Глава X. Разговор с людьми Роскошной и Манящей Равнины

Тут, взмахнув ясеневыми лопастями, гребцы направили ял прямо к берегу. С первым же взмахом весел Морской Орел простонал:

– Скорей бы на берег, скорее бы! Холод старости охватывает мое сердце. Сын Ворона, ты стоишь, скажи мне, что делают эти люди на берегу и не подошли ли к ним другие?

Молвил Холблит:

– Другие не подходили. Но я вижу говяд и коней, пасущихся на лугу. Что же касается этих четверых, женщины снимают обувь и подвязывают подолы, словно бы собираются направиться к нам по воде; а кметь, шедший босым, неторопливо бредет по морю, ибо волны стали совсем небольшими.

Старик ничего не ответил, только застонал от нетерпения, но вот – когда вода была еще по грудь – гребцы остановили лодку, и двое из них спрыгнули через борт в море; взяв вождя на его постели, они отправились к берегу. Местные жители встретили их на мелководье, приняли старца, вынесли его на желтый песок и положили вне досягаемости набегавших волн. Следом за ним и Холблит соскочил в волны и отправился на берег. Корабельщики тем временем подгребли к своему судну, и Холблит расслышал восклицания, с которыми они подняли якорь.

Но когда Холблит вышел на берег и приблизился к народу этой земли, женщины искоса поглядели на него, а потом рассмеялись:

– Добро пожаловать и тебе, о молодец!

И, рассмотрев их, он увидел, что статью они похожи на дев его собственной земли; белая кожа и стройные ноги, выглядывавшие из-под подоткнутых платьев, блестели от морской влаги, чаруя своей красотой. Но Холблит преклонил колено возле Морского Орла, чтобы узнать, как тот себя чувствует, и спросил:

– Как тебе здесь, о вождь?

Старик не ответил ни слова, он показался Холблиту спящим; и щеки его были на взгляд розовее, а кожа глаже, чем прежде. Тогда заговорила одна из женщин:

– Не опасайся за него, молодец; спутнику твоему хорошо, а скоро станет еще лучше.

Голос ее пел, как поутру певчая птичка; белолобая и темноволосая, она была чрезвычайно изящна, и все улыбалась, глядя на Холблита, но без пренебрежения. Смеялись и ее подружки, так что становилось понятно: странным было для них его появление здесь. Потом они вновь обулись, и кметь взял постель со старцем, поднял его и ступил на траву. Обратившись лицом к упомянутой прежде роще, они немного прошли и потом положили старца наземь и отдохнули… Так, короткими переходами, его донесли до самого края леса, а старец все не просыпался. Тут уже говорившая с Холблитом дева – та, темноволосая, – молвила:

– Хотя мы взирали на тебя с изумлением, но не потому, что не ждали тебя, а потому, что ты красив и мужествен. Поэтому подожди здесь, пока мы не вернемся к тебе из леса.

Тут она прикоснулась к его руке и вместе с подружками вновь подняла старика; наконец все они исчезли в чаще.

Холблит же расхаживал взад и вперед возле леса, разглядывая цветущие луга, и думал о том, что не видел более прекрасного края. Вдали у подножия холмов поднималась высокая крыша; как будто бы рядом с нею он различил и людей. Ближе к нему паслись говяда и кони. Некоторые даже подходили к Холблиту и, вытянув шеи, смотрели на него; добрые это были животные среди своей породы. Чистый поток воды огибал угол леса и стекал по лугам к морю, Холблит подошел к нему и отметил, что прилив почти не колыхал прозрачную гладь, ибо вода в ручье была чиста как стекло, а трава и цветы спускались прямо к ней, посему, сняв с головы шлем, он испил из ручья и омыл в нем лицо и руки, а потом, водрузив шлем на место, повернул обратно к лесу, ощутив в себе новую силу и веселье. Поглядев на море, он заметил, что присланный с Острова Искупления корабль быстро уменьшается в размерах, потому что поднялся легкий ветерок, и на нем поставили парус. И Холблит улегся на траву; наконец, после чуть менее чем часового отсутствия, четверо местных жителей вышли из леса, но без Морского Орла. И Холблит поднялся и повернулся к ним, и кметь, отсалютовав ему, удалился, направившись прямо к замеченной вдалеке крыше; женщины же остались с Холблитом, и они смотрели на него, и он, опершись на копье, разглядывал их.

Тут молвила черноволосая дева:

– Истинно, о Копейщик, что если бы мы не знали о тебе, то весьма удивились бы тому, что столь молодой и удачливый на взгляд муж попал в эти края.

– Неведомо мне, почему вы удивились бы, – ответил Холблит, – но скажу вам, почему я оказался здесь. Только сперва откройте мне – не это ли край, где лежит Роскошная и Манящая Равнина?

– Именно так, – откликнулась дева, – и разве не видишь ты, какими лучами освещает этот край солнце? Так светит оно во время, которое прочие народы именуют зимою.

– Кажется, я слыхал о подобном чуде, – рек Холблит, – ибо мне говорили, что край этот чудесен; а хотя ваши луга и прекрасны, сейчас их чудными не назовешь, они похожи на прочие земли, разве что покрасивей.

– Такое возможно, – согласилась она, – о прочих землях нам ведомо лишь понаслышке. Если мы и знали о них, то все позабыли.

Молвил Холблит:

– Не этот ли край зовется Уделом Бессмертных?

От этих слов улыбка оставила лицо девы, побледнели и она, и ее подружки, и услышал тут Холблит:

– Воздержись от подобных слов. Их не смеет произнести здесь ни один муж. Но можешь звать этот край Землею Живых.

Ответил юноша:

– Прошу прощения за торопливое слово.

Тут они вновь заулыбались и, подступив поближе, начали оглаживать ладонями, глядя с любовью. Только Холблит чуточку отодвинулся и промолвил:

– Я пришел, чтоб отыскать утрату, горестную для меня.

И рекла дева, вновь подступая к нему:

– Да, найдешь ты ее, пригожий муж, – и ее, и все прочее, чего только захочешь.

Тогда он спросил:

– Не привозили ли сюда недавно девицу по имени Полоняночка? Прекрасную, светловолосую и сероглазую, добрую с виду, ласковую, прямую словом и не робкую. Будет ростом с вас, эта пригожая дева из Дома Розы, моя нареченная.

Поглядев друг на друга, молодицы качнули головами, и черноволосая девица сказала:

– Такая нам неизвестна, как и род, который ты назвал.

Тут Холблит приуныл, а желанье и горе пробудили в нем жалость, и он нахмурился, глянул на дев, которые вдруг показались ему легкомысленными и беспечными, невзирая на красоту.

Но, затрепетав, девушки отступили от Холблита, ибо стояли совсем рядом, прикасаясь к нему с любовью, а та, что более всех говорила с ним, уже с лаской взяла его за левую руку и сказала она:

– Нет, не смотри на нас с такой горечью! Если эта женщина не найдется в стране, так не по нашей злой воле. А она, может быть, здесь. Ведь все, кто попадает сюда, не сохраняют прежних имен и скоро забывают их. Ты пойдешь с нами к Королю, и он сделает все, что пожелаешь, ибо могущество его беспредельно.

Тут Холблит несколько смягчился и сказал:

– А много ли женщин в этой земле?

– Да, много, – сказала девица.

– И много ли среди них подобных вам красавиц? – спросил он.

Тут они рассмеялись и обрадовались, и вновь пододвинулись поближе к Холблиту и, взяв за руки, поцеловали его.

Черноволосая же девица ответила:

– Да-да, таких, как мы, здесь много, есть даже покрасивее.

И рассмеялась.

– А этот ваш Король, – спросил он. – Каким именем он зовется?

– Просто Король, – ответила девица.

– Разве у него нет другого имени? – вопросил Холблит.

– Мы не смеем произносить его, – ответила дева, – но скоро сам увидишь, что в нем нет ничего другого, кроме мощи и доброты.

Глава XI. Морской Орел начал заново свою жизнь

Но пока между ними шел такой разговор, из леса вышел весьма радостный с вида муж – высокого роста, рыжебородый и черноволосый, с румяными щеками, мускулистыми членами, – на взгляд переживший зим тридцать и пять. Подойдя прямо к Холблиту, он обнял его за плечи и поцеловал в щеку, словно старинный и добрый друг, только что вернувшийся с моря.

Удивленный Холблит усмехнулся и молвил:

– Кто ты, считающий меня таким близким другом?

Муж ответил:

– Коротка твоя память, о Сын Ворона, ибо за такое недолгое время позабыл ты своего спутника, товарища по кораблю, того, что дал тебе в Чертоге Опустошителей питье и мясо, а с ними и добрый совет.

Тут он радостно расхохотался, обернулся к троим девам, взял их за руки и поцеловал в губы, а они так и льнули к нему.

Тут рек Холблит:

– Значит, и вправду ты вновь обрел свою юность, чего пожелал я тебе по твоим уговорам?

– Ага, взаправду, – ответил Рыжебородый. – Я вновь обрел юность, а с ней вернулась любовь, а с нею и то, чем любят.

Тут он повернулся и прекраснейшей из дев, белокожей и благоуханной, как лилия, розовощекой и стройной, длинные, опускавшиеся ниже колен волосы которой ласково теребил ветерок. И он обхватил ее руками и притиснул к груди и много раз поцеловал в щеки, и… о! она отвечала только лаской – и губами, и рукою. А обе подружки стояли рядом, улыбались, и радовались, и хлопали в ладоши, и целовали друг друга от счастья. Наконец они заплясали и зарезвились вокруг целующейся пары, как молодые ягнятки весенней порой. Но между ними стоявший Холблит, опершись на копье, улыбался губами и хмурил чело, ибо уже обдумывал, в какую сторону направить свои стопы.

Но не успели они нарезвиться, Морской Орел оторвался от избранной им подруги, и, взяв за руку обеих дев, подвел их к Холблиту и воскликнул:

– Выбирай же, о Сын Ворона, из этой пары ту, которая по вкусу тебе, ибо едва ли придется тебе увидеть деву милей и краше.

Но Холблит глянул на него суровым и гордым взглядом, и, поту пившись, черноволосая девица негромко сказала.

– Нет-нет, воин моря. Этот муж слишком пригож, чтобы стать нашим другом. Его ожидает любовь понежнее и другие, желанные губы.

Тут взыграло сердце Холблита, и он молвил:

– О Морской Орел, ты вернул свою юность: что же теперь ты станешь с ней делать? Не томит ли тебя память о море, озаренном луною, о плеске волн, о пене летучей и о товарищах, посеребренных солью? Где обрящешь ты здесь чуждый берег, где высадишься с корабля, где добудешь добро? Забудешь ли ты черный борт ладьи и капли, срывающиеся под ветром с весел, когда шквал налетел на самом рассвете, когда напрягает свое полотнище парус, когда судно кренится, и дружина заглушает голосами посвист ветра. Кем ты станешь, о воин, в земле, где чужим тебе людом правит Король? Кто тут внемлет тебе или поведает о твоей славе, о которой ты забыл под рукой легкомысленной женщины, не известной твоим родичам и не рожденной в том доме, откуда исстари определено тебе брать женщину и радоваться ей? Чьим рабом сделался ныне ты, собиратель добычи, ужас свободных? Волю какого владыки ты исполнишь, о вождь, дабы утром съесть свое мясо и улечься вечером в мягкую постель? Внемли, о воин из племени Опустошителей, перед тобою стою я, Холблит из племени Ворона, и стою я на пороге чудесной страны, чтобы отыскать в ней свое, то, что дороже всего моему сердцу, – мою нареченную деву, Полоняночку из рода Розы, красавицу, что ляжет в мою постель и родит мне детей, станет рядом со мной на холме и равнине, будет возле меня у борта и за веслом, перед стрелой и копьем, возле очага, возле пламени, пожирающего чертог, и возле погребального костра воина Ворона. О Морской Орел, приютивший меня среди врагов, спутник мой и корабельный товарищ, реки же немедленно и бесповоротно, поможешь ли ты мне в предстоящем странствии или бросишь меня, подобно презренному трусу?

И вновь девы отступили, услышав его чистый и громкий голос, и, затрепетав, побледнели они.

Но Морской Орел усмехнулся и с добрым от радости лицом ответил:

– Чадо Ворона, твои речи добры и подобают мужу, однако им не место в этой стране, и мне все равно, что с тобой будет, и безразлична приведшая в эти края причина. Что будешь ты делать? Если бы вчера эти слова услыхал от тебя Долгобородый Дед, он бы тебя не понял, но ты говоришь их Морскому Орлу, вкусившему счастье на Равнине Блаженных; я не могу поступить, как ты говоришь, ибо никакая земля, кроме этой, уже не примет меня. Здесь Морской Орел вновь обрел крепость и силу, здесь он полон радости и любви, а за пределами этого края он бы скитался сейчас воющим призраком, носимым по воздуху волею ночного ветра. Посему, что бы ни делал ты в пределах этой земли, я буду рядом с тобою и помогу тебе. Но ни шагу за пределы ее не сделает моя стопа, будь то в соленое море или на склоны гор, что ограждают эту добрую землю. Был ты моим корабельным товарищем, и я люблю тебя; я тебе друг, но лишь в этой стране будут открыты мои любовь и дружба. Теперь же о том, что сказал ты о днях, канувших в прошлое, и о наших радостях на волнах бурного моря; дни эти были добры и прекрасны; но пришел им конец и сгинули они; как те парни, что сидели рядом со мной на гребных скамьях, как те девы, что брали меня за руки и отводили в опочивальню. Новые дни пришли им навстречу, появятся и новые други. Что же тогда? Стесняя живых, радовать бесчувственных мертвых? Клясть ли Иванов День, заливать ли помоями священный очаг Зимнего Пира, потому лишь, что давнее лето было прекрасным, а дни улетают и меняется время? Так что возвеселимся. Ибо жива жизнь.

Тут он повернулся к своей деве и поцеловал ее в губы. Но суровое лицо Холблита опечалилось, и он молвил – медленно, с тяжестью в голосе: