Комната в замке Глостера.
Входит ЭДМУНД с письмом в руке.
ЭДМУНД. Тебе, Природа, твоему закону
Подсуден я. Моя богиня – ты.
Неужто я традиции прогнившей
И дикости всеобщей покорюсь?
Позволю обделить себя за то,
Что я внебрачный и моложе брата?
Внебрачный? Забракован, значит? С браком?
Но я ведь ладно скроен, крепко сшит,
А силой духа тем не уступаю,
Кто честною утробою рожден.
За что бракуют нас? За что нас метят
Внебрачности тавром? За то, что некто
Потребность втайне удовлетворяет,
Выплескиваясь с пылкостью, которой
Хватило б на династию хлыщей,
Заделанных ни въяве, ни во сне
Из чувства опостылевшего долга?
Но если мы – законный с незаконным —
Отцом любимы, – я, лишенный прав,
Имею право на твои, законный.
Чудно звучит: «Законный»! Если мне
С письмом, законный братец, повезет,
Тогда в законе будет незаконность.
Я вверх тянусь, я силой наливаюсь.
О небо, незаконных вознеси!
Входит ГЛОСТЕР.
ГЛОСТЕР. Родную дочь ославил! Выгнал Кента!
Француза оскорбил! Уехал в ночь!
Раздал страну! Корону подарил!
Ну, и характер, право! – Здравствуй, Эдмунд.
Что у тебя?
ЭДМУНД. Да вроде ничего,
Коль будет вашей светлости угодно.
(Прячет письмо.)
ГЛОСТЕР. Напрасно ты прячешь эту бумагу – я все вижу. Что там такое?
ЭДМУНД. Вроде ничего особенного не произошло.
ГЛОСТЕР. А письмо зачем спрятал?
ЭДМУНД. Какое письмо?
ГЛОСТЕР. Какое? То самое, которое очутилось в твоем кармане. Да так проворно. Не письмо незачем было и прятать. Позволь взглянуть. Если там нет «ничего особенного», я это увижу и без очков.
ЭДМУНД. Прошу вас, будьте снисходительны, отец. Это письмо брата. Я не успел его дочитать, но если бы знал заранее, что в нем, то и сам бы не стал читать и вам бы не дал.
ГЛОСТЕР. Попробуй не дать. Я жду.
ЭДМУНД. И дать письмо – и грех, и утаить от вас – грех. Как ни мало я прочел, но все-таки успел понять, насколько оно возмутительно.
ГЛОСТЕР. Ладно, ладно, посмотрим.
ЭДМУНД. Спасая доброе имя брата, я готов предположить, что этим письмом он хотел выведать, низок я или нет.
ГЛОСТЕР (читает). «К сожалению, мир устроен так, что мы убиваем нашу безденежную молодость постоянным заискиванием перед стариками. А когда Фортуна наконец улыбнется нам, мы уже сами будем кряхтеть да охать и не сможем насладиться ее дарами. Одно из двух: мы либо ленивы, либо рождены рабами, ибо старики тиранят нас в той степени, в какой мы им это позволяем. Приходи, поговорим об этом подробнее. Ах, если бы мне удалось усыпить нашего отца и не будить его до тех пор, пока ты не получишь ровно половину его состояния и пожизненную любовь твоего брата Эдгара». Ого! Тайный сговор! «…усыпить нашего отца… не будить его… половину состояния». И рука Эдгара осмелилась написать такое! Мой сын вынашивает такие планы! Когда ты получил письмо? Кто его доставил?
ЭДМУНД. Никто, милорд. Мне его исхитрились подбросить через окно.
ГЛОСТЕР. По-твоему, это писал Эдгар?
ЭДМУНД. Я бы присягнул в этом, не будь письмо таким мерзким. Возможно, это фальшивка.
ГЛОСТЕР. Но почерк-то его.
ЭДМУНД. Допустим, сэр, но, полагаю, брат писал письмо не от души.
ГЛОСТЕР. А прежде он тебе ничего такого не предлагал?
ЭДМУНД. Ни разу, милорд. Зато он не раз доказывал мне, что взрослым сыновьям следует брать в опеку немощных отцов и хозяйничать самим.
ГЛОСТЕР. Ах он подлец, подлец! Ведь и письмо о том же. Мерзкий негодяй! Гнусный изверг! Подлая тварь! Гадина! Хуже гадины! Беги за ним, сынок. Волоки сюда этого выродка. Что же ты стоишь?
ЭДМУНД. Во-первых, милорд, я не знаю, где он, а во-вторых… Я бы посоветовал вам поступить иначе. Пока вы не располагаете уликами, подтверждающими виновность брата, не давайте воли гневу. Ведь вы можете заблуждаться относительно намерений Эдгара, не так ли? В таком случае вы, учинив над ним насилие, причините урон собственной чести и выбьете из брата остатки уважения к вам. Клянусь жизнью, у Эдгара не было в мыслях ничего дурного. Он, видимо, просто хотел проверить, люблю я вас или нет.
ГЛОСТЕР. Ты, правда, так считаешь?
ЭДМУНД. Вы сами в этом убедитесь, если соблаговолите спрятаться там, где я вам укажу и откуда вы своими ушами услышите нашу с ним беседу. Прошу вас только потерпеть до вечера.
ГЛОСТЕР. Не изверг же он, в самом-то деле!
ЭДМУНД. Я в этом не сомневаюсь.
ГЛОСТЕР. Я же ему как-никак отец. Я же в нем души не чаял. Небо и земля! Эдмунд, иди к нему, вызнай у него всю подноготную, прошу тебя. Только действуй с умом. Я готов отказаться от всего, лишь бы поскорей все узнать.
ЭДМУНД. Я немедленно пойду к нему, поговорю с ним по-своему и сразу вернусь к вам.
ГЛОСТЕР. Нет, от этих затмений ничего хорошего ждать не приходится. Мало нам лунного – на тебе солнечное! Как ни мудри здесь ученые мужи, но результаты небесной кары налицо. От любви веет холодом, дружба рушится, братья ссорятся. Горожане грызутся, крестьяне бунтуют, придворные продаются на сторону, узы кровного родства рвутся. Сам посуди: здесь сын против отца – мой собственный подлец; там отец против дочери – король идет наперекор природным чувствам. Раньше такого не было. Так и проведешь остаток дней среди подлогов, лжи и вероломства, в этой безумной неразберихе. Сорви личину с негодяя, Эдмунд. В накладе не останешься. Но будь осторожен… Плюс ко всему изгнание благородного и чистосердечного Кента. А в чем его вина? В том, что правду сказал? Не понимаю.
(Уходит.)
ЭДМУНД. Какая же во всем это несусветная глупость! Когда мы получаем от судьбы горькую пилюлю, то виним во всех своих грехах солнце, луну и звезды. А когда нас от самих себя тошнит, мы делаем вид, что от нас ничего не зависит. Дескать, глупость и подлость внушены нам небесами; хитрость, бесчестие и коварство разъедают нас благодаря определенному расположению планет, а пьянством, воровством и развратом мы обязаны излучению светил – словно во всех наших естественных грехах замешаны сверхъестественные силы. Восхитительную лазейку оставляет себе человеческая низость – свою злокозленность списывать на ту или иную звезду! Отец совокупно с матерью зачал меня под хвостом Дракона, родился я под брюхом Большой Медведицы, из чего, дескать, вытекает, что я должен быть наглым и порочным. Бред! Я был бы не лучше и не хуже, чем есть, даже если бы созвездие невинной Девы стыдливо наблюдало с небосклона за моими незаконными родителями. А Эдгар…
(Входит ЭДГАР.)
Он появился в самое время – ни дать ни взять бог из машины в старинных пьесах. Притворюсь-ка я идиотом из Бедлама, унылым и блаженным до омерзения. – О, нам сулят беду событья эти. Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля, тра-ля.
ЭДГАР. Здравствуй, Эдмунд. О чем задумался? О чем-нибудь серьезном?
ЭДМУНД. Понимаешь, Эдгар, несколько дней назад я прочел пророчества относительно недавних затмений, и это не выходит у меня из головы.
ЭДГАР. Была охота ломать голову!
ЭДМУНД. Хочешь верь, хочешь нет, но предсказания начинают, к несчастью, сбываться, как по писаному. Между родственниками вспыхивает кровная вражда, усиливается нищета и взаимоистребление, рвутся исконные добрососедские отношения. Зреет государственный переворот, король и знать живут как на пороховой бочке, все и вся ставится под сомнение, верноподданные изгоняются, войска разлагаются, свадьбы расстраиваются, и это еще не все.
ЭДГАР. С каких пор ты ударился в астрологию?
ЭДМУНД. Неважно. А вот когда ты в последний раз говорил с отцом?
ЭДГАР. Вчера вечером.
ЭДМУНД. Как долго?
ЭДГАР. Часа два. А что?
ЭДМУНД. Беседа ваша окончилась мирно? Не был отец чем-нибудь расстроен? Может, он хмурился или бранился?
ЭДГАР. Не было ничего подобного.
ЭДМУНД. За что же он тогда на тебя взъелся? Подумай об этом и, умоляю, сторонись его до поры до времени, дай ему остыть. Он сейчас доведен до белого каления и в состоянии изувечить двадцать таких, как ты.
ЭДГАР. Видимо, какой-то подлец возвел на меня поклеп.
ЭДМУНД. Боюсь, что ты прав. Запасись терпением, пока отец не отбушует. А самое лучшее – запрись в моей комнате и ты сможешь, не выходя из нее, услышать, как он кипятится – такую возможность я тебе предоставлю. Пожалуйста, не возражай, возьми ключ и иди. Захочешь выйти – бери оружие.
ЭДГАР. Оружие? Ты что, брат?
ЭДМУНД. Брат, слушайся меня, я тебе дурного не присоветую. Накажи меня бог, если я лгу и тебе не грозит опасность. То, что я видел и слышал, не идет ни в какое сравнение с моим беглым рассказом; я лишь в общих чертах обрисовал тебе ужас твоего положения. Прячься, пока не поздно, прошу тебя.
ЭДГАР. Но ты зайдешь рассказать мне обо всем?
ЭДМУНД. Я буду держать тебя в курсе событий.
(ЭДГАР уходит.)
Отец мне верит. Брат мой благородный
Не рыл другому яму никогда
И не поймет, как вырыли ему.
Дурить несложно честных дураков.
Безроден я, но, действуя с умом,
Назло безродью буду с барышом.
(Уходит.)
Покои во дворце герцога Альбанского.
Входят ГОНЕРИЛЬЯ и ОСВАЛЬД.
ГОНЕРИЛЬЯ. Отец избил вассала моего
За то, что тот шута окоротил?
ОСВАЛЬД. Увы, миледи.
ГОНЕРИЛЬЯ. Часу не проходит,
Чтоб он мне чем-нибудь не досадил.
И днем и ночью дикие проказы,
Все кверху дном, и кругом голова.
На рыцарей его не угодишь,
Но им перечить – боже сохрани!
Я видеть эту свору не желаю.
Приедет он с охоты, передай,
Что я больна. Пред ним не лебези.
А если что, ссылайся на меня.
ОСВАЛЬД. Трубят рога. Вот, кажется, и он.
ГОНЕРИЛЬЯ. Забудь о расторопности былой
И всем лакеям это накажи.
А не по вкусу будет обхожденье, —
Тогда пусть отправляется к сестре.
Но он и там не будет верховодить.
Власть подарил, а корчит властелина.
Но полно старикану потакать.
Седой дурак – что малое дитя.
И дать острастку нужно не шутя.
Все понял ты?
ОСВАЛЬД. Как не понять, миледи.
ГОНЕРИЛЬЯ. И рыцарей прохладно принимать.
Пусть рвут и мечут. Слугам объясни,
Что повод я ищу для ссоры с ним.
Сестра меня поддержит – только надо
Ей написать. Теперь – давай обедать.
(Уходят.)
Зал в том же дворце.
Входит переодетый КЕНТ.
КЕНТ. Подделать бы манеру изъясняться,
Как внешность удалось переменить,
И цель моя близка, из-за которой
Себя забыл я. Ну, злосчастный Кент,
Хоть из любви к хозяину вернись
Туда, где отказались от тебя,
Но без тебя никак не обойдутся.
За сценой звучат рога.
Входят ЛИР, РЫЦАРИ и СЛУГИ.
ЛИР. Чтобы сию секунду подавали обедать. Никаких проволочек.
(СЛУГА уходит.)
(КЕНТУ.) Кто таков? Какого роду-племени?
КЕНТ. Человеческого, сэр.
ЛИР. Чем промышляешь? К нам зачем пожаловал?
КЕНТ. Промысел мой – быть не хуже, чем я есть; поддерживать того, кто захочет на меня опереться; дорожить тем, кто дорожит собственной честью; слушать того, кто умней меня и меньше моего болтает; бояться Страшного суда, драться, когда припрет; и не есть рыбы по-иезуитски.
ЛИР. Но кто ты такой, ты все-таки не сказал.
КЕНТ. Я – малый хоть куда, честный и простой, к тому же бедный, как король.
ЛИР. Если ты так же беден для своего сословия, как твой король – для своего, ты и впрямь бедный человек. Чего ты домогаешься?
КЕНТ. Службы.
ЛИР. Кого ты прочишь себе в господа?
КЕНТ. Вас.
ЛИР. Откуда ты меня знаешь?
КЕНТ. Я вас не знаю. Но ваши глаза приказывают мне искать службы именно у вас.
ЛИР. Каким образом?
КЕНТ. Повелительным взглядом, присущим их господину.
ЛИР. На что ты годен?
КЕНТ. Если вы поручите мне сохранить тайну, куда-нибудь сбегать или съездить верхом, переврать замысловатое поручение или толково изложить незамысловатое сообщение, на все это я могу сгодиться, как и любой ваш человек, только я это сделаю лучше.
ЛИР. Сколько тебе лет?
КЕНТ. Не так мало, чтобы увлечься женщиной сладкоголосой, но и не так много, чтобы сохнуть по ней беспричинно. У меня за плечами сорок восемь лет.
ЛИР. Подходяще. Послужи мне малость. Если и после обеда я буду тобой доволен, останешься при мне. Эй, кто-нибудь! Велите подавать обед! А где мой дурак? Где шут, я вас спрашиваю? Эй, как тебя, сбегай за моим шутом.
(ДРУГОЙ СЛУГА уходит.)
Входит ОСВАЛЬД.
Послушай, приятель, почему я не вижу своей дочери?
ОСВАЛЬД. Если вы позволите… (Уходит.)
ЛИР. Он что, очумел? Ну-ка приволоки сюда этого губошлепа!
(РЫЦАРЬ уходит.)
Куда запропастился шут? Ого-го-го! Что я, в сонное царство попал?
РЫЦАРЬ возвращается.
Что это значит? Где этот собачий выкормыш?
РЫЦАРЬ. По его словам, ваша дочь плохо себя чувствует, милорд.
ЛИР. Почему он пренебрег моим приказом вернуться?
РЫЦАРЬ. Он в самой резкой форме, сэр, отказался вам повиноваться.
ЛИР. Отказался?
РЫЦАРЬ. Простите, милорд, может, я вмешиваюсь не в свое дело, но, судя по всему, с вами, ваше величество, перестали обходиться подобающим образом. Совершенно очевидна убыль гостеприимства со стороны самого герцога, вашей дочери и дворцовых слуг.
ЛИР. Так-таки очевидна?
РЫЦАРЬ. Умоляю вас, милорд, не гневаться на меня за мое, может быть, ошибочное мнение, но для преданного слуги невыносимо видеть, как оскорбляют его господина.
ЛИР. Нет, ты мне открыл глаза на то, в чем сам я не до конца отдавал себе отчета. Я тоже начал смутно ощущать нечто вроде небрежности, но решил, что, скорей всего, я чересчур придирчив, нежели они умышленно дерзки. Посмотрим, что будет дальше. Но где же шут? Я уже два дня не могу его дозваться.
РЫЦАРЬ. Он определенно тоскует по молодой госпоже, уехавшей во Францию.
ЛИР. Молчи. Знаю без тебя. Кто-нибудь, в конце концов, соизволит передать моей дочери, что у меня есть к ней разговор?
(ТРЕТИЙ СЛУГА уходит.)
Возвращается ОСВАЛЬД.
Ага, хоть этот явился. Подойдите поближе, сударь, вот сюда, сэр, и скажите мне, милорд, кто я по-вашему такой?
ОСВАЛЬД. Хозяйке моей отец, по-моему.
ЛИР. Хозяйке твоей отец? Ах ты хозяину своему прихвостень! Сучий выродок! Холуйские глаза! Хамово отродье!
ОСВАЛЬД. Прошу прощения, милорд, но я не достоин таких высоких титулов.
ЛИР. Ты еще и в переглядышки вздумал со мной играть? Мерзавец! (Бьет его.)
ОСВАЛЬД. Я не дам бить себя, милорд.
КЕНТ. А как насчет подножки, заигравшаяся дрянь? (Подножкой сбивает его с ног.)
ЛИР. Благодарю за службу, дружок. Ты мне начинаешь нравиться.
КЕНТ. Эй ты, чего разлегся? Катись отсюда! Будешь знать, с кем говоришь. Пшел вон! Чего стал, орясина? Снова хочешь стать землемерным инструментом? Нет? Тогда пошел вон. Живо! Э, да пока до тебя дойдет… (Выталкивает ОСВАЛЬДА.) Так-то лучше будет.
ЛИР. Ну, друг любезный, – что услужил, то услужил. Спасибо. За мной не пропадет. Возьми-ка. (Дает ему денег.)
Входит ШУТ.
ШУТ. Лучше наймись ко мне: колпак заработаешь. (Подает Кенту свой колпак.)
ЛИР. А, это ты, плут! Где пропадал?
ШУТ. Я тебе дело говорю, приятель, бери колпак-то.
КЕНТ. Какого черта, шут?
О проекте
О подписке
Другие проекты