Шаса покачал головой. Ему не нравилось направление, в котором развивался их разговор, и он даже заерзал, когда Мозес начал цитировать:

 
Твой скот исчез, мой народ,
Иди спасать его! Иди спасать его!
Оставь свое оружие
И возьми вместо него перо.
Возьми бумагу и чернила,
Ибо они станут твоим щитом.
Твои права попираются,
Так что возьми перо,
Обмакни его в чернила
И сражайся этим пером!
 

– Это политика, – перебил его Шаса. – Черные не участвуют в политике. Это дело белых людей.

Таков был краеугольный камень жизни Южной Африки.

Лицо Мозеса помрачнело, он забрал у Шасы газету и встал.

– Я верну тебе книгу, когда прочитаю.

И, не глядя в глаза Шасе, ушел в дом.

* * *

В понедельник Твентимен-Джонс остановил Шасу у главного входа на площадку выветривания.

– Думаю, о выветривании вы уже все узнали, мастер Шаса. Пора нам перевести вас на дробилку и промывку.

Когда они шли вдоль рельсов рядом с одной из вагонеток, полной крошащейся выветренной руды, Твентимен-Джонс заметил:

– А еще, мастер Шаса, не стоит слишком сближаться с черными рабочими, вы быстро поймете, что они постараются извлечь из этого выгоду.

Шаса на мгновение изумился, но потом засмеялся:

– А, это вы о Мозесе? Он не рабочий, а надзиратель, и он очень умный, сэр.

– Слишком умный для его положения, – с горечью согласился Твентимен-Джонс. – Умные всегда недовольны, становятся бунтовщиками и причиной неприятностей. Ваш друг Мозес пытается организовать профсоюз чернокожих рабочих.

От деда и матери Шаса знал, что большевики и профсоюзные активисты – самые чудовищные монстры, стремящиеся уничтожить основы цивилизованного общества. Его потрясло, что Мозес оказался одним из них. Но Твентимен-Джонс продолжал:

– Мы также подозреваем, что он стоит за небольшой группой незаконной скупки алмазов.

Незаконная скупка алмазов представляла собой еще одно пугало цивилизованного мира, поскольку это была покупка-продажа краденых камней, и Шаса испытал настоящее возмущение при мысли о том, что его друг мог быть и членом профсоюза, и незаконным дилером.

И все же следующие слова доктора Твентимен-Джонса повергли его в уныние.

– Боюсь, мистер Мозес возглавит список тех, кого мы уволим в конце этого месяца. Он опасный человек. Мы просто должны избавиться от него.

«Они хотят выгнать его просто потому, что мы с ним стали друзьями, – расшифровал Шаса его слова. – Это все из-за меня».

Его охватило чувство вины, но почти сразу за этим вспыхнул гнев. На его язык просились некие слова… ему хотелось закричать: «Это несправедливо!» Но прежде чем произнести такое, он посмотрел на Твентимен-Джонса и интуитивно понял, что любая его попытка защитить Мозеса лишь усугубит судьбу чернокожего.

Он пожал плечами.

– Вам виднее, сэр, – согласился он.

И тут же увидел, как плечи мужчины слегка расслабились.

«Матушка, – подумал он, – я должен поговорить с мамой». И тут же его мысль, окрашенная разочарованием, повернула в другую сторону: «Если бы только я мог сам это решать, если бы только я сам мог приказывать, что следует сделать…»

И тут до него дошло, что именно это и имела в виду его мать, когда говорила о власти. Возможность решать и отдавать приказы в окружавшем его мире.

– Власть, – прошептал себе под нос Шаса. – Однажды я получу власть. Огромную власть.

Работа на дробилке оказалась трудной и интересной. Хрупкая выветренная руда загружалась в вагонетки с опрокидывающимся кузовом и подавалась в хопперы, измельчавшие ее до такого состояния, чтобы дальше можно было отправлять ее на промывку. Механизмы здесь были большими и мощными, грохот стоял почти оглушающий, измельченная руда сыпалась в спускной желоб и с непрерывным шумом засасывалась вращающимися цилиндрами. Сто пятьдесят тонн в час; в конце обломки размером с дыню превращались в гравий и пыль.

Брат Аннализы, Штоффель, умевший подражать птичьим голосам и наладивший зажигание старого «форда» во время прошлого визита Шасы на рудник Ха’ани, теперь стал помощником мастера на дробилке. Ему велели показать Шасе все вокруг, и он с удовольствием взялся за дело.

– Тебе следует быть чертовски осторожным с этими дробящими валами, настраивать их тщательно, иначе они разотрут чертовы алмазы в порошок.

Штоффель подчеркивал недавно обретенное важное положение постоянными ругательствами и богохульствами.

– Идем, Шаса, я тебе покажу точки смазки. Все их нужно смазывать из специального шприца в начале каждой смены.

Он прополз под краем гремящего конвейера, крича Шасе прямо в ухо, чтобы тот мог его расслышать:

– В прошлом месяце один из помощников умудрился сунуть свою поганую руку в подшипники! Они ее оторвали, как крылышко цыпленка, приятель! До сих пор кровь видно!

Он с отвращением показал на темные пятна засохшей крови на бетонном полу и оцинкованных стенках.

– Говорю тебе, приятель, кровь из него хлестала, как из садового шланга!

Потом Штоффель ловко, как обезьяна, взобрался на узкий стальной мостик, и они посмотрели вниз, на конвейер измельчителя.

– Один из этих черномазых овамбо свалился отсюда прямо в емкость с рудой, а мы потом в конце линии не смогли найти даже кусочка кости крупнее твоего пальца. Да, приятель, это чертовски опасная работа, – с гордостью сообщил он Шасе. – Тут приходится постоянно оставаться начеку.

Когда сирена рудника возвестила перерыв на обед, Штоффель повел Шасу вокруг строений дробилки на тенистую сторону, и они удобно устроились на трубе вытяжки. Они могли общаться открыто, поскольку их сейчас объединяла работа, и Шаса чувствовал себя взрослым и важным в своем синем рабочем комбинезоне, когда открывал коробку с ланчем, присланным ему из бунгало шеф-поваром.

– Цыпленок и сэндвичи с языком и пудинг с вареньем, – осмотрел он содержимое. – Хочешь чего-нибудь, Штоффель?

– Нет, приятель. Вон моя сестра, несет мне обед.

И Шаса тут же потерял интерес к еде.

Аннализа ехала по дороге на черном велосипеде «радж-уитворт», и на руле висело несколько жестяных коробок. Шаса впервые увидел ее после их встречи у насосной, хотя и высматривал ее с тех пор каждый день. Она заправила юбку в шаровары, чтобы не испачкать подол цепью. Стоя на педалях, она ритмично работала ногами, проезжая в ворота дробилки, а ветер прижимал к ее телу тонкую ткань платья. Грудь Аннализы была непропорционально большой по сравнению со стройными загорелыми конечностями.

Шаса зачарованно наблюдал за ней. А она, заметив, что Шаса сидит рядом с ее братом, сменила позу. Она опустилась на седло, расправила плечи и оторвала одну руку от руля в попытке пригладить растрепанные ветром волосы. Притормозив, она спрыгнула на землю и поставила велосипед у кожуха вентиляционной трубы.

– Что на обед, Лиза? – спросил Штоффель Бота.

– Колбаса и пюре. – Она протянула ему коробки. – Как всегда.

Рукава ее платья были закатаны, и, когда она подняла руки, Шаса увидел светлые волосы у нее под мышками, спутанные и влажные от пота, и поспешил скрестить ноги.

– Черт, сестренка! – Штоффель не скрывал неудовольствия. – Вечно одно и то же!

– В следующий раз попрошу маму приготовить тебе бифштекс с грибами.

Она опустила руку, и Шаса осознал, что таращится на нее, но не мог совладать с собой. Аннализа застегнула верх блузки, и Шаса заметил, как слегка покраснела на шее ее загорелая кожа, но она все еще ни разу не посмотрела прямо на него.

– Ладно, и на том спасибо. – Штоффель жестом отпустил сестру, но та не спешила уходить.

– Можешь у меня взять что-нибудь, – предложил Шаса.

– Можем поменяться, – щедро предложил Штоффель.

Шаса, заглянув в жестянку, увидел комковатое картофельное пюре, залитое жирным соусом.

– Я не голоден. – И Шаса наконец обратился к девушке: – Хочешь сэндвич, Аннализа?

Она расправила юбку на бедрах и посмотрела на него в упор. Глаза у нее были раскосыми, как у дикой кошки. Она лукаво усмехнулась:

– Когда я захочу что-нибудь взять у тебя, Шаса Кортни, я свистну – вот так.

Она соблазнительно сложила губы в бутон и свистнула, как заклинатель змей, одновременно медленно поднимая указательный палец в откровенно непристойном жесте.

Штоффель грубо расхохотался и хлопнул Шасу по руке:

– Приятель, да она на тебя запала!

Пока Шаса, заливаясь краской, потрясенно сидел, не в силах произнести ни слова, Аннализа подчеркнуто отвернулась и подняла велосипед. Она выехала за ворота, стоя на педалях и поворачивая велосипед из стороны в сторону, так что ее тугие ягодицы раскачивались при каждом движении.

В тот вечер, поворачивая Престер-Джона к водоводу, Шаса задыхался от предвкушения; а приблизившись к насосной, он придержал пони, боясь разочарования, не спеша поворачивать за угол здания.

И все же он оказался не готов к потрясению, когда увидел девушку. Она стояла, расслабленно прислонившись к одной из опор трубы, и Шаса утратил дар речи, когда она медленно выпрямилась и неторопливо направилась к голове пони, не глядя на всадника.

Взявшись за недоуздок, она нежно сказала лошадке:

– Какой симпатичный мальчик!

Пони резко выдохнул сквозь ноздри и переступил с ноги на ногу.

– Какой милый мягкий носик!

Она плавным движением погладила морду животного.

– Хочешь, я тебя поцелую, мой красавчик?

Она слегка сжала губы, розовые, мягкие и влажные, и посмотрела на Шасу, прежде чем наклониться вперед и демонстративно поцеловать морду пони, одновременно поглаживая его шею. Она задержала поцелуй на несколько секунд, а потом прижалась щекой к щеке пони. И начала раскачивать бедрами, что-то тихо напевая горлом, а затему снова взглянула на Шасу своими хитрыми раскосыми глазами.

Шаса пытался найти какие-то слова, ошеломленный бурей охвативших его чувств, а она не спеша передвинулась к боку пони и погладила шкуру.

– Такой сильный…

Ее рука слегка задела ногу Шасы, почти непреднамеренно, но тут же вернулась к его бедру, уже более целенаправленно, и теперь Аннализа не смотрела в лицо Шасе. А он ничего не мог поделать, не мог скрыть свою яростную реакцию на ее прикосновение, и она вдруг визгливо расхохоталась и отступила назад, уперев руки в бедра.

– Собираешься разбить тут лагерь, Шаса Кортни? – спросила она.

Шаса смутился, не понимая ее. И просто покачал головой в ответ.

– Тогда для чего ты поставил палатку?

Аннализа снова громко захохотала, бесстыдно показывая на бриджи Шасы, и он неловко согнулся в седле.

А девушка, чьи смены настроения сбивали с толку, похоже, пожалела его и вернулась к голове пони, чтобы повести животное по дороге, давая Шасе возможность прийти в себя.

– Что тебе говорил обо мне мой брат? – спросила она, не оборачиваясь.

– Ничего, – заверил ее Шаса.

– Не верь тому, что он говорит. – Аннализа ему не поверила. – Он вечно старается наговорить гадостей. Он тебе говорил о Фурье, шофере?

Все на руднике знали, как жена Герхарда Фурье застукала их вдвоем в кабине грузовика после рождественской вечеринки. Жена Фурье была старше матери Аннализы, но она подбила девушке оба глаза и в клочья изодрала ее единственное хорошее платье.

– Ничего он мне не говорил, – твердо повторил Шаса, но тут же с любопытством спросил: – А что случилось?

– Ничего, – быстро ответила девушка. – Это все вранье. – И опять сменила тему: – Хочешь, покажу тебе кое-что?

– Да, пожалуйста, – с готовностью откликнулся Шаса.

Он догадывался, что это может быть.

– Дай мне руку.

Аннализа подошла к стремени, а Шаса наклонился, и они зацепились локтями. Он поднял ее, и она оказалась легкой и сильной. Она села позади него на круп пони и обхватила обеими руками талию Шасы.

– Поверни налево.

Она направляла его, и они молча ехали около десяти минут.

– Сколько тебе лет? – спросила наконец девушка.

– Почти пятнадцать.

Шаса слегка преувеличил, а Аннализа сказала:

– Мне через два месяца исполнится шестнадцать.

Если до сих пор оставались сомнения, кто из них главный, сказанное девушкой помогло решить этот вопрос. Шаса подчинился ей, и она это почувствовала. Она прижалась грудью к его спине, словно подчеркивая свою власть, и ее груди, крупные и упругие, как резина, обжигали его сквозь тонкую хлопковую рубашку.

– Куда мы едем? – спросил он после очередного долгого молчания.

Они объехали бунгало стороной.

– Тише! Я покажу, когда доберемся.

Дорога сузилась и стала более неровной. Шаса сомневался, что по ней за последние месяцы кто-то проезжал или проходил, разве что мелкие дикие животные, которые все еще жили так близко от рудника. Наконец у подножия утеса дорога окончательно исчезла, и Аннализа соскользнула со спины пони.

– Оставь свою лошадь здесь.

Шаса стреножил пони и с любопытством огляделся. Он никогда не забирался так далеко. Похоже, они уехали не меньше чем на три мили от бунгало.

Здесь каменистый склон резко обрывался вниз, а земля была изрыта трещинами и ямами, заросшими колючим кустарником.

– Идем! – приказала Аннализа. – У нас мало времени. Скоро стемнеет.

Она нырнула под какую-то ветку и начала спускаться по склону.

– Эй! – предостерег ее Шаса. – Не надо туда ходить! Ушибешься!

– Да ты испугался! – поддразнила его она.

– Нет!

Насмешка подстегнула его, и он тоже полез вниз по щебнистому склону. Один раз Аннализа остановилась, чтобы сорвать с куста веточку с желтыми цветами, и они продолжили путь, помогая друг другу на опасных местах, пробираясь под ветками, балансируя на валунах и перепрыгивая через расщелины, как пара горных кроликов, пока наконец не добрались до дна ущелья и не остановились, чтобы перевести дыхание.

Шаса запрокинул голову и посмотрел на утес, возвышавшийся над ними, крутой, как крепостная стена, но Аннализа потянула его за руку, привлекая внимание:

– Это секрет. Ты должен поклясться, что никому не расскажешь, особенно моему брату.

– Хорошо, клянусь.

– Надо это сделать как следует. Подними правую руку, а левую прижми к сердцу.

Она торжественно приняла его клятву, а потом взяла за руку и подвела к поросшей лишайником груде валунов.

– Опустись на колени!

Шаса повиновался, и девушка осторожно отодвинула зеленую ветку, что скрывала за собой нишу между валунами. Шаса задохнулся и отшатнулся, едва не встав на ноги. Эта ниша оказалась чем-то вроде святилища. На полу были расставлены стеклянные банки, и стоявшие в них дикие цветы увяли и потемнели. За цветочным подношением лежала куча белых костей, аккуратно сложенных в маленькую пирамидку, а венчал ее человеческий череп с зияющими глазницами и желтыми зубами.

– Кто это? – прошептал Шаса, его глаза расширились в суеверном страхе.

– Горная ведьма. – Аннализа взяла его за руку. – Я нашла ее кости здесь и соорудила это магическое место.

– Откуда ты знаешь, что она была ведьмой?

По коже Шасы побежали мурашки, голос дрожал и срывался.

– Она мне так сказала.

Это вызвало в голове у Шасы такие пугающие образы, что он больше не стал ни о чем спрашивать; череп и кости и без того ужасали, но голос, что мог прозвучать из них, был во сто раз хуже, и у Шасы встали дыбом волосы на затылке и на руках. Он наблюдал, как Аннализа меняла увядшие цветы на свежие желтые цветы акации, а потом села на корточки и снова сжала руку Шасы.

– Эта ведьма исполнит одно твое желание, – прошептала она.

Шаса задумался.

– Чего тебе хочется? – Девушка потянула его за руку.

– А я могу пожелать что угодно?

– Да, что угодно, – кивнула Аннализа, нетерпеливо глядя ему в лицо.

Шаса смотрел на побелевший череп, и его страх угасал; он вдруг уловил некое новое ощущение. Словно нечто тянулось к нему, некое чувство тепла и знакомого уюта, какое он знал прежде, будучи младенцем, когда мать прижимала его к груди.

На высохшем черепе кое-где оставались клочки волос, похожие на коричневый пергамент, и местами – мягкие пушистые шарики, такие же, как на головах домашних бушменов, пасших молочных коров у станций отдыха на дороге из Виндхука.

– Что угодно? – повторил Шаса. – Я могу пожелать что угодно?

– Да, всего, чего тебе хочется.

Аннализа прислонилась к его боку, и она была мягкой и теплой, а ее тело пахло свежим сладким молодым потом.

Шаса наклонился вперед и коснулся белого костяного лба черепа, и ощущение тепла и покоя усилилось. Шаса осознавал доброе ощущение любви, слишком сильное, чтобы выразить его в словах, да, любви, словно за ним присматривал некто или нечто, глубоко заботившийся о нем.

– Я желаю, – произнес он тихо, почти как во сне, – я желаю огромной власти.

Ему показалось, будто что-то укололо кончики его пальцев, касавшиеся черепа, вроде электрического разряда, и он резко отдернул руку.

Аннализа разочарованно вскрикнула и одновременно отодвинулась от Шасы.

– Глупое желание. – Она явно была задета, но Шаса не понимал почему. – Ты глупый мальчишка, и ведьма не исполнит такое глупое желание.

Она вскочила на ноги и закрыла нишу веткой.

– Поздно уже. Нужно возвращаться.

Шасе не хотелось покидать это место, он медлил.

Аннализа окликнула его уже со склона:

– Идем, через час станет темно.

Когда он снова вышел на тропу, она сидела, прислонившись к скале, лицом к нему.

– Я оцарапалась!

Она произнесла это как обвинение. Они оба раскраснелись и тяжело дышали после подъема.

– Мне жаль, – выдохнул Шаса. – Как случилось, что ты поранилась?..

Аннализа подняла подол своей юбки до середины бедра. Одна из колючих ветвей зацепилась за нее, оставив длинную красную царапину на гладкой светлой коже внутренней стороны бедра. Царапина получилась неглубокой, но на ней выступила цепочка капелек крови, подобно ожерелью из крошечных ярких рубинов. Шаса уставился на них как зачарованный, а девушка снова прислонилась к скале, приподняла колени и раздвинула бедра, смяв юбку между ними.

– Промой ее слюной! – велела она.

Шаса послушно опустился на колени между ее ногами и намочил слюной указательный палец.

– У тебя грязный палец! – предостерегла его девушка.

– Что же мне тогда делать? – Шаса растерялся.

– Облизни… смажь ее языком!

Он наклонился вперед и коснулся царапины кончиком языка. Ее кровь имела странный металлически-соленый вкус.

Аннализа положила одну руку ему на затылок и погладила темные вьющиеся волосы.

– Да, вот так, очисти ее, – пробормотала она.

Ее пальцы погрузились в его волосы, она удерживала голову Шасы, прижимая его лицо к своей коже, а потом направила его выше, медленно отодвигая юбку свободной рукой, по мере того как его губы продвигались вверх.

А потом, заглянув между ее разведенных ног, Шаса увидел, что она сидит на собственном белье, белой ткани с рисунком из розочек. И тут до него дошло, что за те несколько минут, что Аннализа оставалась одна, она, должно быть, сняла трусики и подстелила их под себя как подушку на мягкой, покрытой мхом земле. Под юбкой на ней ничего не было.

Шаса резко проснулся, не понимая, где находится. Спиной он ощущал твердую землю, в плечо впился какой-то камешек, на грудь что-то давило, мешая дышать. Он замерз, вокруг стояла тьма. Престер-Джон топтался и фыркал где-то рядом, и Шаса увидел голову пони, силуэтом обрисовавшуюся на фоне звезд.

Внезапно он вспомнил. Нога Аннализы была перекинута через его ногу, а ее лицо уткнулось ему в шею; она наполовину лежала на его груди. Он оттолкнул ее с такой силой, что она с криком проснулась.

– Уже темно! – глупо воскликнул он. – Нас уже ищут!