Отзывы на книги автора «Винфрид Зебальд»

Герой романа Винфрида Г. Зебальда, ощутив чувство внутренней пустоты, отправляется в пешее путешествие по графству Суффолк. Я сразу представила себе прогулку Винсента Ван Гога, о которой он писал в письме брату: «Вечером гулял по безлюдному берегу моря. Это было не весело и не грустно — это было прекрасно», надеясь прочитать внутренний монолог человека, наслаждающегося жизнью, свободой, красотой пейзажей и свежим ветром Северного моря. Но путешествие Зебальда было иным: через год после начала своего вояжа, он попадает в больницу со странной «болезнью души и тела», где начинает мысленно писать записки о проделанном им пути вдоль морского побережья. Почему же у рассказчика возникло сильное душевное смятение и как удалось ему заполнить внутреннюю пустоту? Почему одним из эпиграфов к книге была цитата из «Ареопагитики» Д. Мильтона «Добро и зло, как мы знаем, растут в этом мире вместе и почти неразлучно»?

Вероятно, герой романа - это сам автор, который был заядлым путешественником. Но я не назвала бы книгу романом, скорей всего, это сборник рассказов-размышлений об увиденном в пути, что повлекло поток воспоминаний автора о местах и людях, всплывающих в его памяти в случайной последовательности. В воображении автора рисуется исчезающее прошлое, оно уносит его далеко из тех мест, где он находится, его всё чаще охватывают далеко не радостные, а мучительные воспоминания. «Воображение — это форма памяти», – сказал Набоков в одном из интервью. Вот так в своём воображении запечатлел автор свои воспоминания, ассоциации и призраков, появляющихся во время путешествия. Но они парализуют его ужасом при осознании разрушений, возникших не только вследствие времени и истории, но и в результате человеческой деятельности:

«Одна секунда, часто думаю я, одна секунда ужаса, и целая эпоха исчезает навсегда».

Обстоятельное и неторопливое повествование романа не даёт ощущение покоя, оно обманчиво прячется за весьма старомодным языком и удивительной наблюдательностью автора. Он вспоминает о многом: о не ведающих корысти людях долга, о войнах, о пришедших в упадок городах, о погибающей в некоторых местах природе. Зебальд потрясён увиденным им упадком цивилизации, которая ведёт не к высотам, как принято считать, а вниз, приближая свой конец:

«На каждой новой форме уже лежит тень разрушения. Дело в том, что история каждого существа, история любой общности и история всего света движутся не по красивой дуге, взмывающей ввысь, но по некой орбите, которая, достигнув меридиана, ведет вниз, во тьму».

Грустные истории семьи писателя Майкла Хомбурга, жизни Джозефа Конрада и Алджернона Суинберна переплетаются с рассказами о майоре, у которого жил ручной петух, а период правления китайской императрицы Цыси волнует его не меньше, чем современные зоны безработицы. История встреч виконта де Шатобриана с Шарлоттой Айвз для автора не менее интересна, чем идеи сэра Томаса Брауна. Казалось бы, кого волнует жизнь рыбаков северного побережья Британии, улов сельди, физиологическое строение этой рыбы, способности её к выживанию и способы её добычи? Но эта часть книги оказалась очень занимательной. Вот Зебальд сидит на тихом берегу озера Бенакр-Брод, и ему кажется, что он смотрит в вечность, а здесь он приглашает читателя посетить Голландское королевское кладбище… Остались в памяти слова героини одного из рассказов автора:

«Подчас мне кажется, что мы так никогда и не научились жить на этой земле и что жизнь – это просто огромная, постоянная, непонятная ошибка».

У Зебальда совершенно непостижимые переходы от одного предмета размышлений к другому. Например, он описывает мемориал битвы при Ватерлоо, бельгийский Львиный курган, представляя себе битву, а затем, без каких-либо отступлений, следует описание обеда в брюссельском кафе, где он наблюдает за поглощающей мясное блюдо пожилой дамой, а потом вдруг резко переходит к строительству железной дороги в Конго, о жестоком порабощении местного населения: «Думаю, она родилась примерно тогда же, когда было закончено строительство железной дороги в Конго. Первые сведения о способах и масштабах преступлений, жертвами которых стало туземное население в ходе освоения Конго, были обнародованы в 1903 году». Далее идёт рассказ об ирландском вопросе, о британском консуле Кейсменте, участвовавшем в ирландском освободительном движении. Далее сразу – о железнодорожной узкоколейке, связывавшей Хейлуорт с Саутуолдом, построенной для китайского императора, и тут же - о драконе на гербе, украшающем паровоз, от которого мысль автора перескакивает на восстание тайпинов в Китае. Такие неожиданные переходы от одной темы размышлений к другой могут раздражать, потому что при этом невозможно расслабиться, читатель вынужден постоянно концентрировать своё внимание на ходе мыслей автора. И так на протяжении всёй книги. В конце концов, устав фейспалмить по поводу внезапных скачков мыслей автора, я решила сосредоточиться на повествовании и, в итоге, стала даже получать удовольствие от чтения. Если учесть, что некоторые вопросы, поднимаемые автором, не всем интересны, то эту книгу можно было бы назвать скучной, но если для кого-то будут занятны подробности и детали тех или иных исторических событий, то чтение вполне увлекает. Ну, а что вы хотели от предполагаемого критиками кандидата на Нобелевскую премию? Ведь всем давно известно, что эту премию должен выстрадать не только писатель, но и читатель. Главное, чтобы после подобных страданий у читателя не пропал интерес к автору. У меня вот не пропал, так что, думаю, предполагаемое выдвижение Зебальда на «нобелевку» вполне оправданно.

Бесцветные чёрно-белые фотографии, которые используются автором как иллюстрации, самые обычные, ничем не примечательные, но без них книга была бы неполной. Можно было бы предположить, что депрессивный текст Зебальда несёт одну главную идею – всё тлен. Но нет, это слишком просто. Зебальд протестует против технического прогресса, который разрушает природные основы бытия. Это маленький тихий бунт человека против того, что сам он и создал:

«Вся человеческая цивилизация с самого начала была не чем иным, как с каждым часом все более интенсивным тлением, и никто не знает, как долго она будет тлеть и когда начнет угасать».

И всё-таки, автор заполняет охватившую его пустоту воспоминаниями, начав расшифровывать свои больничные заметки, оставляя на бумаге следы, которые были уничтожены временем, историей и человеком. Путешествие в прошлое обрело смысл, а автор – душевное равновесие. «Что бы мы были без воспоминаний?» Прошлого бы не существовало, а наша жизнь была бы чередой бессмысленных мгновений…

P. S. Эту рецензию я посвящаю своему отцу, приобщившему меня с раннего детства к чтению и долгим пешим прогулкам. Он любил показывать мне достопримечательные места и рассказывать интересные вещи. По выходным дням мы уходили от дома далеко-далеко и, гуляя, болтали обо всём на свете. Сейчас, когда папы уже нет, я вспоминаю эти прогулки и бесконечные разговоры с любовью и огромной благодарностью, понимая, насколько они были важны тогда для меня и как много мне дали…

Долгая прогулка - 2018. Октябрь. Команда "Кокарды и исподнее"

«Ныне очень трудно составить себе хотя бы мало-мальски удовлетворительное представление о масштабах уничтожения немецких городов, которое происходило в последние годы Второй мировой войны, и ещё труднее размышлять о кошмаре, связанном с этим уничтожением»

Этими словами начинаются Цюрихские лекции, вышедшие потом под заголовком «Воздушная война и литература», автор — В. Г. Зебальд, исследователь исторической травмы целого народа и целой эпохи, писатель, эссеист и историк литературы... Он находился во чреве матери, когда союзнические войска бомбардировали их родной город Бамберг, поэтому позволил себе сказать: «я, так сказать, родом из этой войны». Он будет воспитываться у бабушки с дедушкой в горной альпийской деревеньке, потом учиться в Швейцарии, а последние тридцать лет жизни будет жить и преподавать в Великобритании.
(Мой отзыв на «Аустерлиц»)

Сборник эссе «Естественная история разрушения» состоит из упомянутых публичных выступлений (с дополнениями) и трёх эссе, где исследуется послевоенный опыт осмысления произошедшей трагедии как в личном плане, так и в культурологическом, философском, нравственном, художественном направлениях. Это эссе о пережившем концлагерь и выжившем философе Жане Амери, об одном из создателей «Группы 47» (заявляли в своё время, что они пришли в послевоенную литературу, чтобы воссоздать, как всё было), писателе Альфреде Андерше, а также о художнике и драматурге Петере Вайсе, который с семьёй эмигрировал из Германии в 1935 г.

«…Беспримерное национальное унижение, выпавшее <…> на долю миллионов, никогда по-настоящему не находило словесного выражения, и люди, непосредственно его изведавшие, не делились пережитым ни друг с другом, ни с теми, кто родился позже»

Зебальд задаётся вопросом, почему ни писатели, ни общество не хотят касаться пережитой трагедии, когда в результате союзнических воздушных бомбардировок уничтожались целые немецкие города вместо с мирными жителями (стёртые с лица земли Кёльн и Гамбург особенно впечатляют в этой истории). Как немцы переживают коллективную вину и как пытаются умолчать или сказать о произошедшем?

Документальной гримировке, а то и откровенному замалчиванию автор противостоит, собирая по крупицам художественные тексты, воспоминания и свидетельства, радио-репортажи... При этом хирургически точно и мастерски препарирует материал, высвечивая опустошающую и ужасающую действительность произошедшего. Его анализ произведений Генриха Бёлля, Германа Казака, Ганса Эриха Носсака и других авторов, так или иначе отразивших пережитое в те военное время, читается как отдельное произведение, полное ярких метких метафор и той самой зебальдовской меланхолии (как выразилась Сьюзен Сонтаг, «одержимость историей» и «меланхолия сокрушений»).

Тема беспамятства и амнезии, захватившей целый народ, волнует Зебальда, он ищет разные причины этого феномена и описывает нечеловеческие условия, в которых оказались люди разбомблëнных и горящих городов, так что ты оказываешься то внутри чьей-то истории, то посреди пылающего мегаполиса, то следишь за самим языком автора, подыскивающего слова для интерпретации текста и события.

Три эссе — о писателе, о философе и о художнике-драматурге — словно проводят нас через жизни и восприятие случившегося с ними и с их страной. Один пошёл на войну в рядах вермахта и дезертировал, женился на еврейке и развёлся, а потом пытался оправдать себя через свои же романы, в самомнении и гордости решив обелить совесть, а по мастеству даже переплюнуть Томаса Манна (Альфред Андерш). Другой пережил концлагерь, в своей жизни и произведениях пытался преодолеть травму, осмыслить пережитое, откровенно описал свой опыт унижения и насилия в текстах, но покончил жизнь самоубийством (Жан Амери). Третий рисовал картины и писал пьесы, где до натурализма жестоко отразил метаморфозы человека в его падении и хождении по дантовским кругам ада — мучителя и мучимого (Петер Вайс).

«И всë-таки по сей день, когда я вижу фотографии или смотрю документальные фильмы военных лет, мне кажется, будто я, так сказать, родом из этой войны и будто оттуда, из этих не пережитых мною кошмаров, на меня падает тень, из которой мне никогда вообще не выбраться»

В. Г. Зебальд поражает глубиной осмысления и высотой критики, поэтикой и беспощадностью, стилем и актуальностью всего, о чëм пишет. Очень рекомендую! И в контексте сегодняшнего дня поднятые здесь проблемы весьма кстати.

Для меня всегда худшей литературой были советские книги о второй мировой и околотого. Все-таки это было, есть и будет слишком патриотичным, односторонним и навязчивым взглядом. У меня в семье никто не воевал, мне некому посвящать и некого слепо ненавидеть. Так что эссе было интересно читать, как то мнение, которое обычно остается в стороне и отражено через литературу.
«Естественная история разрушений», конечно, может казаться наглым оправданием нацизма, если не видеть ничего дальше себя любимого. Вроде как это и в самом деле прямое оправдание. Германия, конечно, развязала войну, но все ведь к этому шло, она не могла не случиться. Но ведь нигде не говорится, что она в этом не виновата вовсе. Вот будем честными. Разве не было в истории аналогичных случаев? Немецкое вооружение привело к войне, потому что как так-то, разработали множество всего, а проверить и не на ком. Но может тогда вспомним и о том, что две атомных бомбы были сброшены на Японию по ровно той же самой причине? И Россия в сирийский конфликт по доброте ли душевной влезает? Так что, честно говоря, я верю как раз в это. Все изобретенное потребовало своего применения, а люди не посчитали нужным отказать. Так в самом деле бывает.
Но это лишь начальное спорное утверждение, предваряющее основной факт. Немецкая литература практически не отразила то, как в самом деле они пережили это время. И чем ближе писатели были к событиям, тем меньше о них говорили. В военное время не принято помнить о существовании мирного населения, которое никуда ни на каких танках не выезжало, но огребало за обе воюющие стороны. И в первую очередь – это своеобразный способ борьбы со стрессом. Когда мир вокруг рухнул, но ты все еще не веришь и цепляешься за его остатки. Упорно повторяешь раз за разом ежедневные ритуалы. Выглядишь сумасшедшим, чтобы просто не сойти с ума. И конечно же, не говоришь об этом. Пока не фиксируешь ничего черными буквами на белом фоне, кажется, что всего этого и не было. И город не в руинах. И знакомые вовсе не лежат где-то трупами, а просто давно не встречались. Во-вторых, может быть мне просто кажется, а может так и есть. Самые достоверно искренние и пробирающие истории выходят вовсе не у участников, а у тех, кто отстраненно пишет, мысленно проживая за героев. Ведь препарированные чувства описать куда проще, чем то, что пережил сам и не можешь просто взять и абстрагироваться. Отрицать до последнего – типичное человеческое спасение от всего.
Мне очень жаль, что одного все-таки мы добились. Уничтожили ту часть немецкой культуры, которая могла бы напоминать, что война не так однозначна, как перед каждым 9 мая бьют себя в грудь желающие повторить. Чтобы просто не было одного фальшивого взгляда советщины, никогда не допускавшей, что в мире может не быть однозначно правой своей стороны и однозначно неправой вражеской. Только и остается, что история разрушений.

Посвящается Алёне, которая втянула меня в эту игру :)

1 октября 2018 года на улице стало холодать, я отправился в путешествие в октябрьскую книгу, надеясь избавиться от мыслей о наступающих холодах. Эта надежда не осуществилась, в отличии от главного героя книги. Как точно было подмечено старинным суеверием, в нас застревают определенные болезни души и тела. И чего только не делай, они останутся...

Дальше...

Я помню, как я очнулся в этот день, ранним утром, в понедельник, сонный, разбитый, замученный и не отдохнувший за выходные.

Все утро у меня не было никакого желания выглянуть в окно, мне все еще хотелось спать, но время уходило, я мог опоздать на работу и я сумел каким-то образом, то на животе, то боком перевалиться через диван на пол, добрался до окна и сонным взглядом разглядел сцену, полную уныния. В это унылое утро в округе не было видно ни одного прохожего.
Немного проснувшись, я отправился на работу. Книга лежала в рюкзаке. Придя на станцию, я услышал звук подъезжающей электрички. Электричка была модели ЭД4М, которая выпускалась с 1996 года на Демиховском машиностроительном заводе, специально для железных дорог России. Естественно, уже более 20 лет электричка не менялась и до сих пор эксплуатируется. Поездка в подобной рухляди каждый раз заставляет всех людей злиться и чувствовать ненависть к сидящему рядом спутнику. Все они, в том числе и я, сидели плечом к плечу. Слева сидел тучный, грузный мужчина, который постоянно дергал плечом, нервы пошаливали. Справа сидела женщина, которая, как только села в электричку, сразу же начала трещать по телефону.
Я решил отвлечься и начать читать данную книгу, с каждой страницей меня постигало все большее и большее уныние и тоска. Это было невозможно. Слева постоянно дергали, справа доносилось: "Вы помыли моих милых собачек? Я хочу, чтобы вы помыли моих собачек. А собачка моя сегодня покакала с утра? А что вы давали сегодня моей собачке? А сколько она покушала?" И тут я понял, что тут читать было просто невозможно и вместо чтения данной книги и понимания главного героя, я весь час слушал о дамских собачках. Могу даже родословную составить до пятого колена...

В таком режиме прошла вся неделя, и тут я почувствовал всем телом, что наступила осень и полная тоска... На выходных я отправился в лес, чтобы уединиться за книгой.
Даже днем в выходной тут было уныние. Затянутое тучами небо, будто вот вот польет дождь и просто холод, от которого пронизывало насквозь. Где-то в лесу стучал дятел. Немного порыскав по лесу, я его нашел.

Большой белоспинный дятел это такой род птиц семейства дятловых, который издает достаточно узнаваемую барабанную трель. Она всегда состоит из 10-12 ударов и длится менее одной секунды. Они питаются насекомыми, которых достают из коры с помощью своего клюва... Вы знали, что язык у дятла уникален по своей природе и выходит из правой ноздри,разделяется на две половины, охватывает голову с шеей и выходит через отверстие в клюве, где снова соединяется?

Бедный дятел, во имя великой эволюции, он пережил слишком много.
Добравшись до своего места, я начал читать эту книгу...

Читал, читал... Увы, дзена я не постиг, а вот еще большую толику уныния я получил... Надеюсь, понятно, что рассказ был вдохновлен книгой? Как получилось, но вот эта серость, грузность, какая-то озлобленность и уныние просто пропитало эту книгу. Куча дат, куча мест, куча вставок из Википедии меня просто убивало. Я не хочу знать, какого цвета чешуя у карася и почему она до сих пор не вымерла, я хотел погрузиться в свободу, которую так автор нахваливал, гуляя по берегу моря меж пустынных деревень. Но ничего такого, кроме осеннего смрада (терпеть не могу осень и зиму) я не получил...

Это небольшая книга Зебальда - одна из первых попыток исследовать коллективную травму немецкого народа, на долю которого выпало беспрецедентное испытание: к концу войны практически все крупные города Германии лежали в руинах, их исторические центры были буквально стерты с лица земли. Но колоссальные материально-культурные утраты сделались лишь фоном для кошмарных потерь среди мирного населения: сотни тысяч горожан в одночасье лишились крова, десятки тысяч людей были изувечены или погибли под завалами и на объятых пламенем улицах. Зебальд намеренно не касается морально-этической стороны вопроса, походя признавая, что разрушение немецких городов и массовая гибель гражданского населения являлись неизбежным злом, жестоким, но в глазах истории справедливым возмездием, основную тяжесть которого принял на себя, по закону коллективной вины, народ.

Однако невозможно отрицать, что масштабные бомбардировки самым пагубным образом сказалось на спасшихся из-под снарядов. Тем интереснее, что тема это практически никак не поднималась на национальной повестке дня, оказавшись вытесненной куда как более важными насущными вопросами выживания и восстановления городов и инфраструктуры. Кроме того, сильно было (и остаётся даже до сих пор) чувство коллективной вины, а также естественное при такой психотравме замыкание в себе. Простой защитный механизм - не вижу, не слышу и не скажу. Кошмар пережитого, казалось бы, просто атрофировал и притупил чувства людей, отнял слова.

Вот почему попытки немецких послевоенных писателей осмыслить эту травму были немногочисленны и неодинаково хороши. Многие просто пытались с почти документальной точностью и отстраненностью зафиксировать катастрофу, облечь в слова и передать потомкам. Другие стремились создать напряженное, драматичное повествование, выставив напоказ обнажённый нерв трагедии. Доступные литературе языковые средства оказались недостаточными. Надо сказать, что в книге Зебальда содержатся описания кошмарных сцен из гибнущих городов – интересные свидетельства, которые могут шокировать читателя, даже русскоязычного, у которого, в сущности. Не так много причин сочувствовать немецкому населению.

Интересно, что исследователь представляет бомбардировки не столько как спланированную английским военным гением военно-стратегическую операцию - напротив, подчеркивая иррациональность и неэффективность многих её сторон, Зебальд представляет её почти как воплощение слепой стихии. Возможно, здесь и ключ к названию очерка - "Естественная история разрушения". Словно бы народы, пробудив древние хтонические силы, сами же сделались их жертвами. И, что хуже, впервые в таком масштабе подверглась разрушению культура – суть воплощенный логос, противоположность хаосу.

Три очерка, идущие "в довесок" к "титульному", можно расценивать и в качестве своеобразных исллюстраций к краткому экскурсу в историю послевоенной немецкой литературы. Герои этих эссе - Альфред Андерши, Жан Амери и Петер Вайс. Какими увидел их Зебальд? Андерши, запятнавший себя службой в вермахте и пытающийся представить "спрямленную" автобиографию в своих книгах. Амери, его полная противоположность, бывший узник концлагерей, вынужденный жить с этой травмой, вновь и вновь тяжело переживая кошмар перенесенных пыток - который в итоге довел его до самоубийства. Наконец, Вайс, избравший третью судьбу и эмигрировавший из Третьего Рейха, чтобы после войны вернуться на родину наполовину своим, наполовину - чужаком. Откровенно говоря, читать эти эссе было не слишком интересно - слишком много имен и названий, вообще ничего не говорящих русскоязычному читателю. Поэтому интерес эти очерки представляют интерес скорее для круга узких специалистов, остальные могут с чистой совестью их пропустить.

Эссе Зебальда, давшее заглавие и всей книге, хочется рекомендовать. Этот текст помогает чуть лучше представить, как осуществлялся болезненный, непростой переход от Германии нацистской к Германии современной. Коллективная травма и жестокие потрясения, ставшие прологом к долгому переосмыслению и сложной рефлексии – то, без чего не было бы возможно современное благополучие этой страны.

Тот, кого пытали, остается под пыткой навсегда.
Жан Амери

Чаще всего, когда пишут о войне, говорят о странах-победительницах и о них же, как наиболее пострадавших. Между тем у Германии не менее тяжкое наследие, которое, как оказывается, боятся осмысливать и сами германцы.

Первое эссе книги самое страшное. Оказывается, осталось мало свидетельтв тому, как происходили массированные бомбардировки ВВС Великобритании и США городов Германии. Бомбы сбрасывались не на военно-административные объекты, а на гражданское население, чтобы сломить дух нацистской Германии. Города, самые известные - Гамбург и Дрезден, были буквально за ночь сожжены дотла вместе со своими жителями. Обычными людьми, мирным населением, очень разным. Зебальд находит несколько ужасающих описаний того, что осталось после таких бомбардировок. А еще вскрывает феномен, связанный посттравматическим синдромом. Беженцы из сожженных городов начисто забывают о том, что произошло, либо могут вспомнить лишь фрагментарно. И испытывают большие трудности с тем, чтобы описать все в деталях. И стоит ли говорить, что многие просто сходят с ума.

Некогда, глядя пьесы-лауреаты премии Георга Бюхнера, я задавалась вопросом - откуда эти мрачно-вычурные образы безрассудного насилия, тяжких мучений и переосмыслений себя. Эстетизация насилия или молчание - вот удел многих и многих германских творцов конца прошлого века, которые сами сталкивались с насилием в той или иной форме.

Большая часть книги эссе Зебальда посвящена им. Одно из них о неоднозначном персонаже, писателе Альфреде Андерше, который попытался и рыбку съесть, и на стул сесть... в смысле, выставлял себя жертвой, но вполне приспособился к жизни в рейхе. Зебальд доказательно линчует его сомнительыне произведения и высказывания.

Совсем другое автор рассказывает о Жане Амери и Петере Вайсе. Первый (между прочим, блестящий кинокритик) прошел пытки и не стал замалчивать то, что с ним произошло. Его эссеистика документальна и автобиографична, оттого он еще более страшная, чем беллетризированные описания. Второй, писатель и художник, как раз и является лауреатом премии Бюхнера. Образы насилия присутствуют во всех его произведениях, они переосмыслены до утробного ужаса, подспудно тянущего все жизненные силы.

Был ли выбор у жертв насилия - в данном случае военного времени - о чем писать? Война закончилась так давно, но до сих пор человечество разгребает весь этот ужас. И все равно - недостаточно. Недостаточно описаний очевидцев. Жан Амери писал, что нельзя передать словами то, что пережил. Нужно ощущить только ту же боль, тот же ужас, чтобы понять это.

Путешествие потерянного, находящегося в кризисе, литератора по Европе к альпийской деревеньке своего детства.
Источник идей для людей творческих))
Я имею в виду дальнейшее разворачивание тех поэтических образов, наблюдений, замечаний, которыми эта книга набита под завязку.
Текст очень плотный, требует некоторого вхождения, зато каждый раз идет необыкновенно легко после разгона, страницы буквально летят (а я обычно читаю медленно). Для меня это похоже на чтение поэмы - главное поймать ритм.
Компактный объем Головокружений также напоминает о поэме.
Большой плюс автора: при всей странности и меланхолии текста, он никогда не болезненный, здесь не будет странностей омерзительных, с которыми миришься у других авторов "ради искусства". При этом Зебальду удается сохранить драматизм и "залезть под кожу".
Не знаю, нужно ли добавлять, что ни здесь, ни в Аустерлице, не будет явной манипуляции чувствами читателя. Ведь это не беллетристика.
Минус данной книги, и почему она далеко не для всех (и не для меня, в том числе)- отсутствие... головокружительной идеи, головокружительного сюжета, головокружительных персонажей. Минимальный сюжет здесь присутствует, но это лишь каркас для мыслей автора. То есть книга примыкает к бессюжетным, просто Зебальду хватает мастерства сделать ее удобной для читательского восприятия. Головокружения - книга не для всех. Для всех - это Аустерлиц!

Любое путешествие -- неважно, идет ли речь о реальной поездке, реконструкции воспоминаний, созерцании природы или картин -- это всегда особая модальность мышления, отчасти меланхоличная, иногда ностальгическая, нередко даже мистическая. Совершенно особенное состояние наполненной тишины, значительной пустоты, вневременного измерения.

Книгу "Головокружения", пожалуй, следовало бы перевести как "Наваждения" -- автору то и дело встречаются двойники и призраки, а таинственные совпадения (впрочем, отчаянно желаемые и даже намеренно искомые) настигают его в самых непредсказуемых местах. В оригинале название звучит иначе - Schwindel. Gefühle, то есть "Головокружение/дурнота/фальсификация/мошенничество. Чувства", таким образом русский перевод вынужденно убирает многозначительность, заданную автором.

Хотя все четыре эпизода книги связаны между собой героями и общей темой даже не воспоминаний -- намеренной реконструкции своих чувств и возвращения к воспоминаниям, общий вывод не очевиден. Память - территория столкновения с вечностью, глубокой бездной, зоной кристаллизации смысла? В конечном итоге память - то единственное, что остается и то, собственно, ради чего? Рефлексия - высшее достижение человека? )

Несмотря на постоянные исторические цитаты и аллюзии, книга получилась очень интимной, личной, почти дневником. Такая неторопливая кинематографичная "тарковщина", с обязательным созерцанием падающего снега и великих полотен Возрождения.

ассоциативный ряд, возникающий в контексте книг Зебальда - медитативность, неспешность, созерцание, тишина, меланхолия, воспоминания, восприятие, наблюдение, пограничность, зыбкость, текучесть, связность. в принципе, эти я могла бы ограничить свой отзыв - надо было писать его сразу после прочтения, пока впечатления были свежими, но прошло уже больше месяца, и в памяти осталась слишком размытая картинка.

что совершенно не портит мой опыт чтения. думаю, что Зебальд больше про здесь и сейчас - надо присутствовать с ним в том, что он сейчас проходит. путешествует на автобусе, вспоминает дом детства, беседует со старожилом, обозревает холмы, пересказывает биографию Стендаля или повествует о терзаниях Кафки. по прошествии времени в голове нет ярких образов, но есть чувство, впечаление - что я чудесно провела время и комфортным рассказчиком.

при этом он не настаивает ни на особой чудесности, ни на ужасности того, что он описывает или о чем рассказывает - оценочности в его текстах крайне мало, большую часть пространства занимает повествование, переплетающееся с описаниями и вкраплениями ненавязчивых рассуждений. такая деликатная, сдержанная автофикциональность - многим бы поучиться.

именно в этой книге я не могу выделить никаких ярких идей - мне просто очень хорошо быть в его тексте и вместе плыть по течению.