга несколько не вязалась с его бедственным положением. Но как еще вождь славных воинов, пусть и поверженный, должен говорить с подневольным человеком?

– Ты что, оглох, раб, позови хозяина, я сказал!

Раб, однако, смотрел на него внимательно, но, как видно, не понимал, что ему говорят. Конечно, не понимал. Он же грек. А Харальд, как назло, не знал ни слова по-гречески! На всякий случай он повторил ту же фразу на языке саксов. Без толку.

Между тем человек подошел к связанному викингу и протянул кувшин. Пить в самом деле хотелось. Однако в кувшине оказалась не вода, а разбавленное вино с каким-то странным привкусом. Ну да выбирать не приходилось. Харальд принялся пить.

Напившись, он откинулся на соломенной подстилке и вдруг ощутил истому во всем теле. Тело его будто засыпало, но сознание не угасало. И вообще ощущения были странные.

Между тем византиец присел на корточки и стал обстоятельно развязывать путы. Когда руки были освобождены, Харальд хотел двинуть своему тюремщику по уху, но оказалось, что рукой своей он почти не владеет. Вместо резкого удара, от которого презренный раб отлетел бы до самой стенки каюты, получилось лишь вялое медленное движение. Харальд попытался проделать то же самое и другой рукой – с тем же самым успехом.

Византиец, заметив движение, посмотрел на него черными, редкими в северных широтах, глазами и сказал на вполне сносном норвежском:

– Приветствую тебя, славный конунг, на моем корабле.

– Так ты, грек, знаешь наш язык?

– Как видишь. Точнее, слышишь.

– Что ты сделал с моими руками?

– Не волнуйся, это пройдет через полчаса.

– Вот тогда-то я тебя и прикончу, если ты не позовешь сейчас же сюда хозяина или капитана судна.

– Я знаю, что прикончишь. И поэтому мне нужно торопиться. За полчаса я должен убедить тебя, что убивать меня не стоит. И вообще, что нужно жить дружно.

Харальд на мгновение задумался. Все равно ничего иного он в сложившейся ситуации поделать не мог. И у него созрел вопрос:

– Зачем ты меня опоил и развязал, разве нельзя было поговорить со мной связанным?

– В том-то и дело, что нельзя. Поскольку мне нужно не только многое тебе рассказать, но еще больше нужно показать. Мне нужно, чтобы ты ходил. Сначала я хотел просто развязать тебе ноги. Но потом подумал, что ты и со связанными руками можешь натворить кучу бед. Поэтому, извини, ничего больше не оставалось, как дать тебе успокаивающее зелье, чтобы ты, горячий морской воин, смог выслушать меня более или менее до конца. Я и есть капитан этого корабля. Поднимайся!

Византиец развязал Харальду ноги, и тот с трудом, как пьяный, поднялся. Опираясь на руку византийца, он поднялся на палубу и, пощурившись на ярком солнце, принялся оглядываться.

Викинг никогда не бывал на греческих кораблях, но увиденное поразило его выше всякой меры: на палубе было совершенно безлюдно. Недоуменно озираясь, Харальд первым делом задал вопрос:

– А где люди?

– Вот это и есть главный мой секрет, – сказал грек, в первый раз за весь разговор улыбнувшись. Улыбка у него была мягкая, вокруг глаз собралось много мелких морщинок, но у Харальда волосы на голове встали дыбом от ужаса, по спине пробежали ледяные мурашки:

– Людей здесь нет, корабль управляется демонами, ты колдун, грек?

Грек рассмеялся еще веселее:

– Ты прав, славный конунг, только в одном. Кроме нас с тобой, людей на судне в самом деле нет. Есть еще кошка. Но демонов – нет. Во всяком случае, к управлению кораблем они не имеют ни малейшего отношения.

Харальд продолжал озираться. А единственный, как выяснилось, обитатель корабля опять подхватил его под руки и повел дальше, показывая свое хозяйство.

– Видишь, через всю палубу идут просмоленные тросы? Вот при помощи них я и управляю кораблем. Вот этот рычаг – руль, а при помощи вот этих механизмов могу, не отпуская управления, управлять парусами.

Как ни худо было Харальду, но его как бывалого моряка увиденное и услышанное и поразило, и заинтересовало.

– Я понял, как все устроено. Но не понял одного: ты, грек, извини, хоть и, судя по всему, умен, но не выглядишь сильным. А руль и парус во время бури порой не могут удержать и трое здоровенных мужчин.

– Я и в самом деле не очень силен. Но и на это у меня есть приспособления. Называются блоки. Есть еще и несколько весьма хитрых пружин и воротов. Я тебе потом покажу, если мы… договоримся.

– Хорошо. Самое время изложить, что за договор ты мне предлагаешь.

Грек не мог больше поддерживать массивное тело конунга и осторожно посадил его на перевернутый бочонок.

– Да, пожалуй. Видишь ли, славный конунг, не я напал на твой драккар, я вынужден был обороняться. Скажу по совести, мне этого совсем не хотелось. Но у меня не оставалось выбора.

С прискорбием сообщаю, что корабль твой, скорее всего, погиб. Он полыхал от носа до кормы. Ты оказался невольным моим пленником. Я совсем не хотел умножать количество жертв и намеревался доставить тебя связанным на берег и передать с рук на руки кому-нибудь из твоих соотечественников.

Но увы, твой лучник, пустивший стрелу в самом начале битвы, достиг гораздо большего, чем мог вообразить. Жаль, что он никогда об этом не узнает, он был бы горд: стрела попала в один из блоков и перебила трос. Пока ветер попутный, корабль движется нормально. Но если направление ветра переменится или начнется шквал, то я не смогу в одиночку управлять парусами. Мне обязательно нужен помощник. Если это вдруг случится, мы оба можем погибнуть, вот именно поэтому я решил поговорить с тобой начистоту. Мы вместе доплывем до берега, ты согласен, славный конунг?

Харальд тем временем несколько успокоился, увиденное по-прежнему удивляло его, но не внушало суеверного трепета. Кроме того, онемение в теле стало понемногу проходить.

– Согласен, грек. Но скажи мне, как ты можешь верить мне? Что будет, если я передумаю, как только действие твоего снадобья закончится?

– Я наслышан о тебе, Харальд. Ты смел, но умен. Ты должен был понять, что иного выхода у нас с тобой нет.

– Почему ты противопоставляешь смелость и ум?

– Опыт… У умных людей обычно богатое воображение. Оно их и подводит: рисует наглядно все возможные варианты опасности, пугает тем, чего нет. Ты должен понять, что для тебя в сложившейся ситуации на самом деле выгодно.

– Хорошо. А из луков стреляли и огнем нас поливали тоже твои хитроумные эээ… как ты сказал, «механизмы»?

– Да, конечно. Без них я вряд ли бы заплыл так далеко от родного дома. В морях по всему свету полно желающих поживиться за чужой счет. Но обычно хватало демонстрации огнемета для того, чтобы желание «познакомиться поближе» резко сменилось желанием убежать подальше. Ты был первым, кто кинулся на абордаж, несмотря ни на что.

– Почему же ты плаваешь один? Неужели Царьград оскудел смелыми воинами?

– На то есть свои причины, возможно, я расскажу тебе о них. Потом.

Харальд посмотрел вдаль, туда, где, по его расчетам, должен был остаться его корабль:

– Да, теперь я вижу, что нужно было послушаться Эйнара.

– А что говорил Эйнар?

– Говорил, что лучше бы нам пройти мимо.

Грек печально улыбнулся:

– Прав был твой Эйнар.

– Но подожди, а кто со мной рубился, когда я запрыгнул на эту палубу? И тут «механизмы»?

– Ну, можно и так сказать. Только с тобой никто не рубился. Рубился ты. И вот посмотри, во что ты превратил моих верных деревянных «матросов».

Седобородый капитан подтащил к сидящему на ящике Харальду большую куклу, сделанную из легких жердей и одетую в доспехи из тонких досочек. Вся верхняя часть ее была жестоко разрублена, со всех сторон торчали, болтались щепки и кусочки ткани.

– Куклы складные и были закреплены вдоль бортов. Если потянуть за трос, они поднимались. В южных морях суеверные пираты порой пугались их больше, чем огня. Огонь-то для них штука привычная. А вот корабль с мертвецами увидишь не каждый день. Среди африканских пиратов часто рассказывают легенды о «мертвом» корабле: кто встретит его – умрет. Так вот, я специально сделал головы своим храбрым манекенам похожими на голые черепа. Ох, драпали же они – только весла сверкали! Ну да теперь мое деревянное войско отвоевалось.

– А вырубила меня тоже одна из этих твоих деревянных кукол? – В голосе Харальда звучало сомнение.

– Нет, конунг, ты пал жертвой вот этого вот полена и вот этой вот руки, – грек поднял вверх свою не особенно мощную, но крепкую и жилистую руку, – извини, я не мог предложить тебе честного поединка: пришлось действовать подручными средствами.

Харальд, который до той поры только хмурился, недоверчиво щурился, временами недоуменно крутил головой, посмотрел на полено, на воздетую вверх худую руку и весело расхохотался.

Живете

День сторожевого отрока начинался вполне обычно. Наряд вышел на службу рано утром, сменив ночной дозор. Стражи торопились по домам: поесть и выспаться. Десятник свежей смены расставлял отроков по обычным местам. Доброшка уже почти привык к службе. Его, как самого молодого и зоркого, поставили на высокую северную башню – оглядывать окрестности: нет ли где пожара, не идет ли враг, не творится ли какого беззакония. Конечно, беззаконие с башни не разглядишь, а вот пожар или врага – вполне. Впрочем, врагов он за прошедшие два месяца еще не видел, а вот пожары случались.

Доброшка потрогал пояс, который подарил ему Илья, поверстав в службу. На поясе был привешен небольшой кошель (увы, пока пустой), его старый ножик и его новая гордость – небольшой боевой топорик, тоже подаренный Ильей. Этот топорик и лук (тот самый, из которого стрелял Доброшка в памятный день своего триумфа) составляли его небольшой арсенал.

За прошедшее время он как свои пять пальцев изучил вверенный ему пост на северной башне и до малейшего кустика рассмотрел ближайшую округу. Если раньше поле, зеленый лес вокруг и кустарник казались ему зеленой кашей, рассеченной серебристым изгибом реки, то теперь он мог заприметить и различить даже ежика, перебежавшего дорожку на опушке леса. Окружающий мир наполнился логикой и смыслом. Жизнь за два месяца вошла в ставшую уже привычной колею.

Определившись на службу, Доброшка написал письмецо домой батюшке с матушкой, похвастался своим нынешним положением. Повинился, что уехал без родительского позволения. Но вышло-то все честь по чести! Он воображал себя годика этак через три уже десятником в настоящей кольчуге и с настоящим мечом, а еще через пять – сотником, женатым, конечно же, на Белке и наплодившим не меньше дюжины ребятишек. Потом воображал – чем черт не шутит, – и воеводой. А что, чем Доброшка не воевода? Вот будет большой поход, будет случай – он непременно отличится, перебьет целую кучу врагов, князь узнает и пожалует его – всего-то и делов.

Доброшкина фантазия могла зайти далеко. Матушка частенько укоряла его за то, что он то и дело «засыпает наяву». Еще минут через пять в мыслях он мог бы стать уже и князем, и царем индийским, и еще бог знает кем. Но спокойный ход сторожевой службы был прерван сигналом тревоги, пронзительно разрезавшим тишину солнечного утра. Трубили с соседней башни. Стражник, краснощекий парень в кожаной броне, что есть силы дул в тревожный рожок.

Доброшка встрепенулся и заметил, что, замечтавшись, проглядел появление на опушке леса не ежика, а целого отряда. Неужели враг? На врага, как он его себе представлял, вроде было не похоже. Да и отряд был невелик: пять конников легким галопом скакали к городу. Почему же тогда такой переполох?

Узнать было не у кого, покинуть пост сторожевой отрок не мог. Оставалось только ждать. Любопытство разбирало. Но судьба оказалась к молодому воину благосклонна – не дала ему лопнуть от любопытства. Странная делегация, которую заприметил сторожевой на соседней башне, двигалась прямиком к северным воротам Колохолма, над которыми и сидел Доброшка в своей башне.

Когда всадники проехали колохолмские огороды, можно было уже разглядеть визитеров в деталях. Впереди сказал стройный юноша. Прямые, цвета вороньего крыла волосы были схвачены серебряным ободом. Под богатым, черного бархата плащом серебрилась кольчуга. Меч был только у него. Причем меч (Доброшка уже начал кое-чего понимать в оружии) был необыкновенный. Клинка было не видно, но по тому, как украшена гарда, было видно, что оружие, можно сказать, княжеское: простому клинку такая «одежка» не полагается, как не полагается смерду златотканый плащ-корзно. Остальные были одеты проще и были при топорах.

Странная компания подъехала к воротам. Ворота были открыты – на дворе стоял день и опасности серьезной в ближайшей округе не наблюдалось. Но стража заступила дорогу, и люди остались стоять перед воротами. Было слышно, как по внутренним дворам младшие отроки разыскивают-выкликают Илью.

С башни было видно, как напряжен старший, тот, что был при мече. На первый взгляд, он сохранял ледяное спокойствие и почти не двигался, но черные глаза его вспыхивали мрачным огнем, губы побелели, а на скулах ходили хищные желваки.

Через некоторое время вышел Илья. Встал посередь ворот как кряжистый дуб – ни объехать, ни обойти, могучие руки заложил за наборный поясок.

– Так это ты, Ворон! А я-то думаю: чего такой переполох? – произнес он нарочито спокойно, растягивая слова.

– Пусти в город.

– Да чего тебе там? Можно здесь поговорить.

– Я не холоп, чтобы меня дальше порога не пускать. Это мой город.

– Был когда-то. И не твой, а всего лишь твоего прадеда, – в голосе Ильи чувствовалось глубоко запрятанное раздражение, – те времена прошли.

– Это мы еще посмотрим.

– Ну, вот видишь – как тебя с эдакими-то речами за ограду пускать?

Тот, кого Илья назвал Вороном, склонил голову, черные волосы закрыли глаза:

– Хорошо, Илья. Не сердись на меня, я погорячился. Разговор серьезный. Обещаю как брат, что обиды творить не буду.