3

Те, кому помогает Небо, зовутся Сынами Неба. Они учатся, не учась. Они делают, не делая. Они рассуждают, не рассуждая. Тот, кто в знании останавливается перед тем, чего нельзя узнать, достигает совершенства. Того, кто не желает этого сделать, уничтожат жернова неба^[3].

Чжуан-цзы, глава XXIII

В полчетвертого Джордж Орр ушел с работы и направился к метро; машины у него не было. В принципе, он мог бы накопить на «фольксваген-стимер» и платить налог на пробег, но зачем? Центр города был закрыт для автомобилей, а Орр жил в центре. В свое время, еще в восьмидесятых, он научился водить, но своей машины никогда не имел. Орр спустился на станцию Ванкуверской линии и поехал в сторону Портленда. В вагонах было уже битком; с того места, где он стоял, было не дотянуться ни до поручня, ни до петли, так что поддерживал его только равномерный нажим тел со всех сторон. Иногда, когда сила давки (d) превышала силу земного притяжения (g), его приподнимало и он зависал в воздухе. Стоявший рядом мужчина читал газету, но опустить руки не мог, так что лицо его все время было завешено разворотом с новостями спорта. На протяжении шести остановок прямо перед глазами Орра маячил заголовок: «НА АФГАНСКОЙ ГРАНИЦЕ РВУТСЯ БОМБЫ А-1» – и подзаголовок: «Угроза афганского вмешательства». Читатель газеты пробился к выходу, и его место заняла пара помидоров на пластмассовой зеленой тарелке, под которыми обнаружилась старушка в зеленом пластмассовом пальто, которая еще три остановки простояла на ногах Орра.

Он выбрался из вагона на станции «Ист-Бродвей», поднялся на улицу и оставшиеся до Уилламеттской восточной башни четыре квартала шел, проталкиваясь через густеющую в конце рабочего дня толпу. Восточная башня представляла собой исполинское аляповатое сооружение из стекла и бетона, которое с тупым упорством овоща боролось за свет и воздух с джунглями похожих строений вокруг него. До земли света и воздуха доходило очень мало; над асфальтом парило, и прохожих поливал мелкий дождик. Дождь для Портленда – дело привычное, а вот тепло – семьдесят градусов по Фаренгейту^[4] второго марта – примета нового времени, результат загрязнения воздуха. За борьбу с промышленными и городскими выбросами взялись слишком поздно и не успели остановить процессы, набиравшие силу еще в середине двадцатого века. Теперь если воздух и очистится от углекислоты, то не раньше чем через несколько веков. Одной из главных жертв парникового эффекта предстояло стать Нью-Йорку: лед на полюсах все таял, и уровень моря поднимался и поднимался. Под угрозой на самом деле была вся агломерация на восточном побережье от Бостона до Вашингтона. Впрочем, были и плюсы. С подъемом воды залив Сан-Франциско должен был наконец закрыть сотни квадратных миль свалок и мусора, который сбрасывали в него с 1848-го. Что касается Портленда, отделенного от океана восьмьюдесятью милями и Береговым хребтом, то вода снизу ему не грозила, только вода сверху.

На западе Орегона всегда было дождливо, но теперь теплый дождь лил все время, постоянно, не прекращаясь. Как будто живешь в бесконечном водопаде из теплого супа.

«Новые города» к востоку от Каскадных гор – Юматилла, Джон-Дей, Френч-Глен – появились там, где тридцать лет назад была пустыня. Летом в тех краях по-прежнему было зверски жарко, но осадков за год выпадало всего сорок пять дюймов по сравнению со ста четырнадцатью дюймами в Портленде. Стало возможным интенсивное сельское хозяйство, пустыня процветала. Население Френч-Глена доросло до семи миллионов. Портленд со своими тремя миллионами жителей и нулевым потенциалом роста остался далеко на обочине прогресса. Этому городу было не привыкать. Да и какая разница? Недоедание, скученность, основательно загаженная окружающая среда стали нормой. В «старых городах» было больше цинги, тифа и гепатита; в «новых» – больше преступлений, убийств и насилия. В первых бал правили крысы, во вторых – мафия. Джордж Орр остался в Портленде потому, что всю жизнь там жил, и потому, что не верил, что где-то еще можно жить лучше или просто иначе.

Мисс Крауч с дежурной улыбкой сразу пригласила его войти. Орр полагал, что в кабинетах психиатров, как в кроличьих норах, всегда есть передняя и задняя двери. В этом второй двери не было, но все равно казалось маловероятным, что пациенты тут могут столкнуться друг с другом. На медицинском факультете сказали, что практика у доктора Хейбера небольшая, потому что в основном он занимается исследованиями. У Орра сложилось впечатление, что его направили к врачу дорогому и престижному, и свойское обхождение доктора вкупе с его мастерскими ухватками сперва это впечатление подтвердили. Но сегодня, уже не так нервничая, он заметил и другое. В кабинете не было ни платины с кожей, говорящих о финансовых успехах, ни грязных пробирок, которые бы говорили о презрении ученого к материальному комфорту. Стулья и кушетка покрыты винилом, стол – металлический с пластиковым ламинированием под дерево. И при этом абсолютно ничего натурального. Белозубый, здоровенный, с копной коричневых волос доктор Хейбер сразу же гаркнул: «Добрый день!»

Его дружелюбие не было фальшивым, но казалось преувеличенным. В нем чувствовались и настоящая теплота, и общительность, но они были заламинированы профессиональными приемчиками и задавлены его неестественным, принужденным поведением. Орр почувствовал, что Хейбер хочет и помочь, и произвести хорошее впечатление; доктор, как показалось Орру, до конца не уверен, что другие люди существуют, и рассчитывает, что, если он им поможет, то докажет тем самым их реальность. И «Добрый день!» он кричит так громко, потому что никогда не знает, ответит ли кто-нибудь. Орру захотелось сказать что-нибудь приветливое, но личные темы были вроде неуместны.

– Похоже, Афганистан вступит в войну, – сказал он.

– Угу. С августа к тому шло.

Ну конечно, врач ориентируется в мировой повестке гораздо лучше. Сам Орр за новостями обычно следил с пятого на десятое и отставал от последних событий недели на три.

– Правда, вряд ли это напугает союзников, – продолжал Хейбер. – Если только Пакистан не займет сторону Ирана. Тогда Индии придется поддержать Израгипет не только на словах. – (Израгиптом на телеязе называли альянс Новой Арабской Республики и Израиля.) – Судя по выступлению Гупты в Дели, он готовится к такому развитию событий.

– Все разрастается, – сказал Орр потерянно, чувствуя свою несостоятельность. – Я про войну.

– Вас это тревожит?

– А вас нет?

– Это не важно, – сказал врач, широко ухмыльнувшись в густую бороду, словно некий бог в обличии громадного медведя, хотя со вчерашнего дня он был настороже.

– А меня да, тревожит.

Но Хейбер не заслужил такой честный ответ. Тот, кто задает вопросы, не должен сам уходить от вопросов под предлогом объективности, будто ответы – это объект. Орр, правда, никаких таких мыслей не высказал: он был в руках доктора, а тот наверняка знал, что делает.

Орр был в принципе склонен думать, что люди знают, что делают; возможно, потому что о себе он обычно так не думал.

– Спали хорошо? – спросил Хейбер, усевшись под левым задним копытом Таммани-Холла.

– Нормально, спасибо.

– Заглянем еще раз во «Дворец снов»? – спросил Хейбер, внимательно следя за реакцией.

– Да, конечно. Вы же за этим меня позвали.

Он увидел, как Хейбер встал и вышел из-за стола, как большая рука потянулась к его шее, а затем ничего не произошло.

– …Джордж…

Его имя. Кто его зовет? Незнакомый голос. Сухая земля, сухой воздух, шум чужого голоса в ушах. Дневной свет, где, откуда – непонятно. Пути назад нет. Он проснулся.

Полузнакомая комната; полузнакомый здоровяк в огромном красно-коричневом трико на бретельках, с рыжевато-каштановой бородой, белозубой улыбкой и темными, непрозрачными глазами.

– Сон был короткий, но, судя по ЭЭГ, довольно бурный, – сказал низкий голос. – Рассказывайте. Чем быстрее вспомните, тем полнее выйдет.

Превозмогая головокружение, Орр сел на кушетке. А как он на ней оказался?

– Так… Да ничего особенного. Опять лошадь. Вы мне снова давали установку про лошадь?

Хейбер неопределенно мотнул головой и ждал продолжения.

– Снилась конюшня. Эта комната. Сено, ясли, вилы в углу и так далее. На конюшне был конь. Он…

Хейбер молчал и с таким вниманием слушал, что пришлось продолжать.

– Он навалил огромную кучу дерьма. Навоза. Коричневую, дымящуюся. Она чем-то напоминала гору Худ – горб на севере и все прочее. Куча растеклась по всему ковру и как бы приближалась ко мне. Я сказал: «Это не настоящая гора, а только картинка». И кажется, тут начал просыпаться.

Орр поднял глаза и посмотрел за спину доктора. Там красовалось настенное изображение горы Худ.

Умиротворяющая картина в приглушенных, художественно подобранных тонах: серое небо, коричневатая с краснотой гора, на вершине – вкрапления белого, а на переднем плане бесформенная масса деревьев.

Хейбер не смотрел на стену. Своими цепкими непрозрачными глазами он впился в Орра. Когда тот закончил, врач захохотал. Не то чтобы громко или долго, но, пожалуй, несколько возбужденно.

– Идет потихоньку!

– Что?

Орр чувствовал себя по-идиотски. Сидит на диване весь мятый, осоловелый; только что дрых тут беспомощный, наверное, рот открыл, храпел, пока Хейбер давал указания и подсматривал за потайными скачками и выкрутасами его мозга. Им попользовались, вывернули его наизнанку. А чего ради?

Ясно же, что врач не помнит ни о фотографии лошади, ни об их прошлом разговоре. Он всецело существует в новой действительности, и все его воспоминания ведут только к ней. Ничем он помочь не может. Но вот он расхаживает по кабинету и вещает даже громче обычного.

– Итак! Вы: (а) способны видеть сны на заказ, выполняете суггестивные указания и (бэ) прекрасно реагируете на «Усилитель». Следовательно, можем работать быстро и эффективно без наркоза. Я предпочитаю без лекарств. То, на что мозг способен сам по себе, гораздо увлекательнее и сложнее, чем любая реакция на химический стимул. Затем я и придумал «Усилитель» – чтобы мозг мог стимулировать себя сам. Творческие и терапевтические ресурсы мозга, как бодрствующего, так и спящего, практически бесконечны. Надо лишь подобрать ключи ко всем замкам. В тех же снах, например, такая сила, что нам и не снилось!

Он снова расхохотался (эту шуточку он пускал в ход уже не раз). Орр криво усмехнулся: врач попал в самую точку.

– Я убедился, что мы правильно выбрали курс лечения. С вашими снами следует не бороться, а сотрудничать. Вы бросите вызов своему страху и с моей помощью его победите. Джордж, вы боитесь собственного мозга. С таким страхом жить нельзя. И не нужно. Вы даже не представляете, как ваш собственный мозг может вам помочь, как его можно направлять, использовать творчески. Надо только перестать прятаться от своих умственных сил, не подавляйте их – выпустите на свободу. Я вам помогу. Разве вам самому не кажется, что так будет правильно?

– Не знаю, – ответил Орр.

Когда Хейбер заговорил о силах мозга, Орр сперва решил, что доктор намекает на его способность менять мир сновидениями. Но тогда почему прямо не сказал? Зная, как пациент жаждет услышать, что кто-то ему верит, врач, если бы и правда верил, не забыл бы об этом упомянуть по рассеянности.

У Орра внутри все опустилось. Из-за наркотиков и стимуляторов у него начались резкие перепады настроения; он об этом знал и старался держать эмоции под контролем. Но побороть разочарование не мог. До Орра дошло, что он позволил себе робкую надежду. Вчера он был уверен, что доктор заметил, как гора поменялась на лошадь. Его не удивило и не насторожило, что Хейбер, испытав потрясение, и вида не подал. Он, конечно, сразу не решился признаться себе в том, что произошло, принять это как факт. Орр и сам долго не мог окончательно поверить в свои сверхъестественные способности. И все же он позволил себе надеяться, что Хейбер, зная содержание сна, присутствуя при нем, в самом центре событий, заметит перемену, сможет запомнить и подтвердить.

Все зря. Выхода нет. Орр, как был все последние месяцы, так и оставался – в одиночестве. С острым ощущением того, что он сошел с ума и в то же время не сошел с ума. От одного этого можно сойти с ума.

– Нельзя ли, – робко заговорил он, – дать мне постгипнотическое указание не видеть действенных снов? Вы же можете, суггестивно… Я бы отказался от таблеток. Хоть на время.

Хейбер сел за стол, ссутулившись и наклонив вперед голову, как медведь.

– Очень сомневаюсь, что это сработает, даже на одну ночь, – тихо сказал он. А потом снова расшумелся: – Да ведь это опять тот же тупик, Джордж! Что таблетки, что гипноз – все это подавление. Да не убежите вы от собственного мозга. И сами это понимаете, хотя делаете вид, что нет. Это ничего. Давайте зайдем с другой стороны: уже дважды вы у меня тут спали, на этой кушетке. И что? Так плохо? Кому-то стало хуже?

Орр, абсолютно подавленный, просто покачал головой.

Хейбер продолжал говорить, и Орр попытался прислушаться. Речь зашла о грезах наяву, о том, как они соотносятся с полуторачасовыми циклами ночного сна, об их функциях и пользе. Он спросил, есть ли у Орра какие-то любимые фантазии, в которые он любит уходить мыслями.