Естественная история разрушения

Моему дедушке.
Служивший в армии в послевоенной Германии,
ты видел разрушения, о которых пишет автор,
и как бы мне хотелось обсудить с тобой прочитанное.
Посвящаю тебе рецензию - способ размышлять вслух,
как вести диалог не только с читателем.

В сборник эссе "Естественная история разрушения" вошли так называемые Цюрихские лекции автора (посмертная американская версия немецкого сборника "Воздушная война и литература") и три дополнения - эссе об Альфреде Андерши, Жане Амери и Петере Вайсе.

Заинтересовала и заставила взяться за произведение первая и основная часть - эссе о воздушной войне, которая в общем полностью оправдала мои ожидания. Задумывались ли вы когда-нибудь о последствиях Второй мировой войны для Германии? Вспоминая о ней каждое 9 мая (а надо бы гораздо чаще), мы говорим об огромных потерях советского войска и мирного населения, об ужасах войны, Блокаде и разрушении наших городов. Но вряд ли кому-нибудь придёт в голову скорбеть о разрушенных почти до основания немецких городах. Мы всегда вспоминаем только то, что коснулось нас, наших семей или близких друзей и знакомых.

Не могу сказать, что эссе мне понравилось, потому что это не подходящее слово. Скорее оказалось интересным с той точки зрения, что открыло совершенно новую для меня тему. Автор рассказывает о воздушной войне, которая велась против Германии в годы войны и диктовала разрушение немецких городов, не только крупных, таких как Кёльн, Франкфурт-на-Майне, Берлин и Мюнхен, но и множества мелких. По мнению Зебальда, целью стояло не только уничтожение гражданского населения, но и истории и немецкой культуры в целом. Вопрос, о котором я никогда не задумывалась. Разрушение культуры, архитектурного наследия, насколько изменился облик страны и сознание населения, я имею в виду гражданского, простых людей, живущих в маленьких городах.

Будучи писателем и историком литературы, Зебальд интересуется, естественно, в первую очередь последствиями этих разрушений в немецкой литературе. Его произведение посвящено в сущности одной идеи - что разрушения и ужас войны настолько парализовали людей, что они не могли его передать не потому, что не хотели, а потому что не могли. А если что-то и было передано, то сделано это в очень отрывистой, клишированной форме. Интересна мысль, что немалое число пострадавших от воздушных налетов воспринимало это как справедливую кару и даже акт возмездия свыше. В виду чего люди стремились поскорее забыть весь ужас происходящего.

Реальность тотального уничтожения, непостижимая в своей экстремальной случайности, стирается, бледнеет за ходячими формулировками вроде "все стало добычей огня", "роковая ночь" .. и проч. Их функция - маскировать и нейтрализовать переживания, выходящие за пределы постижимого.

Зебальд искренне сокрушается о том, что опыт целой эпохи не отражен должным образом в литературе. Начав своё исследование в этом направлении и раз за разом натыкаясь на неполноту сведений, он определяет это как "отмалчивание".

Конечно, кое-какие подходящие тексты существуют, но то немногое, что сохранила для нас литература, ни по качеству, ни по количеству не сопоставимо с экстремальным коллективным опытом той эпохи.

Небольшое по объему эссе не охватывает всю сложность вопроса, и автор сам в этом признается, но затрагивает множество его аспектов и "позволяет хотя бы отчасти понять, каким образом индивидуальная, коллективная и культурная память обращаются с опытом, превышающим предельную нагрузку", как пишет Зебальд, а главное, заставляет задуматься, и не это ли ценно в литературных произведениях?

Три дополнительных эссе о писателях оказались мне менее интересными, тем более, что (к своему стыду) я никогда о них и не слышала. Они написаны настолько сложным языком и так далеки для понимания обычному читателю, что поспособствовали снижению оценки, За первую часть я бы поставила 4 (из 5), за вторую - никак не больше 3, но сборник на то и сборник, так что несложная арифметика приводит нас к среднему арифметическому.

В каждом из эссе Зебальд дает краткую, иногда весьма фрагментарную, биографию писателя и литературный (или это называется филологический?) разбор основных произведений. Повторюсь, язык повествования очень сложный, наполненный специфическими терминами, узкими понятиями. Приводится очень много сравнений с творчеством других немецких авторов, цитат из работ и биографий, написанных литературоведами.. в общем множество неизвестных имен. Это немного испортило моё впечатление об авторе. Но наверное всё же стоит разделять публицистику и литературоведение, и не отчаиваться, если не до конца понимаешь последнее.

«Ныне очень трудно составить себе хотя бы мало-мальски удовлетворительное представление о масштабах уничтожения немецких городов, которое происходило в последние годы Второй мировой войны, и ещё труднее размышлять о кошмаре, связанном с этим уничтожением»

Этими словами начинаются Цюрихские лекции, вышедшие потом под заголовком «Воздушная война и литература», автор — В. Г. Зебальд, исследователь исторической травмы целого народа и целой эпохи, писатель, эссеист и историк литературы... Он находился во чреве матери, когда союзнические войска бомбардировали их родной город Бамберг, поэтому позволил себе сказать: «я, так сказать, родом из этой войны». Он будет воспитываться у бабушки с дедушкой в горной альпийской деревеньке, потом учиться в Швейцарии, а последние тридцать лет жизни будет жить и преподавать в Великобритании.
(Мой отзыв на «Аустерлиц»)

Сборник эссе «Естественная история разрушения» состоит из упомянутых публичных выступлений (с дополнениями) и трёх эссе, где исследуется послевоенный опыт осмысления произошедшей трагедии как в личном плане, так и в культурологическом, философском, нравственном, художественном направлениях. Это эссе о пережившем концлагерь и выжившем философе Жане Амери, об одном из создателей «Группы 47» (заявляли в своё время, что они пришли в послевоенную литературу, чтобы воссоздать, как всё было), писателе Альфреде Андерше, а также о художнике и драматурге Петере Вайсе, который с семьёй эмигрировал из Германии в 1935 г.

«…Беспримерное национальное унижение, выпавшее <…> на долю миллионов, никогда по-настоящему не находило словесного выражения, и люди, непосредственно его изведавшие, не делились пережитым ни друг с другом, ни с теми, кто родился позже»

Зебальд задаётся вопросом, почему ни писатели, ни общество не хотят касаться пережитой трагедии, когда в результате союзнических воздушных бомбардировок уничтожались целые немецкие города вместо с мирными жителями (стёртые с лица земли Кёльн и Гамбург особенно впечатляют в этой истории). Как немцы переживают коллективную вину и как пытаются умолчать или сказать о произошедшем?

Документальной гримировке, а то и откровенному замалчиванию автор противостоит, собирая по крупицам художественные тексты, воспоминания и свидетельства, радио-репортажи... При этом хирургически точно и мастерски препарирует материал, высвечивая опустошающую и ужасающую действительность произошедшего. Его анализ произведений Генриха Бёлля, Германа Казака, Ганса Эриха Носсака и других авторов, так или иначе отразивших пережитое в те военное время, читается как отдельное произведение, полное ярких метких метафор и той самой зебальдовской меланхолии (как выразилась Сьюзен Сонтаг, «одержимость историей» и «меланхолия сокрушений»).

Тема беспамятства и амнезии, захватившей целый народ, волнует Зебальда, он ищет разные причины этого феномена и описывает нечеловеческие условия, в которых оказались люди разбомблëнных и горящих городов, так что ты оказываешься то внутри чьей-то истории, то посреди пылающего мегаполиса, то следишь за самим языком автора, подыскивающего слова для интерпретации текста и события.

Три эссе — о писателе, о философе и о художнике-драматурге — словно проводят нас через жизни и восприятие случившегося с ними и с их страной. Один пошёл на войну в рядах вермахта и дезертировал, женился на еврейке и развёлся, а потом пытался оправдать себя через свои же романы, в самомнении и гордости решив обелить совесть, а по мастеству даже переплюнуть Томаса Манна (Альфред Андерш). Другой пережил концлагерь, в своей жизни и произведениях пытался преодолеть травму, осмыслить пережитое, откровенно описал свой опыт унижения и насилия в текстах, но покончил жизнь самоубийством (Жан Амери). Третий рисовал картины и писал пьесы, где до натурализма жестоко отразил метаморфозы человека в его падении и хождении по дантовским кругам ада — мучителя и мучимого (Петер Вайс).

«И всë-таки по сей день, когда я вижу фотографии или смотрю документальные фильмы военных лет, мне кажется, будто я, так сказать, родом из этой войны и будто оттуда, из этих не пережитых мною кошмаров, на меня падает тень, из которой мне никогда вообще не выбраться»

В. Г. Зебальд поражает глубиной осмысления и высотой критики, поэтикой и беспощадностью, стилем и актуальностью всего, о чëм пишет. Очень рекомендую! И в контексте сегодняшнего дня поднятые здесь проблемы весьма кстати.

Для меня всегда худшей литературой были советские книги о второй мировой и околотого. Все-таки это было, есть и будет слишком патриотичным, односторонним и навязчивым взглядом. У меня в семье никто не воевал, мне некому посвящать и некого слепо ненавидеть. Так что эссе было интересно читать, как то мнение, которое обычно остается в стороне и отражено через литературу.
«Естественная история разрушений», конечно, может казаться наглым оправданием нацизма, если не видеть ничего дальше себя любимого. Вроде как это и в самом деле прямое оправдание. Германия, конечно, развязала войну, но все ведь к этому шло, она не могла не случиться. Но ведь нигде не говорится, что она в этом не виновата вовсе. Вот будем честными. Разве не было в истории аналогичных случаев? Немецкое вооружение привело к войне, потому что как так-то, разработали множество всего, а проверить и не на ком. Но может тогда вспомним и о том, что две атомных бомбы были сброшены на Японию по ровно той же самой причине? И Россия в сирийский конфликт по доброте ли душевной влезает? Так что, честно говоря, я верю как раз в это. Все изобретенное потребовало своего применения, а люди не посчитали нужным отказать. Так в самом деле бывает.
Но это лишь начальное спорное утверждение, предваряющее основной факт. Немецкая литература практически не отразила то, как в самом деле они пережили это время. И чем ближе писатели были к событиям, тем меньше о них говорили. В военное время не принято помнить о существовании мирного населения, которое никуда ни на каких танках не выезжало, но огребало за обе воюющие стороны. И в первую очередь – это своеобразный способ борьбы со стрессом. Когда мир вокруг рухнул, но ты все еще не веришь и цепляешься за его остатки. Упорно повторяешь раз за разом ежедневные ритуалы. Выглядишь сумасшедшим, чтобы просто не сойти с ума. И конечно же, не говоришь об этом. Пока не фиксируешь ничего черными буквами на белом фоне, кажется, что всего этого и не было. И город не в руинах. И знакомые вовсе не лежат где-то трупами, а просто давно не встречались. Во-вторых, может быть мне просто кажется, а может так и есть. Самые достоверно искренние и пробирающие истории выходят вовсе не у участников, а у тех, кто отстраненно пишет, мысленно проживая за героев. Ведь препарированные чувства описать куда проще, чем то, что пережил сам и не можешь просто взять и абстрагироваться. Отрицать до последнего – типичное человеческое спасение от всего.
Мне очень жаль, что одного все-таки мы добились. Уничтожили ту часть немецкой культуры, которая могла бы напоминать, что война не так однозначна, как перед каждым 9 мая бьют себя в грудь желающие повторить. Чтобы просто не было одного фальшивого взгляда советщины, никогда не допускавшей, что в мире может не быть однозначно правой своей стороны и однозначно неправой вражеской. Только и остается, что история разрушений.