Читать книгу «Развод. Зона любви» онлайн полностью📖 — Ульяны Соболевой — MyBook.

Глава 7

Я лежу на жёсткой койке, глядя в потолок. Лазарет пропитан запахом антисептиков, дешёвых лекарств и чего-то металлического. Но я не чувствую этого.

Меня разрывает изнутри. Не от боли, не от усталости. От него.

Полковник Горин.

Я закрываю глаза.

Грубый, резкий, жёсткий. Человек, которому должно быть всё равно. Но ему не всё равно.

Я видела, как он смотрит на меня.

Я видела это в палате, когда он влетел туда, срывая дверь с петель. Я видела это, когда он прижимал меня к стене.

Этот взгляд.

Тяжёлый, обжигающий, такой, от которого внутри всё плавится. На меня давно так не смотрели. Я привыкла к безразличию, к презрению, к холодным глазам, в которых нет ничего. Я привыкла быть пустым местом для тех, кто должен был любить.

А он…

Я вижу, как сжимается его челюсть, когда он смотрит на меня. Как напрягаются его руки, как перехватывает дыхание.

Он злится на себя.

Злится, потому что хочет.

Меня обдаёт жаром от одной этой мысли. Я кусаю губу, пытаясь выбить его из головы. Я не должна.

Но внутри всё ноет. Он мне нравится. Он меня заводит как мужчина. Такого никогда не было. Даже к Виктору.

Меня никогда так не накрывало.

Не с мужем. Не с кем-то другим.

Никогда.

И это пугает сильнее, чем нож у горла.

Я лежу на этой жёсткой койке, но не чувствую ни боли, ни усталости. Меня накрывает другое.

Горячее, липкое, не дающее выдохнуть.

Я не должна думать о нём.

Но я чувствую его даже здесь. Его взгляд. Его руки, когда он сжимал моё запястье. Его голос, этот хриплый, низкий голос, который отдавался где-то внизу живота.

Боже.

Я прикусываю губу, но это не помогает. Я видела, как он смотрел на меня. Как мужчина смотрит на женщину.

Не на заключённую. Не на преступницу.

На женщину.

И это выворачивало меня наизнанку.

Я не помню, когда в последний раз чувствовала что-то подобное.

Когда в последний раз меня хотели.

Виктор… Он не смотрел на меня так уже много лет. А потом и вовсе перестал смотреть. Лежал рядом, дышал в стену, а я закрывала глаза и делала вид, что мне всё равно. Что меня не трогает, что я давно перестала быть женщиной в его глазах.

И вот теперь… теперь я лежу здесь, а внутри меня расползается нечто грязное, жаркое, необъяснимое.

Я хочу, чтобы он снова приблизился.

Чтобы снова оказался рядом, дышал мне в лицо этим своим терпким, чуть грубым дыханием.

Чтобы снова прижал меня к стене.

Резко. Грубо. Без слов.

Горячая волна накрывает меня, откидывает в это чувство, это забытое, загнанное глубоко внутри желание. Тело ноет. Грудь тяжелеет. Бёдра сводит. Я перевожу дыхание, провожу ладонью по животу, сжимаю пальцы в кулак.

Чёрт.

Я давно не чувствовала себя живой.

Но стоило ему просто посмотреть на меня – и вот я задыхаюсь.

Я зажимаю бёдра, но это не помогает. Внутри всё пульсирует, тянет, ноет. Я проклинаю себя. За эти мысли. За это желание. Но тело меня предаёт. Закрываю глаза, кусаю губу, ладонь медленно скользит вниз.

Я хочу, чтобы он снова был рядом. Чтобы снова дышал так близко, чтобы снова взял меня так, как никто не брал. Я медленно провожу пальцами по коже, поднимаясь выше, замираю на секунду – и касаюсь себя. Палец скользит к пульсирующему узелку. Когда я последний раз это делала? В школе? В подростковом возрасте. И сейчас там пульсирует как когда-то. Нажим жарко отзывается в теле.

Горячо. Слишком.

Я чувствую, как внутри всё сжимается, как дрожь пробегает по коже. Я представляю его руки. Большие, грубые, горячие. Представляю, как они сжимают мои бёдра, удерживают, заставляют…

Я задыхаюсь, накрываю рот ладонью, чтобы не вырвался звук.

Боже. Я сейчас взорвусьь.

Я вся горю.

Движения становятся быстрее, дыхание сбивается, спина выгибается.

Он внутри меня.

Он толкается глубоко, сильно.

Он рычит мне в ухо: "Ты моя."

Я сжимаюсь, стону в подушку, пока меня накрывает оргазмом.

Тело дрожит. Я остаюсь лежать, тяжело дыша, сжимая простыню. Меня накрыло. И это пугает меня сильнее, чем он сам.

С ума сойти…

Что я только что сделала?

Я лежу, прижавшись лбом к холодной стене, сердце всё ещё бешено колотится, дыхание сбито, а внутри медленно растекается стыд. Грязный, давящий, такой, что хочется стереть с себя всю эту слабость.

Я в тюрьме.

Какие, к чёрту, мужчины?

Какие руки? Какие взгляды? Какие желания?

Я медленно сжимаю простыню, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Меня никто не будет здесь защищать. Даже он. Горин может сказать, что хочет, может смотреть так, что у меня внутри всё плавится, но в итоге я сама по себе.

Мне надо выбираться.

Мне надо выживать.

Я знаю, что Кобра не успокоится. Её снова подкупят. Или она просто захочет отыграться, потому что ненавидит меня ещё больше.

Я закрываю глаза, пытаясь вернуть холодное спокойствие, но тело всё ещё предательски гудит после этой вспышки.

Я проклинаю себя за этот момент слабости.

Больше такого не повторится.

Я выберусь.

Я выживу.

И я больше не позволю себе думать о нём.

Меня переводят ночью. Без объяснений, без предупреждений. Просто открывают дверь, кидают уставший взгляд, "С вещами на выход." Какие, к черту, вещи? Пара тряпок, кружка, да ложка, которую я берегла так, будто в этом холодном аду мне есть, что защищать.

Коридоры длинные, сквозняки тянут сыростью, воздух тяжелый, пропитанный затхлостью. Я держу осанку прямо, делаю вид, что мне не страшно. Но внутри уже холодеет – слишком уж хорошо я понимаю, что происходит. Это не ошибка, не случайность. Это то, чего добивались. Меня передают на растерзание.

Дверь открывается, и я сразу чувствую это.

Запахи. Другие. В этой камере нет чистоты, хоть какой-то стерильности, к которой я привыкла. Здесь пахнет потом, перегаром, кислым женским телом. Пахнет грязью.

Я делаю шаг внутрь.

Тишина давит, как камень на грудь. Она живая, напряжённая, глухая, будто воздух стал густым и вязким. Я чувствую, как меня изучают, не как человека, а как мясо, как добычу, которая по глупости забрела в логово хищников. Взгляды жесткие, насмешливые, они уже решили, кем я буду здесь.

– Ну здравствуй, барыня, – голос тянется лениво, растягивая каждую букву, будто смакуя сам факт, что я здесь, что я сейчас перед ними, что я их новая игрушка.

Я молчу. Я не поднимаю голову.

Мне не нужно слышать их интонации, чтобы понять – это не приветствие, это приговор.

Первая ночь – сущий ад.

Я сижу в углу, прижавшись спиной к холодной стене. Сон – это слабость. Сон – это смертный приговор.

Но они не трогают меня.

Пока.

Они играют.

Они знают, что делать, чтобы выбить из меня всё человеческое.

Шумят. Громкий смех раздаётся то в одном углу, то в другом. Кто-то водит ложкой по решётке, царапает железом по стене. Кто-то скребётся в пол, шёпотом произнося моё имя, будто бы это какая-то хищная молитва.

Они знают, что я не выдержу.

Должна не выдержать.

Второй день.

Я хочу пить.

Вода стоит на столе. Так близко.

Я медлю, но тянусь к чайнику, пальцы едва касаются холодной ручки.

И тут же чья-то грубая рука хватает его первой.

– Не положено, барыня.

Голос пустой, мёртвый.

Я поднимаю взгляд. Передо мной женщина, лицо неподвижное, без эмоций, без злобы – просто стена.

Я не спорю. Спорить – значит дать им эмоцию, дать им то, чего они хотят.

Я просто поворачиваюсь и иду обратно.

– Хорошая девочка, – смеются за спиной.

Мне хочется обернуться и врезать так, чтобы хрустнула кость.

Но я молчу.

Третий день.

Я подхожу к своей койке, хочу сесть, но замираю. Постель исчезла. Я не спрашиваю, куда. Я знаю ответ. Я сажусь прямо на холодный матрас, медленно кладу руки на колени.

Меня проверяют.

Изматывают. Давят. Медленно, методично, как удав, который не спешит убивать, а просто смотрит, как его жертва слабеет.

Но я держусь.

Я держусь, пока кто-то не делает последний удар.

– Крыса.

Они знают, как вонзить нож, не касаясь кожи.

Я поднимаю голову. Передо мной стоит одна из них, в руках – кулон. Маленький, с золотым отливом. Поднятый из-под моего матраса.

Не мой.

Подложенный.

– Крыса, – повторяет она, держа кулон за цепочку, лениво раскачивая, как палач верёвку перед казнью.

Я молчу. Но я уже чувствую, как воздух меняется. Теперь я не просто чужая. Теперь я враг. Теперь я либо сломаюсь, либо я убью их всех к чёрту.

Сижу на койке, стиснув зубы, чувствуя, как внутри все горит от злости, бессилия и усталости. "Крыса." Это слово прилипает ко мне, как грязь, которую невозможно отмыть.

Я вижу, как остальные заключенные переглядываются, кто-то ухмыляется, кто-то смотрит с откровенной ненавистью. Крыс в тюрьме не терпят.

– Что, богатенькая, решила чужое спрятать? – низкий, хриплый голос справа. Я не знаю ее имени, но знаю, что она здесь одна из "главных".

Я поднимаю глаза. Спокойно. Без страха.

– Это не мое.

– А кто же подложил? Охранники? Или тебе полковник Горин сам сюда его сунул?

От этой фразы меня бросает в жар.

Горин.

Я чувствую, как внутри сжимается все, но лицо остается спокойным. Я не позволю им это увидеть.

– Мне плевать, во что вы там себе думаете – я ничего не брала, – мой голос хриплый, осипший от жажды и недосыпа, но твердый.

– Это временно, Барыня, – ухмыляется та, что стоит напротив. – Скоро ты поймешь, где твое место.

Я не отвечаю.

Я просто смотрю.

Долго.

Холодно.

Так, что первая из них отворачивается. Это маленькая победа. Но я знаю, что долго так не протяну. Я уже на грани.

***

Дверь камеры распахивается резко, ударяясь о стену.

– Барыня, на выход.

Две охранницы заходят внутрь, одна держит дубинку наготове, вторая кивает на дверь. Я поднимаюсь с койки, спиной чувствую, как весь этот гадюшник оживляется.

– Ой-ой-ой, забирают нашу барыню! – кто-то тянет издевательски.

– Куда, Барыня? К начальнику опять? Или сразу в особняк к мамке?

За спиной раздается визгливый смех, кто-то свистит, кто-то стучит ложкой по железному каркасу койки.

– Не возвращайся, сука! – бросает мне в спину одна из тех, что первые дни издевались. – А если вернешься – мы тебя порвем!

Я не останавливаюсь.

Не поворачиваюсь.

Только внутри все горит от унижения, от злости, от понимания, насколько я все-таки здесь чужая.

Коридоры тянутся серыми кишками, шаги охранниц гулко раздаются в тишине. Меня ведут туда, где все уже решено без меня.

– Куда ведете? – спрашиваю угрюмо.

– К мамке на поклон. – отвечает охранница равнодушно.

"Мать". "Мамка". Хозяйка зоны.

Она сидит на самой широкой, мягкой койке, покрытой пледом – роскошь, доступная только ей. Вокруг нее несколько баб, но не приближенные – прислуга.

Она огромная, грузная, но в ней нет рыхлости. Сплошная тяжелая сила. Широкие плечи, мощные руки, которые легко могли бы сломать шею. Длинные светлые волосы, заплетенные в толстую косу, перекинутую через плечо. На лице шрамы – неглубокие, тонкие, оставленные, наверное, когда-то лезвием или бутылкой. Женщина, прошедшая огонь, воду и тюрьму.

Глаза – мутно-серые, хитрые, ленивые, но страшно умные.

Она смотрит на меня и медленно улыбается.

1
...