Опрашивать учеников принялись прямо после уроков. Для ребят это был длинный день, начавшийся с классного часа и разговора с психологом. Детективы из ОПБП в штатской одежде переходили из класса в класс, убеждая ребят поделиться со следователями любой информацией, которой они могут располагать, при необходимости анонимно. Те отвечали им скучными взглядами.
Школа имени Маккормака была средней, что означало, что в ней обучались ребята с шестого по восьмой класс. Здание ее представляло собой нагромождение прямоугольных бетонных коробок. Внутри стены выкрашены в множество слоев сине-зеленой краски. Лори, которая выросла в Ньютоне и ходила в эту школу в 1970-х, утверждала, что с тех пор школа практически не изменилась, если не считать ощущения, что все сооружение как-то уменьшилось в размерах.
Как я и сказал Канаван, эти опросы вызвали ожесточенные споры. Сначала директор наотрез отказался разрешать нам «вламываться в школу» и беседовать со всеми детьми подряд. Случись это преступление в любом другом месте – в городе, а не в пригороде, – мы и не подумали бы просить на это разрешения. Здесь же школьный совет и даже мэр попытались надавить напрямую на Линн Канаван, чтобы воспрепятствовать нам. В конце концов нам все-таки разрешили поговорить с детьми на территории школы, но только на определенных условиях. Ребят, которые не учились с Беном Рифкином в одном классе, трогать было нельзя ни в коем случае, разве что у нас имелись веские причины полагать, что им может быть что-то известно. Любой ученик мог потребовать присутствия при беседе кого-то из родителей и/или адвоката и в любой момент отказаться продолжать разговор, причем без каких-либо объяснений. На большую часть требований мы согласились сразу же. Все равно они по закону имели на все это право. Истинная цель выставления всех этих ультиматумов заключалась в том, чтобы дать полицейским сигнал: обращайтесь с этими ребятишками как с хрустальными вазами. И все бы хорошо, но на все эти идиотские согласования мы ухлопали кучу драгоценного времени.
В два часа мы с Полом, оккупировав кабинет директора, приступили к опросу самых важных свидетелей: близких друзей убитого, тех учеников, которые регулярно ходили в школу через парк Колд-Спринг, и тех, кто сам изъявил желание пообщаться со следователями. Нам двоим предстояло опросить два с лишним десятка человек. Остальные детективы в то же самое время должны были опрашивать всех прочих. Никаких особых результатов мы не ожидали. Так, закидывали удочки на всякий случай в надежде – вдруг что-нибудь да наклюнется.
Однако произошло странное. После всего лишь трех или четырех разговоров у нас с Полом возникло отчетливое ощущение, что мы каждый раз словно натыкаемся на глухую стену. Поначалу мы решили, что имеем дело с обычным репертуаром подростковых закидонов и уверток, всех этих демонстративных пожатий плечами, «ну-у-у-у, сами понимаете» и «какая разница», блуждающих взглядов. Мы оба были отцами. Мы знали, что все подростки отгораживаются от взрослых; это и есть цель всех этих штучек. Само по себе такое поведение не вызывало никаких подозрений. Но чем с большим количеством детей мы говорили, тем отчетливее понимали, что происходит что-то более нахальное, более организованное. Слишком уж далеко заходили эти ребята в своих ответах. Им недостаточно было сказать, что они ничего не знают об убийстве; они заявляли, будто вообще не знали жертву. Складывалось впечатление, что у Бена Рифкина во всей школе не было ни одного друга, одни знакомые. Другие ребята утверждали, что никогда не общались с ним и понятия не имеют, кто общался. Это было неприкрытое вранье. Бен не был изгоем. Мы уже знали имена почти всех его друзей. Так быстро начать открещиваться от него, думал я, – это предательство.
Но хуже всего было то, что врать восьмиклассники школы Маккормака умели не слишком хорошо. Те, что понаглее, похоже, полагали, что оптимальный способ преподнести вранье поубедительней – это лучше стараться. Так что, готовясь скормить нам откровенную туфту, они прекращали мяться и мямлить и тараторили максимально уверенно. Такое впечатление, что они начитались инструкций на тему того, как отвечать так, чтобы в твою честность поверили, – смотреть в глаза! говорить твердым голосом! – и были исполнены решимости применить их все сразу, точно павлины, распускающие хвост. Смысл заключался в том, чтобы продемонстрировать поведение, противоположное тому, которое можно было бы ожидать от взрослых, – потому что подростки умудряются сообщать правду уклончиво, а врать с самыми честными глазами, – но столь резкая перемена в поведении слишком очевидна. Остальные – таких оказалось большинство – были очень стеснительными, и вранье лишь еще больше это усугубляло. Они вели себя нерешительно. Знание правды заставляло их ежиться. Поэтому и у них тоже выходило неубедительно. Я, разумеется, мог бы им рассказать, что виртуозный лжец непринужденно роняет ложное утверждение между истинными, точно фокусник, ловким движением руки прячущий согнутую карту в середину колоды. Я на виртуозном вранье собаку съел, уж поверьте.
Мы с Полом начали подозрительно переглядываться. Дело стало продвигаться медленнее: мы уже ловили их на совсем откровенном вранье. Между двумя очередными разговорами Пол пошутил о заговоре молчания.
– Эти ребята прямо настоящие сицилийцы, – сказал он.
Ни один из нас не произнес вслух то, о чем думал про себя. Это было то самое ощущение, когда сердце камнем ухает куда-то в пустоту, как будто земля внезапно уходит у тебя из-под ног. То хмельное чувство, когда ты понимаешь, что дело сдвинулось с мертвой точки.
По всей видимости, мы все это время ошибались – иначе не скажешь. Мы рассматривали версию причастности к убийству кого-то из товарищей Бена по школе, но отмели ее. Не было ни одной улики, которая свидетельствовала бы в ее пользу. Ни угрюмых отшельников из числа учеников, никакого школьного следа вообще. Не было и никакого мотива: ни болезненных подростковых фантазий школьных изгоев о громкой славе, ни доведенных до ручки жертв коллективной травли, желающих отомстить, ни даже самого завалящего конфликта в классе. Ничего. Теперь же ни у одного из нас не было необходимости произносить вслух очевидное. Ребята что-то знают.
В кабинет боком вошла девочка и плюхнулась в кресло напротив нас, после чего принялась очень старательно делать вид, будто нас не видит.
– Сара Гройль? – спросил Пол.
– Да.
– Я лейтенант Пол Даффи из полиции штата. А это Эндрю Барбер. Он помощник окружного прокурора. Ему поручено вести это дело.
– Я знаю. – Она наконец взглянула на меня. – Вы папа Джейкоба Барбера.
– Да. А ты – та самая девочка с толстовкой. Мы разговаривали сегодня утром.
Она застенчиво улыбнулась.
– Прости, я должен был тебя вспомнить. У меня трудный день.
– Да? И с чего это вдруг?
– Никто не хочет с нами разговаривать. Ты, случайно, не знаешь, почему?
– Ну, вы же копы.
– И все?
– Конечно.
Пфф, было написано у нее на лице.
Я немного подождал, надеясь на продолжение. Девчонка вновь нацепила на лицо выражение вселенской скуки.
– Ты дружишь с Джейкобом?
Она уставилась себе под ноги, поразмыслила и пожала плечами:
– Наверное.
– Почему тогда я никогда не слышал твоего имени?
– Спросите у Джейкоба.
– Он ничего мне не рассказывает. Приходится спрашивать у тебя.
– Ну, мы общаемся. Но мы с ним не прямо так чтобы друзья. Просто с ним общаемся.
– А Бен Рифкин? С ним ты общалась?
– Точно так же. Я с ним общалась, но по-настоящему его не знала.
– Он тебе нравился?
– Он был нормальный парень.
– Просто нормальный?
– Ну, вроде неплохой. Я же сказала, мы не были особенно близки.
– Ясно. Я не буду больше задавать глупых вопросов. Почему бы тебе просто не сообщить нам то, что ты знаешь? Что угодно, что могло бы нам помочь, что угодно, что, по твоему мнению, нам следует знать.
Она поерзала в кресле:
– Не очень понимаю, что вы… я не знаю, что вам рассказать.
– Ну, начни со школы. Расскажи мне о школе Маккормака что-нибудь такое, чего я не знаю. Как тебе здесь? Что здесь смешного? Что здесь странного?
Молчание.
– Сара, пойми, мы хотим помочь, но для этого нам нужно, чтобы кто-нибудь из вас помог нам.
Она вновь поерзала в своем кресле.
– Тебе не кажется, что это твой долг перед Беном? Если он был твоим другом.
– Мне вроде особо нечего сказать. Я ничего такого не знаю.
– Сара, тот, кто это сделал, до сих пор гуляет на свободе. Ты же это понимаешь, правда? Если ты можешь чем-то помочь, это твоя обязанность. Настоящая обязанность. Иначе то же самое случится с кем-нибудь еще. И тогда это будет на твоей совести. Если ты ничего не сделаешь, чтобы положить этому конец, тогда следующая жертва будет на твоей совести, понимаешь? И каково тебе будет после этого?
– Вы пытаетесь заставить меня чувствовать себя виноватой. Ничего у вас не выйдет. Моя мама тоже вечно так делает.
– Я не пытаюсь заставить тебя чувствовать себя виноватой. Я просто говорю тебе правду.
Молчание.
Бабах! Даффи в сердцах грохнул по столу раскрытой ладонью. От хлопка бумаги, лежавшие на столе, разлетелись в разные стороны.
– Господи ты боже мой! Энди, все это бред собачий. Давай уже, вызывай этих мелких поганцев повесткой! Вызывай их на большое жюри, бери с них присягу, и если они и тогда откажутся говорить, просто отправишь их за решетку за неуважение к суду. Это пустая трата времени. Твою же мать!
Глаза девчонки расширились.
Даффи вытащил из кобуры на ремне сотовый телефон и уставился на него, хотя аппарат не звонил.
– Мне нужно позвонить, – заявил он. – Я сейчас.
С этими словами он скрылся за дверью.
– Из вас двоих он типа злой полицейский? – поинтересовалась девчонка.
– Угу.
– Не очень-то у него это хорошо получается.
– Ты вздрогнула. Я за тобой наблюдал.
– Только потому, что он меня напугал. Грохнул по столу неожиданно.
– Ты знаешь, а он прав. Если вы не хотите помогать нам по-хорошему, нам придется действовать по-плохому.
– Я думала, мы не обязаны ничего говорить, если не захотим.
– Сегодня не обязаны, а завтра не факт.
Она принялась обдумывать мои слова.
– Сара, это правда, то, что ты сказала. Я помощник прокурора. Но я еще и отец, понимаешь? Поэтому я не намерен сидеть сложа руки. Потому что у меня из головы не выходит отец Бена Рифкина. Я все время думаю, каково ему сейчас. Ты можешь себе представить, что почувствовали бы твои мама с папой, если бы такое случилось с тобой? Как сильно они бы горевали?
– Они разошлись. Мой папаша от нас свалил. Я живу с мамой.
– Ох. Прости.
– Ничего страшного.
– В общем, Сара, послушай, вы все здесь наши дети, понимаешь? Все дети из класса Джейкоба, даже те, которых я не знаю. Мне не все равно, что с вами будет. И всем нам, родителям, не все равно.
Она закатила глаза.
– Ты этому не веришь?
– Нет. Вы меня даже не знаете.
– Это правда. Только вот мне не все равно, что с тобой будет. Не все равно, что будет с этой школой, с этим городом. Я не намерен сидеть сложа руки. Само собой это не прекратится. Ты это понимаешь?
– А с Джейкобом тоже кто-нибудь говорит?
– Ты имеешь в виду моего сына?
– Да.
– Конечно.
– Ясно.
– А почему ты спрашиваешь?
– Просто так.
– Должна быть какая-то причина. В чем дело, Сара?
Девчонка принялась внимательно рассматривать собственные коленки.
– Полицейский, который приходил в наш класс, сказал, что, если мы хотим что-то рассказать, мы можем сделать это анонимно.
– Это правда. У нас есть специальная горячая линия.
– А откуда нам знать, что вы не попытаетесь, ну там, выяснить, кто вам звонил? Ну, то есть вы же захотите это выяснить? Кто что-то рассказал?
– Сара, хватит. Что тебе известно?
– Откуда мы знаем, что это останется анонимным?
– Ну, наверное, вам придется просто нам поверить.
– Кому «вам»? Вам лично?
– Мне. Детективу Даффи. Над этим делом работает множество людей.
– А что, если я… – Она вскинула глаза.
– Послушай, Сара, я не собираюсь тебе врать. Если ты скажешь мне что-то здесь, это не будет анонимным. Моя работа – не просто поймать того, кто это сделал, но еще и судить его за это, а для этого мне нужны будут свидетели. Я солгал бы тебе, если бы попытался убедить тебя в чем-то ином. Поэтому стараюсь быть с тобой честным.
– Ясно. – Она немного подумала. – Я ничего такого не знаю.
– Ты в этом уверена?
– Да.
Я посмотрел ей прямо в глаза, чтобы дать понять, что у нее не получилось обвести меня вокруг пальца, потом принял ее ложь. И вытащил из бумажника визитку:
– Это моя визитная карточка. Я сейчас запишу на обратной стороне номер моего сотового. И мой личный имейл. – Я придвинул карточку к ней. – Можешь связаться со мной в любое время, поняла? В любое время. А я буду приглядывать за тобой.
– Ясно.
О проекте
О подписке