Цитаты из книги «Взлет и падение Третьего Рейха»

фон Типпельскирх, советник германского посольства в Москве, докладывал в Берлин о последствиях Мюнхена для политики Советского Союза. Он полагал, что «Сталин сделает выводы»; он был уверен, что Советский Союз «пересмотрит свою внешнюю политику»; отношение к союзной Франции станет менее дружественным, а отношение к Германии – более положительным. Немецкий дипломат считал, что «сложившиеся обстоятельства предоставляют возможность для нового, более широкого экономического соглашения с Советским Союзом». Впервые в секретных немецких архивах упоминается об изменениях в политическом курсе Берлина и Москвы, пока еще едва заметных, но через год приведших к важным последствиям.

дня после мюнхенской встречи, Вернер

Для Франции Мюнхен обернулся катастрофой. Трудно понять, почему этого не поняли в Париже. Военное значение Франции в Европе было сведено на нет. По сравнению с полностью отмобилизованной немецкой армией французская армия составляла только половину. По производству оружия Франция также уступала Германии. Правда, Франция состояла в союзнических отношениях с малыми государствами Восточной Европы – Чехословакией, Польшей, Югославией и Румынией, и эти страны, вместе взятые, имели военный потенциал «великой державы». Однако утрата 35 хорошо обученных и вооруженных чешских дивизий и укреплений, которые могли сдержать даже превосходящую по мощи немецкую армию, значительно ослабила французскую армию. И это еще не все. Как могли восточные союзники Франции верить после Мюнхена подписанным ею договорам? Высоко ли ценился теперь союз с Францией? В Варшаве, Бухаресте, Белграде на этот вопрос отвечали однозначно: не очень высоко. В этих столицах старались, пока не поздно, заключить выгодную сделку с нацистским завоевателем. Активность Москвы также повысилась. Хотя Советский Союз и состоял в военном союзе с Францией и Чехословакией, Франция вместе с Германией и Англией единодушно исключили Россию из числа участников встречи в Мюнхене. Это был выпад, который Сталин запомнил. Через несколько месяцев западным демократиям пришлось за это расплачиваться. 3 октября, через четыре

сторонники свергли бы Гитлера, как и планировали, то есть в тот момент, когда он отдал бы приказ напасть на Чехословакию. Гитлер, публично хвастаясь, что 1 октября в любом случае введет войска в Судетскую область, ставил себя в довольно опасное положение. Позиция его была «весьма уязвимой», как и предвидел генерал Бек. Если бы после всех своих категоричных заявлений он постарался самостоятельно выбраться из затруднительного положения, то долго не просуществовал бы, поскольку диктатура есть диктатура. Выпутаться из создавшейся ситуации Гитлеру было бы необычайно трудно, а то и просто невозможно, и если бы он попытался это сделать, то падение престижа в Европе, в собственной стране и среди его генералов стало бы для него роковым. Фанатичное желание Чемберлена дать Гитлеру то, чего тот хотел, его поездки в Берхтесгаден, Годесберг и, наконец, его

союзниц, писал: «Промежуток длиной в год, якобы «выигранный» в Мюнхене, поставил Англию и Францию в положение худшее, чем то, в котором они находились во время мюнхенского кризиса». Как мы убедимся далее, немецкие военные расчеты, сделанные через год, подтвердят это, а дальнейший ход событий устранит всякие сомнения. Сегодня, зная содержание секретных немецких документов и послевоенных показаний самих немцев, можно нарисовать картину во всей ее полноте, что было совершенно нереально в дни Мюнхена. 1 октября 1938 года Германия была не готова вести войну против Чехословакии, Англии и Франции одновременно, не говоря уже о России. Развязав войну, Германия быстро бы ее проиграла, и это стало бы концом для Гитлера и Третьего Рейха. Если бы войну удалось предотвратить в последний момент из-за вмешательства армии, то генералы Гальдер, Вицлебен и их

мюнхенских переговорах явился страх: Лондон будет регулярно подвергаться бомбежкам. Несомненно, что и французов не радовала перспектива увидеть свою великолепную столицу в развалинах. Из того, что нам сегодня известно о мощи люфтваффе той поры, можно заключить, что лондонцы и парижане, а также английский и французский премьер-министры напрасно беспокоились. Военная авиация Германии так же, как и армия, была сосредоточена на границе с Чехословакией и так же, как и армия, была неспособна вести серьезные боевые действия на Западе. Выдвигался и другой аргумент – в основном послами Франсуа-Пенсе и Гендерсоном: Мюнхенское соглашение якобы помогло западным демократиям выиграть целый год, чтобы догнать по вооружению Германию. Факты опровергают такое утверждение. Черчилль, которого поддерживают все серьезные военные историки стран-

повторил свои заверения Чемберлену и постарался подкрепить их анализом военной обстановки. Он стремился расшевелить не только британского, но и своего премьер-министра. Это ему, по всей видимости, не удалось. В конце концов, перед тем как Даладье отбыл в Мюнхен, Гамелен объяснил ему, на какие территориальные уступки в Судетской области можно пойти, не опасаясь за безопасность Франции, объяснил, что основные чешские укрепления, важные в стратегическом отношении железные дороги, предприятия оборонной промышленности нельзя отдавать немцам. Кроме того, он добавлял, что ни в коем случае нельзя позволять немцам отрезать Моравский коридор. Совет сам по себе неплохой, но только в том случае, если Чехословакия понадобилась бы Франции в войне против Германии. А как известно, Даладье на это не решался. Много говорили о том, что одной из причин капитуляции Чемберлена на

Невозможно поверить, что английский и французский генеральные штабы и правительства этих стран не знали о нежелании генерального штаба немецких сухопутных войск участвовать в европейской войне. Как известно, берлинские заговорщики в августе – сентябре по крайней мере по четырем каналам предупреждали об этом англичан. Известно также, что информация эта поступила самому Чемберлену. В начале сентября в Париже и Лондоне, вероятно, узнали об отставке генерала Бека и о том, какие последствия повлечет для немецкой армии уход этого талантливого военачальника. В то время в Берлине английская и французская разведки считались довольно осведомленными. Трудно поверить, что верховное командование в Лондоне и Париже не знало об очевидной слабости немецкой армии и авиации, о их неспособности вести войну на два фронта. Так что же, кроме врожденной мнительности, заставляло начальника штаба французских сухопутных войск генерала Гамелена сомневаться в том, что он, имея под началом почти сто дивизий, легко справится с пятью регулярными и семью резервистскими немецкими дивизиями, сметет их и глубоко проникнет на территорию Германии? Как вспоминал позднее сам Гамелен, основания для сомнения были. 12 сентября, когда на заключительном заседании партийного съезда Гитлер метал громы и молнии в адрес Чехословакии, французский генерал уверял премьера Даладье, что если дело дойдет до войны, то «страны демократии продиктуют условия мира». Он утверждал, что даже написал письмо, в котором объяснял свой оптимизм. В разгар чешского кризиса, точнее, сразу после встречи в Годесберге Гамелен, сопровождавший главу своего правительства в Лондон, 26 сентября

Если, как утверждают эти генералы, гитлеровской армии не хватало средств для прорыва чешских укреплений, если французские войска на западной границе значительно превосходили по численности немецкие, что делало ситуацию «непредсказуемой с военной точки зрения», если настроения среди генералов были столь мрачными, что даже начальник генерального штаба готовил заговор против Гитлера, чтобы избежать безнадежной войны, то почему об этом не знали генштабисты Англии и Франции? Или знали? А если знали, то как случилось, что главы правительств Англии и Франции принесли в Мюнхене в жертву жизненные интересы своих стран? В поисках ответа на эти вопросы мы сталкиваемся с тайной мюнхенского периода, которая до сих пор не раскрыта. Даже Черчилль, особенно скрупулезный в военных вопросах, едва касается этой темы в своих объемистых мемуарах.

Ориентиром для этих генералов служил Кейтель, беспредельно преданный Гитлеру и всегда принимавший его сторону. Когда в Нюрнберге его спросили, какова была реакция немецких генералов на подписание Мюнхенского соглашения, он ответил: «Мы были необычайно счастливы, что дело не дошло до военного столкновения, потому что… всегда полагали, что у нас недостаточно средств для преодоления чешских пограничных укреплений. С чисто военной точки зрения у нас не было сил брать штурмом чехословацкую оборонительную линию». Военные эксперты союзников всегда считали, что немецкая армия прорвет рубежи чешской обороны. К показаниям Кейтеля, который утверждает, что все обстояло не так, нужно добавить свидетельство фельдмаршала Манштейна, ставшего впоследствии одним из крупнейших и талантливейших немецких военачальников. Когда он в свою очередь давал показания в Нюрнберге (в отличие от Кейтеля и Йодля ему не грозил смертный приговор), то на вопрос о немецкой позиции по поводу Мюнхена ответил: «Если бы началась война, то ни наша западная граница, ни наша польская граница не могли быть защищены должным образом. Не вызывает сомнений, что если бы Чехословакия решилась защищаться, то ее укрепления устояли бы, так как у нас не было средств для их прорыва». Йодль, считавшийся «мозговым трестом» ОКВ, пытаясь оправдаться в Нюрнберге, сформулировал это следующим образом: «Несомненно, что пять боевых дивизий и семь резервных, находившихся на нашей западной границе, которая представляла собой всего лишь огромную строительную площадку, не смогли бы сдержать натиска ста французских