Должно быть, я потерял сознание, потому что вновь открыл глаза, когда было уже темно. Я лежал на спине, скрестив ноги, а Рыжик лизал мне ухо. Я ужасно окоченел, ноги мои онемели ниже колен. Несколько минут я оставался в этой же позе, стараясь прийти в себя, а потом с трудом сумел сесть и оглядеться вокруг.
Ливень уже прекратился, хотя с деревьев вовсю капало. Со стороны Ямы доносилось непрестанное журчание бегущей воды. Мне было холодно, и я дрожал. Одежда моя промокла насквозь, тело ныло. Очень медленно, позволяя жизни вернуться в онемевшие ноги, я сумел встать, но с делом этим, однако, справился со второй попытки… ноги мои ослабели, я ощущал ни на что не похожую слабость. Подумав, что заболеваю, нетвердыми шагами направился к дому. Я то и дело оступался, голова кружилась. С каждым шагом острая боль пронзала мои суставы.
Наверно, я одолел таким образом шагов тридцать, когда лай Рыжика привлек мое внимание, и мне пришлось повернуть обратно. Старый пес стремился следом за мною, но не мог шагнуть – веревка, на которой я поднял его наверх, все еще охватывала его тело, а другой ее конец по-прежнему был привязан к дереву. Какое-то время я пытался развязать узлы, однако веревка намокла, и я не мог с ними справиться. Потом я вспомнил про нож и через минуту справился с прочной пенькой.
Не знаю, как я добрался до дома… еще менее того помню о последовавших днях. И только в одном я уверен: если бы не любовь сестры моей, не ее непрестанный уход – не писать бы мне эти строки.
Очнувшись, я обнаружил, что провел в постели около двух недель. Еще одна неделя потребовалась мне, чтобы окрепнуть и выбраться в сад. Но я ослабел настолько, что не мог еще добраться до края Ямы. Мне хотелось попросить сестру проверить, насколько поднялась в Яме вода, однако я посчитал за лучшее не тревожить ее упоминанием об этих событиях. Вообще с тех пор я взял за правило не заговаривать в ее присутствии о странных вещах, происходивших в огромном старинном доме.
Еще через пару дней я сумел добраться до края Ямы. Оказалось, что за эти несколько недель там произошла удивительная перемена. Передо мной оказалось на три четверти затопленное ущелье; я увидел большое озеро, гладь которого отливала холодным блеском. Вода поднялась настолько, что до края Ямы оставалось всего лишь с дюжину футов. Лишь в одном месте поверхность озера была неспокойной – как раз там, где под толщей воды зиял вход в подземелье, ведущее к огромной подземной Яме. Там вода бурлила, а иногда из глубин с рыданием вылетало странное бульканье. О том, что творилось внизу, нельзя было и догадаться. И пока я стоял, в голову мне пришла мысль о том, как чудесно сложились все обстоятельства. Ход, выпустивший в наш мир свинорылов, оказался теперь запечатанным, и притом столь надежно, что впредь можно было не опасаться их нового появления. Тем не менее было чуточку жаль, что мне уже не суждено узнать о месте, из которого явились ужасные твари. Теперь оно было навсегда укрыто от людского любопытства.
Зная, что таилось в той адской преисподней, можно было только дивиться точности этого имени – Яма. Если представить, как и когда возникло это ущелье, учесть его форму и глубину, более уместное наименование было бы сложно найти. Разве не вероятно, что имя это таило в себе более глубокий смысл, намекая на подземные глубины, на ошеломляющую бездну, разверзшуюся в недрах земных под моим старинным домом! Под моим собственным домом… Даже теперь я не могу примириться с этой мыслью, хотя уже очевидно, что прямо под домом разверзлось бездонное жерло, не прикрытое прочным скальным сводом.
Тогда я решил снова спуститься в подвалы – в то огромное подземелье, где находится люк, – и посмотреть, все ли на месте.
Оказавшись там, я медленно прошел в середину погреба, к самому люку. Куча камней, как прежде, была навалена на него сверху. Теперь со мной был фонарь, и я решил посмотреть, что же таится за огромной дубовой плахой. Поставив фонарь на пол, я своротил с крышки камни и вновь потянул за кольцо. И как только я это сделал, в погреб ворвался далекий ропот. Влажный ветер дунул мне прямо в лицо, оросив его брызгами. И я торопливо выронил крышку – с испугом и удивлением.
На какое-то время я просто застыл в размышлениях. Особого страха я не испытывал. Ужас перед свинорылами давно оставил меня, но я, конечно, был изумлен и обеспокоен. Тут в мою голову пришла некая мысль, и нервным движением я приподнял громадную дверцу. Откинув ее в сторону, я схватил фонарь и, став на колени, опустил его в отверстие. Влажный ветер и капли некоторое время не позволяли мне даже смотреть вниз, но и протерев глаза, я не разглядел там ничего, кроме мелких капель, взмывавших из мрака.
Осознав, что я ничего не увижу, держа фонарь перед своими глазами, я поискал в карманах кусок шнура, чтобы опустить фонарь пониже. Но, пока я возился, светильник выскользнул из моих рук и полетел во тьму. Какое-то мгновение я провожал его взглядом, и наконец внизу мелькнула белая пена – футах в восьмидесяти или ста подо мною. И свет погас. Догадка моя оказались правильной, я угадал, откуда взялась влага и шум. Большой погреб сообщался с Ямой через люк, располагавшийся прямо над нею, а брызги поднимал поток, рушащийся в глубины.
В одно мгновение я получил объяснение всему, что меня озадачивало. Теперь я понял, почему в ночь нападения звуки, казалось, доносились прямо из-под моих ног! А то хихиканье, что слышал я, открывая люк! Должно быть, кто-то из свинорылов прятался в темноте прямо подо мною.
Тут мне в голову пришла другая мысль. Утонули эти твари или нет? Да и можно ли вообще утопить их? Я вспомнил, что не сумел отыскать доказательств смертельного исхода своих оборонительных действий. Живые ли они… наделены ли привычной для нас жизнью? Что, если я имею дело с призраками? Мысли эти мелькали в голове, пока, стоя во мраке, я пытался нащупать в кармане спички. Отыскав коробок, я немедленно засветил одну спичку и, шагнув к люку, закрыл его. А потом снова завалил камнями – теперь можно было выбираться наверх.
Я полагаю, что вода до сих пор так и течет, низвергаясь в эту бездонную адскую дыру. Иногда я испытываю необъяснимое желание спуститься в огромный погреб, раскрыть люк и глядеть во влажную тьму. Временами желанию этому трудно противиться. Но не любопытство гонит меня туда; нечто необъяснимое заманивает меня в подземелье. Впрочем, я не сдаюсь и намерен бороться со странным стремлением и одолеть его, даже если дойдет до крайности – до самоубийства.
Нельзя позволять себе думать, что несгибаемая сила воли может ослабнуть. Инстинкт твердит мне, что это не так. А в подобных материях следует доверять не разуму, а инстинкту.
Еще одна мысль не расстается со мной. Нечего сомневаться: я живу в странном, поистине жутком доме. Но куда, куда же деваться мне, где еще найти уединение и ощущение присутствия ее[2], только и делающего сносной мою постылую жизнь.
После всего случившегося со мною я стал серьезно подумывать о том, чтобы оставить дом, и так бы и поступил, не случись то великое и удивительное событие, о котором я собираюсь поведать.
Верный совет давало мне сердце, невзирая на все грозные и необъяснимые знаки: ведь оставив дом, я не увидел бы вновь лицо той, которую любил. Да, немногие знали о моей любви, а теперь о ней помнит лишь сестра моя Мэри; я тоже любил и увы… утратил любимую.
Мне следовало бы написать об этих милых ушедших днях, но зачем же бередить старые раны; впрочем, после всего, что случилось, чего еще ожидать мне? Да, она явилась ко мне – из ниоткуда. И странно – она предупреждала меня, с жаром предупреждала, настаивала, чтобы я покинул этот дом; но на вопрос мой прямо ответила, что не смогла бы прийти ко мне в другое место. А потом снова настаивала на своем… она честно сказала мне, что место это давно было предоставлено злу, отдано во власть его мрачных законов, неведомых людям. А я… я снова спросил ее, сможет ли она посетить меня где-нибудь в другом месте, и она промолчала.
Так я узнал о Море Снов, такое имя дала она этому краю своими ласковыми устами. Я пребывал в кабинете за чтением и, должно быть, задремал над книгой. И вдруг проснулся, вздрогнул и выпрямился. Озадаченно я оглядывался по сторонам, ощущая нечто необыкновенное. Комната словно подернулась туманом, в котором странно растворялись столы, стулья и прочая мебель.
Вокруг словно бы из ничего сгущалась дымка, и вдруг тихий белый свет затопил комнату. За ним угадывались огоньки свечей. Я огляделся… мебель была еще видна, но как-то утеряла свой реальный облик, как будто на месте каждого предмета оказался его нематериальный двойник.
Я глядел, и вещи вокруг меркли, постепенно словно бы растворяясь в этом сиянии. Наконец я обратил внимание на свечи. Они все еще мерцали, но тоже теряли блеск. Вся комната теперь наполнилась мягким свечением, похожим на дымку. Более я ничего не видел. Даже стены исчезли.
Наконец я ощутил слабый непрерывный звук, трепетавший в обволакивающем меня молчании. Я внимательно вслушался. Звук становился все более отчетливым, и наконец оказалось, что я внимаю вздохам великого моря. Не могу сказать, сколько времени прошло таким образом, но потом оказалось, что я стою на берегах огромного тихого моря и могу видеть сквозь этот туман. Справа и слева от меня гладкий и ровный берег исчезал в невероятной дали. А впереди раскинулись сонные беспредельные воды. Временами по поверхности как будто скользили неясные отблески… но так ли это было на самом деле – не знаю. За спиной моей вздымались огромные черные скалы. Холодное серое небо ровно светилось; колоссальный шар бледного пламени, стоявший невысоко над горизонтом, освещал спокойные воды.
Только мощное бормотание волн нарушало царившее повсюду безмолвие. Долго я стоял, озирая странный простор. И наконец словно пузырь белой пены возник передо мной, и вдруг – что гадать, как это случилось – передо мной, перед глазами моими оказалось ее лицо… что там – душа ее. И она глядела на меня с такою скорбью и радостью, что я как слепец рванулся к ней со слезами, ужасом и надеждой. Но, невзирая на слезы мои, она оставалась на поверхности моря и лишь грустно качнула головой, и все же в глазах ее промелькнула та самая земная нежность, которую я знал еще до нашей разлуки.
При виде такой строгости я забылся и попытался шагнуть к ней, но не сумел этого сделать. Путь мне преградил какой-то невидимый барьер, и я остался на месте, выражая свое горе только слезами… Дорогая, родная моя – но ничего более сказать не мог. И тут она словно перенеслась ко мне и прикоснулась ладонью – так, словно само небо отверзлось. Но тщетно тянул я к ней свои руки, с ласковой строгостью она запретила мне…[3]
Отрывки, уцелевшие на испорченных листах
…сквозь слезы… вечность шумела в моих ушах, мы расстались… она, любовь моя, о Боже мой!
Долго я пробыл в оцепенении, а потом оказалось, что я один в черной ночи. Тут я понял, что вновь вернулся назад – в ведомую людям вселенную. Наконец я вынырнул из кромешного мрака. Вокруг были звезды… время… Солнце далекое, дальнее.
Я нырнул в тот простор, что отделяет нашу Солнечную систему от прочих солнц. Так я несся через окружающий мрак и следил за тем, как все ярче и крупнее становится Солнце. Однажды я обернулся и увидел, что звезды сдвигаются за моей спиной, – так быстро несся мой дух.
Я подлетал все ближе, вот уже впереди зажегся фонарик Юпитера, вот и холодная голубизна земного огонька. Я испытывал восхищение. Вокруг Солнца быстро кружили яркие светила. Две яркие искорки возле самого Солнца, чуть подальше третья, голубая… я знал, что это Земля. Солнце она обегала, должно быть, за земную мину…
…ближе с огромной скоростью. Я видел, как волчками неслись мимо меня Сатурн и Юпитер по своим просторным орбитам. И я приближался, глядя на это небывалое зрелище – на планеты, кружившие вокруг родной звезды. Словно бы время исчезло для меня, и год для моего бесплотного духа стал все равно что миг для привязанной к Земле души.
Скорость планет возрастала, и вот Солнце уже окружено тонкими, в волосинку, яркими кольцами – так быстро мчались вокруг центрального огня планеты.
…и Солнце вдруг вспухло – словно рванулось ко мне навстречу, а я уже мчался между внешних планет, где в голубом кольце на своей орбите отчаянно носилась Земля…[4]
А теперь подхожу я к описанию самого странного события из тех, что случались со мной в этом таинственном доме. Оно произошло не скоро – через месяц, но я не сомневаюсь в том, что видел истинный конец, ожидающий все сущее на Земле. Однако продолжу.
Не знаю, почему так случилось, но я не мог описать все события сразу же после того, как они произошли. Словно бы приходилось ждать, вновь обретать внутреннее равновесие, переосмысливать то, что слышал я или видел. Вне сомнения, так получается лучше, ибо через некоторое время я могу точнее припомнить подробности, описать их более спокойным и критическим тоном…
Сейчас конец ноября. Повествование мое относится к первой неделе этого месяца.
Это случилось ночью, около одиннадцати. Мы с Рыжиком коротали время в моем кабинете – громадном старинном зале, где я читаю или работаю. Интересно заметить, что читал я как раз Библию. В те дни я ощущал огромный интерес к этой великой и древней Книге. Вдруг дом сотрясся, и издали донесся шум, превратившийся в негромкий лязг… словно бы стрелка огромных часов сорвалась и закрутилась по циферблату. Толчок более не повторился. Я глянул на Рыжика. Пес спокойно дремал.
Шум постепенно утих, настала тишина.
И вдруг вспыхнул свет в торцевом окне, выступающем из стены дома так, что из него можно глядеть и на запад, и на восток. Недоумевая, я встал и после недолгих колебаний пересек комнату и отвел в сторону шторы. И увидел, как из-за горизонта вставало Солнце, поднимавшееся быстро и резво. Я видел, как двигается оно. Через минуту светило добралось уже до вершин деревьев. Все выше и выше взлетало оно, и вот наступил день. Позади меня что-то пищало подобно москиту. Обернувшись, я понял, что звук исходит от часов. Только за тот миг, что я смотрел на них, они отмерили час. Минутная стрелка неслась по циферблату быстрее, чем это положено секундной. Часовая стрелка торопливо перемещалась от цифры к цифре. Я просто онемел от изумления. Чуть погодя разом погасли обе свечи. Я быстро повернулся к окну, тень переплета которого перемещалась по полу, словно мимо окна проносили огромный фонарь.
Теперь я видел, что Солнце уже высоко поднялось в небе и двигается буквально на глазах. Оно, как бы всплывая, поднялось над домом. А когда окно ушло в тень, я увидел другую необычайную вещь: легкие облачка не плыли – неслись, словно их гнал яростный ветер. Тысячу раз в минуту, словно живые, они меняли форму и исчезали. За ними налетали другие, и все повторялось.
Солнце уже склонялось к западу – по-прежнему с немыслимой поспешностью. В собирающейся на востоке мгле скапливались тени, и я видел, как они ползут – крадучись, тайком выбираясь из-под разлохмаченных ветром деревьев. Странное зрелище.
В комнате стало темнеть. Солнце опустилось к горизонту и едва ли не рывком исчезло за ним. По южной части посеревшего небосвода торопился к западу серебряный полумесяц луны. Вечер вдруг сделался глубокой ночью. Надо мной, описывая широкие дуги, беззвучно бежали на запад созвездия. Пронзая ночь, Луна канула вниз, оставив на небе одни только звезды…
Тем временем треск в углу прекратился, и я понял, что завод часов окончился. Через несколько минут я увидел, что небо на востоке вновь посветлело. Серое угрюмое утро рассеяло тьму и спрятало от моих глаз шествие звезд. Над головой бурлило безграничное море облаков, в котором за ночь на взгляд не произошло заметных изменений. Солнце скрылось, но, повинуясь игре туч, мир время от времени то светлел, то прятался в тени.
Свет исчез на западе, и мир охватила ночь, которая принесла с собой сильный дождь и ветер, завывавший столь рьяно, словно все его бушевание за ночь спрессовалось в одну минуту.
Шум этот стих почти немедленно, облака рассеялись, и я вновь увидел небо. Звезды с ошеломляющей скоростью летели на запад. Тут я впервые понял, что, хоть ветер и стих, в ушах моих что-то негромко гудит. И, услышав этот звук, я понял его причину: этот звук производил наш мир.
О проекте
О подписке