2

Небесные Врата – это отсутствие чего бы то ни было^[2].

Чжуан-цзы, глава XXIII

Из кабинета доктора Уильяма Хейбера не открывался вид на гору Худ. Врач занимал недорогое помещение на внутреннем периметре шестьдесят третьего этажа Уилламеттской восточной башни, откуда вид не открывался ни на что. Но на одной из глухих стен красовалось крупное фотографическое изображение горы Худ, на которое доктор Хейбер смотрел, разговаривая по внутренней связи со своей помощницей в приемной.

– А кто этот Орр, Пенни? Истерик с симптомами проказы?

Она сидела от него всего в метре через перегородку, но аппарат интеркома, как и диплом в рамке на стене, вселяет во врача – и в пациента – дополнительную уверенность. Да и потом, не пристало психиатру открывать дверь и кричать: «Следующий!»

– Нет. Тот мистер Грин, завтра в десять. А это от доктора Уолтерса с медицинского факультета. На ДТЛ.

– А, наркоман. Нашел его дело. Хорошо, как поднимется – зови.

Еще не договорив, он услышал, как с подвыванием добрался до этажа и остановился лифт, лязгнули двери, затем шаги, легкая заминка и скрип внешней двери. Поскольку он теперь прислушивался, до его сознания из помещений по всему коридору, а также с этажей под ним и над ним начал доходить стук дверей, стрекот пишущих машинок, гул голосов, шум воды, смываемой в унитазы. Трудность была как раз в том, чтобы научиться все это не слышать. Надежные перегородки остались только в голове.

Пока Пенни оформляла нового пациента, доктор Хейбер опять уставился на фотографию и задумался, когда же ее сделали. Голубое небо, снег от подножия до вершины. Наверное, много лет назад, в шестидесятых или семидесятых. Парниковый эффект проявлялся постепенно, и Хейбер, родившийся в 1962-м, хорошо помнил, что в детстве было голубое небо. Но сегодня вечные снега сошли со всех горных вершин, даже с Эвереста, даже с огнедышащего Эребуса на пустынном антарктическом побережье. Хотя, конечно, могли взять современную фотографию и подрисовать голубое небо и белую вершину – не догадаешься.

– Добрый день, мистер Орр! – Он с улыбкой поднялся с кресла, но руки не подал: многие пациенты перед телесным контактом нынче испытывают ужас.

Пациент неловко убрал уже протянутую было руку, потеребил цепочку на шее и сказал:

– Здравствуйте.

Цепочка обычная, длинная, из посеребренной стали; одет как все, стандарт конторского служащего; стрижка консервативная, по плечи, борода короткая; светлые волосы и глаза, невысокий, худой, белокожий, легкое недоедание, но здоров; на вид от двадцати восьми до тридцати двух. Неагрессивный, невзрачный, пассивный, пришибленный, заурядный. Самый ценный период отношений с клиентом, любил повторять Хейбер, – первые десять секунд.

– Присаживайтесь, мистер Орр. Вот так. Курите? С коричневым фильтром «Транк», с белым – «Деник».

Орр не курил.

– Так, что тут у нас? ЗОС хочет разобраться, зачем вы по чужим аптечным картам брали в автоматической аптеке стимуляторы и снотворное сверх личной квоты, верно? Они вас послали к ребятам на холме, те порекомендовали добровольное терапевтическое лечение и отправили ко мне. Все так?

Он слышал свои интонации – свойские, доверительные, точно подобранные для создания непринужденной атмосферы, но этому посетителю до непринужденности было далеко. Он часто моргал, сидел в неудобной позе, руки сложил будто на официальном приеме – классическая картина подавленной тревоги. Кивал так, будто одновременно сглатывал.

– Ясненько, ничего такого. Если бы набирали колеса для продажи наркоманам или хотели кого-нибудь отравить – другое дело, загремели бы. Но вы для личного пользования. Так что все наказание – несколько встреч со мной! Правда, я, конечно, хочу понять, зачем вам эти таблетки понадобились. Попробуем вместе придумать какой-то приемлемый режим: во-первых, чтобы вы за пределы квоты не выходили, а во-вторых, может, и от зависимости избавитесь. Так, вы у нас, – он заглянул в папку, присланную с медицинского факультета, – пару недель принимали барбитураты, потом на несколько дней переключались на дексамфетамин, а потом опять на барбитураты. С чего все началось? Бессонница?

– Сплю я хорошо.

– Но видите кошмары.

Щуплый пациент вскинул глаза – проблеск явного ужаса. С ним больших трудностей не предвидится: открытая книга.

– Вроде того, – хрипло ответил он.

– Догадаться было нетрудно, мистер Орр. Мне обычно посылают сновидцев. – Он усмехнулся. – Я специалист по снам. Правда-правда – онейролог. Занимаюсь сном и сновидениями. Так, давайте дальше попробую угадать: чтобы избавиться от снов, вы попробовали фенобарбитал, но оказалось, что по мере привыкания эффект ослабевает, а потом и вовсе пропадает. То же самое с декседрином. В итоге вы начали принимать то одно, то другое, верно?

Пациент сдержанно кивнул.

– Почему декседрин каждый раз принимали недолго?

– От него я дергаться начинал.

– Еще бы. А последняя доза, когда вы всего намешали, была вообще… Сама по себе, правда, не опасная. Но в принципе, мистер Орр, вы делали опасную вещь… – Он помедлил для пущего эффекта. – Вы лишали себя снов.

Пациент снова кивнул.

– Вы разве лишаете себя пищи и воды, мистер Орр? А без воздуха обойтись не пробовали?

Хейбер по-прежнему говорил с шутливой интонацией, и пациент грустно усмехнулся.

– Вам известно, что сон человеку нужен не меньше, чем еда, вода и воздух. А вот знаете ли вы, что просто спать недостаточно, что организм требует положенную долю сновидений? Если мозг постоянно лишать сновидений, он начнет выделывать с вами разные фокусы. Вы станете раздражительным, будете испытывать чувство голода, не сможете сосредоточиться – было такое? И дело не только в декседрине! Начнете грезить наяву, реакция замедлится, пойдут провалы в памяти, снизится чувство ответственности, появятся параноидальные фантазии. В конце концов мозг заставит вас видеть сны – не мытьем, так катаньем. Ни одно лекарство не может избавить человека от снов – разве что убьет его. Например, у хронических алкоголиков иногда развивается понтинный миелинолиз – смертельно опасный синдром, причиной которого служит поражение в задней части мозга, а его, в свою очередь, вызывает нехватка сновидений. Не сна как такового, заметьте, а именно того особого состояния, когда мы видим сны. Это так называемая фаза быстрого сна, быстрого движения глаз, БДГ. Вы не алкоголик, вы живы, стало быть, эти таблетки, которыми вы пытались подавить сны, сработали только отчасти. В результате вы: (а) плохо себя чувствуете из-за нехватки снов и (бэ) все равно зашли в тупик. Так, а почему вообще вы направились в этот тупик? Боялись снов. Видимо, кошмаров или того, что вам казалось кошмаром. Не расскажете поподробнее?

Орр замялся.

Хейбер открыл было рот, но промолчал. Очень часто и не требовалось слышать, что скажут пациенты: он мог сказать все за них, даже лучше. Но смысл был в том, чтобы они сами сделали шаг навстречу. В конце концов, сейчас у них шел только предварительный разговор, некий ритуал, оставшийся от золотых дней психоанализа. Суть его только в том, чтобы разобраться, как действовать с конкретным пациентом, давать положительное или отрицательное подкрепление, куда двигаться.

– Кошмары мне снятся не больше, чем другим, наверное, – проговорил Орр, уставившись на свои руки. – Ничего особенного. Просто… я боюсь видеть сны.

– Плохие сны.

– Любые сны.

– Ясно. Не помните, откуда взялся этот страх? Чего вы боитесь? Чтобы не случилось что?

Орр не ответил сразу, а продолжал разглядывать свои руки, квадратные, красноватые, замершие на коленях, и Хейбер попробовал немного подсказать:

– Может, вас беспокоит иррациональность снов? Абсурд, даже аморальность иногда?

– Да, отчасти. Но есть конкретная причина. Видите ли… я…

Вот оно, подумал Хейбер, тоже разглядывая эти напряженные руки, – самое главное, разгадка. Бедняга. У него поллюции. И комплекс вины из-за них. Детский энурез, мать-невротичка…

– Вы не поверите.

У этого куренка все серьезнее, чем казалось на первый взгляд.

– Человеку, который во сне и наяву занимается сновидениями, не так уж важно, верить или не верить, мистер Орр. Я в таких категориях не рассуждаю. Они к делу не относятся. Так что не думайте об этом и продолжайте. Мне интересно.

Не слишком ли снисходительно? Он посмотрел на Орра: может, тот его как-то превратно понял? И на мгновение поймал его взгляд. Поразительно красивые глаза, подумал Хейбер, и сам себе удивился: в категориях красоты он тоже обычно не рассуждал. Не то голубые, не то серые, очень ясные, будто прозрачные. Хейбер даже забылся и загляделся на эти ускользающие прозрачные глаза, но только на короткое мгновение, так что странность этого эпизода в его сознании почти не зафиксировалась.

– У меня, – решился наконец Орр, – бывали сны, которые… которые влияли… на мир за пределами сна. На реальный мир.

– У всех бывали, мистер Орр.

Пациент вытаращился на него. Нормальный, простой обыватель.

– Воздействие снов в фазе БДГ перед пробуждением на общее эмоциональное состояние, на внутренний мир может…

Но обыватель перебил его.

– Я не об этом, – и, слегка заикаясь, продолжил: – У меня бывало, что что-то снится, а потом сбывается.

– Охотно верю, мистер Орр. Я совершенно серьезно. Только после научной революции появились люди, которые не то что перестали верить, но взглянули на этот вопрос критически. Вещие…

– Это не вещие сны. Я ничего не предвижу. Я просто меняю мир.

Пальцы крепко сцеплены. Ясно, почему светила с медфакультета отправили этого чудика сюда. Как орешек не по зубам – вечно присылают Хейберу.

– Можете привести пример? Например, не помните, когда вам впервые приснился такой сон? Сколько вам было лет?

После долгой внутренней борьбы пациент проговорил:

– Шестнадцать вроде.

Он по-прежнему производил впечатление человека покорного; тема его сильно пугала, но по отношению к Хейберу не чувствовалось ни вражды, ни попыток уйти в глухую оборону.

– Не помню точно.

– Расскажите про первый случай, который помните хорошо.

– Мне было семнадцать. Я еще жил дома, и у нас гостила сестра матери. Она тогда разводилась, не работала, только получала базовую помощь. И все время как-то мешала. Мы жили в обычной «трешке», а она торчала дома. Мать дико бесилась. Нечуткая она была – я про тетю Этель. Вечно занимала ванную – у нас в той квартире еще была собственная ванная. И еще то и дело как бы в шутку ко мне подкатывала. Не совсем в шутку. Заходила ко мне в спальню в пижаме без верха и все такое. Ей было всего лет тридцать. Я напрягался, конечно. У меня еще не было девушки… Подростковый возраст… Пацана накрутить нетрудно. Я злился: все-таки тетка.

Он взглянул на Хейбера – проверить, понял ли врач, из-за чего он злился, и не осуждает ли. Навязчивая вседозволенность конца двадцатого века породила не меньше страхов и комплексов вины, связанных с половым вопросом, чем навязчивое целомудрие конца девятнадцатого. Орр боялся, что Хейбера шокирует его нежелание переспать со своей теткой. Но доктор по-прежнему слушал с вежливо-заинтересованной миной, и Орр собрался с силами и продолжил:

– У меня начались тревожные сны, и в них все время была тетя. Обычно не в своем настоящем виде, но в снах так бывает; однажды, например, я видел белую кошку, но знал, что это тетя Этель. В общем, как-то раз она вынудила меня пригласить ее в кино, там все домогалась, чтобы я ее потискал, а когда вернулись домой, долго крутилась у меня на кровати и намекала, что родители спят и все такое. Когда я наконец ее выпроводил и заснул, мне приснился сон. Очень яркий, с утра я помнил его во всех подробностях. Мне приснилось, что Этель разбилась на машине в Лос-Анджелесе и нам прислали телеграмму. Мама пыталась готовить ужин, но все время плакала, мне было ее жаль, я хотел помочь, но не знал как. Вот, собственно, и все… Но когда я встал и пошел в гостиную, тети Этель на диване не было. В квартире, кроме родителей и меня, никого. Ее не было. И вообще никогда у нас не было. Даже не пришлось спрашивать: я и сам помнил, я знал, что полтора месяца назад тетя Этель разбилась на шоссе в Лос-Анджелесе, когда ехала домой от адвоката, занимавшегося разводом. Нам сообщили телеграммой. Весь сон оказался неким воспоминанием о том, что произошло на самом деле. Но только ведь этого не произошло. То есть пока я не увидел сон. И притом я хорошо помнил, что она у нас жила и спала на диване в гостиной – до прошлой ночи.

– Но доказательств никаких не было?

– Нет, никаких. Никто не помнил, что она у нас гостила, кроме меня. А я был не прав. Оказывается.

Хейбер понимающе кивнул и погладил бороду. То, что поначалу казалось банальным злоупотреблением таблетками, начинало смахивать на серьезное помешательство, но пациенты еще никогда не излагали ему свои видения так логично и откровенно. Может, Орр шизофреник-интеллектуал? Пытается со всей шизоидной изобретательностью и коварством сбить его с толку, пустить по ложному следу? Но с другой стороны, в нем не чувствуется свойственный таким людям оттенок внутреннего высокомерия, которое Хейбер улавливал безошибочно.

– Почему, как вам кажется, ваша мать не заметила, что ночью мир изменился?

– Ну она-то не видела сон. То есть мой сон действительно изменил реальность. Он создал новую реальность начиная с прошлого и до того момента. И мать как бы всегда была в этой новой реальности. Она и не помнила ни о какой другой. В отличие от меня – я помнил обе, потому что… присутствовал… в момент изменения. Не знаю, как еще объяснить; понятно, что звучит бредово. Но нужно хоть какое-то объяснение, или придется признать, что я сошел с ума.

Да нет, этот парень не заурядный.

– Судить – дело не мое, мистер Орр. Мне факты нужны. А то, что происходит в сознании, уж вы поверьте, – это тоже факты. Когда какой-то человек спит, а вы видите его сны, записанные черным по белому на электроэнцефалограмме (со мной так было тысячи раз), назвать сон нереальным язык не поворачивается. Они существуют; это реальные события; они оставляют след. Ну хорошо, я так понимаю, были и другие сны, которые, по-вашему, приводили к похожим результатам?

– Были. Хотя далеко не сразу. И только в период сильного стресса. Но в последнее время мне кажется… что они участились. Я испугался.

Хейбер наклонился к пациенту:

– Почему?

Орр смотрел непонимающе.

– Почему испугались?

– Но я не хочу менять реальность! – ответил Орр, как будто констатируя очевиднейшую вещь. – Кто я такой, чтобы вмешиваться в мировые процессы? Причем все меняет мое подсознание, разумно управлять этим я не могу. Пробовал самогипноз – не помогает. Сны бессвязны, эгоистичны, иррациональны – аморальны, как вы сами сказали. Их порождает наша асоциальная часть – разве не так? Хотя бы отчасти? Я не хотел убивать несчастную тетю Этель. Просто хотел, чтобы она меня не доставала. А во сне часто выходит перебор. Сны любят срезать углы. Я ее убил. Подстроил автоаварию за тысячу миль от своего дома и за шесть недель до той ночи. Ответственность за ее смерть на мне.

Хейбер снова погладил бороду.

– Отсюда, – проговорил он задумчиво, – лекарства для подавления снов. Чтобы избавиться от груза ответственности.

– Да. Лекарства не позволяли снам нарастать и делаться яркими. На самом деле, – он задумался над формулировкой, – действенны не все, а только некоторые, самые насыщенные.

– Ясно. Так, поглядим. Вы не женаты, работаете чертежником в «Электросетях района Боннвилль – Юматилла». Как вам работа?

– Ничего.

– А как с личной жизнью?

– Был один пробный брак. Продержался пару лет. Прошлым летом разошлись.

– Кто дал задний ход – вы или она?

– Мы оба. Она не хотела ребенка. На полноценный брак это все не тянуло.

– А потом?

– Ну есть девочки на работе. Я, знаете… не то чтобы Казанова.

– А как вообще с межличностными отношениями? Вы нормально общаетесь с людьми? Есть у вас ниша в эмоциональной экосистеме вашего окружения?

– Наверное.

– Выходит, в целом с вашей жизнью все в порядке, так? Хорошо. Теперь такой вопрос: вы хотите – то есть на самом деле – избавиться от лекарственной зависимости?

– Да.

– Замечательно. Смотрите, вы принимали препараты, чтобы не видеть снов. Но не все сны опасны, только некоторые, особенно яркие. Вам приснилось, что тетя Этель – белая кошка, но утром она в кошку не превратилась, верно? То есть некоторые сны нормальные, безопасные.

Он сделал паузу, и Орр кивнул.

– Тогда такое предложение. Может, проверим вашу версию, а заодно постараемся понять, как видеть сны безопасно, без страха, а? Объясню. Для вас тема сновидений эмоционально крайне заряжена. Вы прямо-таки боитесь видеть сны, поскольку думаете, что они могут повлиять на действительность неконтролируемым образом. Возможно, это сложная метафора, при помощи которой ваше подсознание пытается сообщить вашему сознанию о действительности – вашей действительности, вашей жизни – что-то такое, что вы не готовы принять рационально. Но мы можем рассмотреть эту метафору буквально; пока что нет необходимости сводить ее к рациональным аргументам. Ваша проблема сейчас в следующем: вы боитесь видеть сны, но вам без них не обойтись. Вы пытались задавить их лекарствами – не помогло. Хорошо, давайте зайдем с другой стороны. Специально устроим так, что вы будете видеть сны, причем яркие и насыщенные, прямо тут. Под моим наблюдением в контролируемых условиях. Чтобы вы почувствовали, что можете управлять тем, что, на ваш взгляд, вышло из-под контроля.

– Разве можно видеть сны по заказу? – спросил Орр, явно мучаясь.

– Во «Дворце снов доктора Хейбера» – конечно! Вас раньше гипнотизировали?

– У стоматолога.

– Хорошо. Так, объясняю. Я ввожу вас в гипнотический транс и говорю вам спать, видеть сны и что именно видеть в этих снах. На вас будет траншлем, чтобы сон был настоящий, а не просто гипнотранс. Пока вам будет что-то сниться, я буду наблюдать за вами – и так, и на ЭЭГ, от начала до конца. Потом я вас бужу, и мы обсуждаем. Если все пройдет благополучно, может, вас немного отпустит страх перед следующим сном.

– Но здесь у меня не будет действенного сна; такие бывают один раз на сотню или тысячу.

Защитные рационализации у Орра вполне логичны.