Я побежал в конюшню, оседлал Хуссейна и галопом помчался из форта вслед за злополучной колонной. Вдалеке слышалась разрозненная стрельба. Старый добрый Феттерман. Действительно, задал им жару.

Я держал в уме наиболее вероятное место для засады индейцев. На севере небольшой ручей под названием Пено-Крик, разделяющийся на восточный и западный притоки. От развилки, которая указывала на юго-восток, в направлении форта поднимался длинный узкий хребет. Это был хребет Лодж-Трейл, по которому Феттерману было приказано не спускаться, и по которому также проходила тропа Боузмена в Монтану.

Я решил, что небольшая группа заманивателей поведет Феттермана вниз по этому гребню. Когда он приблизится к его подножию, гребень внезапно заполонят индейцы. Они закроют склон позади него, отрезав его от форта. После этого ему останется только спуститься по склонам хребта, где его ждали еще сотни воинов, или спуститься по тропе к ручью. Если он останется на гребне, когда захлопнется ловушка, у него будет один шанс из тысячи пробиться обратно в форт. Если он пойдет вперед, к ручью, или спустится по крутым склонам гребня, его поглотят.

Если бы я смог добраться до него вовремя и предупредить, чтобы он возвращался…

История распорядилась иначе. Никто не добрался до Феттермана вовремя.

Когда я начал подниматься по восточному притоку Пено-Крик, чтобы попытаться добраться до него, то буквально оказался во вражеском осином гнезде. Лес кишел ими. Только то, что некоторые из воинов в последнюю минуту произносили боевую молитву, спасло меня от того, чтобы попасть в их объятия. Я схватил Хуссейна за нос, туго завязал его веревочкой, затащил в густую березовую рощу и пополз на животе вниз по течению ручья, чтобы увидеть хребет.

Теперь вокруг меня царила неземная тишина. Я видел два отряда воинов – один минниконджу, другой хункпапа. Это означало, что оглала и шайены находились на западной стороне хребта. Прежде чем я успел об этом подумать, в зарослях появился просвет, и я увидел горный хребет. У меня перехватило дыхание, словно от удара ножом.

Далеко внизу, почти у самого подножия, ехал Феттерман со своими сорока солдатами-кавалеристами. За ним, на полпути вниз, двигалась оставшаяся пехота, и весь отряд уже был в пасти поджидающей его ловушки. У меня было время увидеть, как заманиватели разъезжали взад и вперед по берегу ручья, вызывая на себя огонь Феттермана, прежде чем обе сторона хребта, казалось, извергли из себя индейцев. Они выскакивали из всех мыслимых укрытий, вооруженные до зубов.

– Хукахи! Хукахи! Хопо! Вперёд!

Яростный крик вырвался из двух тысяч красных глоток, индейские всадники хлынули потоком вверх по склону, окружая синие мундиры со всех сторон. Мне показалось, что сама земля подо мной задрожала от грохота восьми тысяч лошадиных копыт.

Минниконжу под командованием Громового Ястреба первыми ударили по кавалеристам, отбросив их назад через пеших солдат на сотню ярдов вверх по склону. Здесь кавалеристы укрепились. Под ними пехотинцы нашли укрытие среди небольших скал на другом голом гребне. Сорок их дульнозарядных ружей начали беспорядочную и безнадежную пальбу.

Сорок человек с дульнозарядными ружьями против тысячи индейцев. Стрелы засвистели в воздухе, как рой саранчи. Внезапно одинокий Воин минниконжу проехал на своей лошади прямо сквозь эту жалкую кучку, выскочив из-за нее с противоположной стороны, развернул лошадь и огласил воздух военным криком сиу: «Хопо! Вперёд!» Его подвиг прорвал плотину сопротивления солдат; его отряд обрушился на них смертоносным потоком. Прямо под дулами сорока ружей сиу бросились в атаку на своих обезумевших лошадях. Затем последовали яростные схватки; в ход пошли ножи, боевые дубинки и томагавки. Послышались пронзительные крики умирающих.

И затем на нижнем гребне наступила полная тишина.

Наверху продолжались выстрелы и крики. Но внизу, на голом склоне хребта Лодж-Трейл, краснокожие воины с торжествующими криками рыскали среди мертвых. За то время, которое может потребоваться человеку, чтобы произнести сотню слов, сорок белых мужчин умерли, словно свиньи на бойне, и их незрячие, вытаращенные глаза были единственным отражением ужаса, о котором никто из выживших не мог рассказать.

Бой продолжался не более пятнадцати минут. Теперь воины, освободившиеся после разгрома пехоты, с криками устремились вверх по склону, чтобы присоединиться к своим соратникам. Видимо, по команде все солдаты в синих мундирах отпустили своих лошадей. Животные бросились назад, к форту. На мгновение мое сердце подпрыгнуло. Если индейцы погонятся за лошадьми, солдаты смогут добраться до вершины хребта, где круг из валунов высотой по пояс давал некоторый шанс отразить нападение. Уловка сработала, и я молча похвалил Феттермана.

Вся свора дикарей с воплями бросилась в погоню за крупными, ценными лошадьми белых людей. Воспользовавшись минутной передышкой, Феттерман повёл свою команду наверх, к валунам на вершине хребта. В этот момент индейцы бросились назад, и атака возобновилась с удвоенной яростью.

Если Феттерман нашел место, где можно было закрепиться, то он также нашел и такое, откуда не было выхода. Гребень в этом месте был не более пятидесяти футов в ширину, уходя вниз головокружительными, покрытыми пятнами льда склонами в трех направлениях, с пологим подъемом позади. Этот склон был покрыт дикарями, а у подножия трех других склонов их поджидали оставшиеся из этой орды. Моя позиция находилась точно посередине левого крыла атакующих. Я едва осмеливался дышать, и каждый вздох причинял мне боль.

Малейший треск ветки или неосторожное движение привели бы меня к быстрой и жестокой смерти.

Индейцы, заколебавшиеся из-за казнозарядных карабинов кавалеристов, на мгновение ограничились тем, что выпустили в сторону Феттермана град стрел. Но все это время они подбирались все ближе и ближе к краю гряды. Теперь я слышал, как они перекликались друг с другом через головы людей Феттермана, спрашивая, все ли там готово? И слышали ответ: «Все готово. Наши сердца храбры!»

И тут, как молния, вождь минниконжу, Длинный Лис, выскочил из укрытия, подставляя себя под ружья солдат, и ликующе закричал: «Хопо! Вперед!».

Они помчались, словно выпущенные красные стрелы, пролетели среди высоких скал, кололи, разбивали головы, протыкали копьями своих врагов в рукопашной схватке. Думаю, я вздохнул не более двадцати раз, прежде чем всё стихло.

Последним белым мужчиной, который умер, был офицер, который, как я считал, был Феттерманом, и который вырвался из бойни, пятясь вверх по склону, размахивая карабином и стреляя как сумасшедший, громко крича на бегу. Белый Бык сбил его с ног, всадив стрелу прямо в грудь.

После этого не было больше не слышно ни звука, не считая того, что индейцы ссорились из-за трофеев среди убитых.

Они начали раздевать убитых и снимать скальпы, а шайены помечали свои жертвы, отрубая левую кисть или всю левую руку целиком; сиу следовали их примеру, перерезая горло от уха до уха или отрезая всю голову целиком. Другие калечили, или, как они это назвали, помечали убитых по своим обычаям: рассекали бедро до кости, разбивали лоб каменным топором, отсекали гениталии, протыкали горло своими копьями, резали лица.

Это было зрелище, от которого у любого белого человека свело бы желудок. Я уткнулся лицом в мерзлую грязь и снег там, где я лежал, и на меня накатывали новые и новые приступы рвоты.

Вывел меня из этого состояния далёкий звук армейского горна. Через несколько минут капитан Тен Эйк появился на вершине высокого холма, откуда открывался вид на поле боя. Ему потребовалось больше часа, чтобы прибыть на место побоища. Феттерману помощь уже не требовалась.

Я злился тогда, в своем укрытии, на Тен Эйк, на Феттермана, на самого себя. Мы все были неправы. Все это было неправильно и никому не нужно. В этом не было никакого смысла, победу никто не одержал. Никому это не принесло бы ни славы, ни добычи, ни мира. Я проклинал бесконечную череду армейской глупости, жадности белых, расовой гордости и предрассудков. В этой безумной ненависти к индейцам не было никакой справедливости. Нет никакой логики в том, что великая нация бросает вооруженные силы против народа, который никогда не мог выставить на поле боя больше пары тысяч воинов. О да, тут была какая-то логика. Логика силы. Логика белых. Эти люди были красными. Они ели руками. Они называли бога Вакан Танка и обожествляли животных. Они были язычниками. Чужими. Темными. Низшими.

Жаль, что они не знали, что они такие. Потому что, не зная этого, они только что сделали то, чего не могут сделать индейцы: разгромили войска белых в открытой, честной, правильной войне.

Индейцы выкрикивали оскорбления и вызовы в адрес новых солдат, но Тен Эйк, не видя синих мундиров и не слыша стрельбы, благоразумно остался на месте.

Я полагаю, что жизни этой новой команды спасла одна из тех перемен погоды, которые обрушиваются на северные равнины. За пятнадцать минут температура упала градусов на двадцать; налетел пронизывающий ветер, несущий ледяной снег, и милосердно укрыл мёртвых белой пеленой. Индейцы подобрали своих мертвецов и отправились в военный лагерь на реке Языка. Их знахари обещали, что они убьют сотню белых мужчин. Они убили сотню. Пришло время уходить.

Теперь у них были скальпы, с которыми можно было танцевать. Кроме того, дыхание Ваниту, Зимнего Великана, было тяжёлым. Мороз покрыл бока лошадей инеем, вокруг их носов появились сосульки. Хопо! Хукахи!

В жутком состоянии после этой резни на холме, промерзший до костей от сильного холода, окоченевший от того, что целый час не двигался, в полумиле от своей лошади, окруженный опьяневшими от битвы врагами, я всё же оказался в несколько лучшем положении, чем мои погибшие товарищи. Полагаю, я был в шоке и не осознавал этого. Ошеломленный увиденным, я все ещё не мог в это поверить.

В течение нескольких секунд, необходимых для того, что за этим последовало, мой разум, должно быть, пребывал в состоянии нереальности происходящего.

Слева от меня из снежных вихрей вынырнула колонна конных воинов. Впереди шла дюжина воинов, затем вереница лошадей, несущих тела павших. Сам не зная почему, я машинально их сосчитал: шестнадцать сиу, двое шайенов. Пока я решал, что это скромная цену за победу, мои обострившиеся чувства пронзила ещё одна мысль. Если всё пойдёт так и дальше, эта призрачная процессия живых и мёртвых растопчет меня через десять секунд.

Я выскочил из-под снежного покрова, как пушинка, рядом с которой топнули. Лошадь, шедшая впереди, встала на дыбы и заржала, повергнув в замешательство тех, кто следовал за ней. Это заставило меня бежать. Однако погоня была стремительной, и я бежал, зная, что какие-то секунды отделяют меня от последнего стремительного поцелуя стрелы или копья. И на бегу я бил себя ладонями по телу, описывал руками огромные дуги, наполнял легкие до отказа огромными глотками воздуха – всё, что угодно, лишь бы заставить вялую кровь в моих замерзших венах течь быстрее. Позади меня лошади преследователей с треском проламывались сквозь густые заросли, которые, защищая меня от стрел, на мгновение остановили мою казнь.

В тот день я был одет в верхнюю одежду из волчьей шкуры, чтобы защититься от холода. Теперь я сорвал её с себя, чтобы открыть два револьвера, которые носил под ней. Мои руки кровоточили и были изодраны о кусты и колючки, но, наконец, обрели гибкость, избавившись от парализующего холода. Возможно, этим воинам ещё придется дорого заплатить за мой прекрасный черный скальп.

На мгновение я оторвался от преследователей. Надежда вспыхнула во мне при мысли о возможном спасении. Затем, секундой позже, я выскочил на поляну, полную спешившихся оглала из общества Плохих Лиц.

Трудно сказать, кто был удивлен больше, но я представился первым. Кольт в правой руке заговорил. Каким-то образом в одного из них я промахнулся, но пятеро упали, раненые в живот еще до начала боя. Как раз в тот момент, когда остальные бросились на меня, мне показалось, что я увидел, как к их рядам присоединилась новая фигура – величественный вождь в черной волчьей шкуре, верхом на черном коне. Я подумал:

– Бешеный Конь. Откуда он взялся?..

Затем другой кольт, в котором оставалось ещё три патрона, был выбит из моей левой руки ударом боевой дубинки, одна стрела пронзила мне плечо, другая – насквозь прошла через бедро, каменный топор врезался мне в висок, и я больше ничего не помнил.