– Две ночи назад лев напал на стадо. Убил черного быка с хорошими рогами. Сегодня утром мораны пошли за львом и окружили его. Когда он понял, что не вырвется, то выбрал жертвой Сингиди и кинулся на него. Сингиди убил льва одним лишь ударом копья, чем заслужил великую славу. Теперь он может поставить копье у двери любой женщины. – Лойкот задумчиво помолчал, потом с грустью добавил: – Когда-нибудь и я сделаю то же самое, и тогда девчонки больше не будут надо мной смеяться и называть ребенком.

– Дай бог, чтобы так оно и случилось, – пробормотал Леон по-английски и перешел на маа: – Что еще ты слышал? – Довольный оказанным вниманием, Лойкот несколько минут перечислял события последних дней: рождения и смерти, свадьбы, происшествия со скотом и тому подобное. – А ты спрашивал о белых людях? Где сейчас солдаты була матари и их аскари?

– Германский комиссар из Аруши с шестерыми аскари идет по долине в сторону Мондули. Других солдат в долине нет.

– А другие белые люди?

– Два охотника-немца с женами и фургонами стоят лагерем у холмов Мето. Они убили много буйволов и насушили много мяса.

До Мето было по меньшей мере восемьдесят миль, и Леон удивился, сколько информации, да еще с такой обширной территории, удалось получить за короткое время. В книжках старых охотников упоминалась способность масаи обмениваться информацией, однако раньше он не придавал этому значения. Судя по рассказу Лойкота, сеть чунгаджи накрывала всю землю масаи. Он улыбнулся в кружку: теперь у Пенрода были глаза вдоль всей границы.

– А как насчет слона? Ты не узнавал у своих братьев? Может быть, они видели где-то неподалеку крупного самца?

– Слонов много, но по большей части самки и детеныши. В это время года самцы обычно либо уходят в горы, либо их надо искать в кратерах Нгоронгоро и Эмпакаи. Это и так все знают.

– И что же, во всей долине нет ни одного самца?

– Чунгаджи заметили одного около Наманги, здоровенного, но то было несколько дней назад, и с тех пор его никто не видел. Они думают, он мог уйти в пустыню Ньири, где наших никого нет, потому что там нет корма для скота.

– Надо следовать за ветром, – напомнил Маниоро.

– Или тебе стоит научиться сладкоголосому пению, – пожал плечами Леон.

Леон проснулся раньше всех, еще до восхода, и, отойдя подальше, за большое поваленное дерево, присел справить нужду. Вокруг было тихо, ни ветерка – мир вокруг словно затаил дыхание. Над головой, проступая на фоне сереющего с приближением рассвета неба, висели на ветках тяжелые, неподвижные листья. Вернувшись в лагерь, Леон увидел, что Ишмаэль уже встал и повесил над огнем чайник, а оба масаи еще только ворочаются. Он подошел к костру, протянул руки к робким язычкам пламени – рассвет принес прохладу.

– Сегодня ветра нет, – сказал он Маниоро.

– Подождем, пока встанет солнце.

– А куда пойдем, если ветра не будет?

– Без ветра идти некуда, – покачал головой масаи. – Мы пришли сюда только потому, что следовали за ветром, как сказала моя мать. Придется ждать, пока он снова не укажет направление.

Леон отвернулся, чтобы не выдать раздражения. Не слишком ли долго он потворствовал старой мошеннице? Может быть, пора наконец покончить с этими фокусами и перестать делать вид, будто они верят всей этой звонкой чепухе? За глазами проснулась и напомнила о себе тупая боль. С вечера уснуть не давал холод, а потом, когда уснуть все же удалось, пришли кошмары с Хью Тервеем и его распятой на земле женой. Ишмаэль протянул чашку кофе, но и она не оказала привычного ободряющего эффекта. В чаще за лагерем запела, приветствуя новый день, малиновка, ей отозвалась другая, где-то вдалеке рыкнул сердито лев. И снова тишина.

Лишь допивая вторую чашку, Леон ощутил наконец просыпающуюся в теле бодрость. Он уже собрался было сказать что-то Маниоро, когда его внимание привлек громкий и какой-то дребезжащий звук, наподобие того, что получается, если энергично потрясти заполненную камешками жестянку. Все с интересом подняли головы. Птичку звали медоуказчик, и сейчас она приглашала людей следовать за ней к улью диких пчел. Согласно поверью, человек, полакомившись медом, должен поделиться добычей и с приведшей его к улью птицей – оставить ей пчелиный воск и личинок. За века соседского существования обычай укоренился у людей и стал привычным для птиц. Говорили, что обманувшего птичку ждет жестокая расплата: в следующий раз медоуказчик приведет его либо к логову льва-людоеда, либо к гнездовью ядовитых змей. В общем, обманывать птаху стал бы разве что полный дурак или скупец.

Леон поднялся, и желтовато-коричневая пташка вспорхнула с верхней ветки и захлопала крылышками, производя уже знакомый звук. При этом она то ныряла в крону, то появлялась вновь.

– Мед!

Маниоро облизнулся, предвкушая удовольствие. Устоять перед соблазном не мог ни один африканец.

– Мед, сладкий мед! – закричал Лойкот.

Головной боли как не бывало. Леон схватил ружье:

– Пошли! Поторапливайтесь!

Медоуказчик, увидев, что люди зашевелились, слетел с дерева и возбужденно зачирикал, приглашая их следовать за собой.

Почти час они бежали за крылатым проводником. Леон ничего не говорил остальным, но его не оставляло чувство, что птаха и есть тот сладкоголосый певун, о котором говорила Лусима. Тем не менее сомнения перевешивали надежды, и он, не позволяя себе увлекаться, готовился к разочарованию. Маниоро, возможно, желая ободрить птичку, негромко запел, и скакавший рядом с Леоном Лойкот тут же присоединил к его голосу свой.

 
Веди нас к улью маленьких кусачей,
И мы угостим тебя золотистым медом.
Лети, дружок,
Лети быстрей, а мы побежим за тобой.
 

Крылатый проводник вел их через лес, порхая с дерева на дерево, чирикая и пританцовывая от нетерпения на верхних ветках, дожидаясь и продолжая путь дальше. Незадолго до полудня добрались до высохшего русла реки. Деревья здесь были гуще и выше – их питали подземные воды. Пташка уже ждала людей на верхушке самого высокого дерева. Подойдя ближе, Маниоро остановился, всплеснул руками и, указывая вверх, радостно закричал:

– Вон оно!

Леон поднял голову – в лучах солнца мелькали быстрые золотистые пятнышки, пчелы возвращались домой, в улей. В нескольких ярдах от земли ствол раздваивался на тяжелые толстые ветви, развилку между которыми расщепила узкая глубокая трещина. Вытекавшая из расщелины тонкая струйка сока сгущалась и застывала на коре прозрачными капельками. Вот у этой расщелины и вились пчелы: одни с жужжанием прилетали, другие, выбираясь из улья, с таким же жужжанием улетали. Перед глазами возник почему-то сладострастный образ Верити О’Хирн. Сердце защемила острая грусть. Леон поймал себя на том, что вспомнил о ней впервые за несколько дней.

Остальные готовились к сбору меда. Маниоро срезал с соседнего дерева квадратный кусок коры, скрутил его в трубку и обвязал узкими полосками лыка. Потом вставил в трубку рукоятку, а рукоятку снабдил петлей из того же лыка. Ишмаэль развел небольшой костер и подбрасывал в огонь сухие веточки. Лойкот подобрал низ шуки – в результате чего нижняя часть туловища осталась голой – и, подойдя к дереву, проверил текстуру коры и посмотрел вверх, мысленно готовя себя к нелегкому восхождению.

Костер разгорелся. Ишмаэль подбросил в огонь зеленых веток, подул на них, и в воздух поднялись клубы едкого белого дыма. Подцепив на широкое лезвие панги несколько угольев, Маниоро засыпал их в закрепленную на рукоятке трубку и передал инструмент Лойкоту. Паренек повесил его на плечо, сунул за пояс пангу, поплевал на ладони и ухмыльнулся Леону:

– Смотри, М’бого. Никто не умеет лазать так, как я.

– Я не удивлюсь, если узнаю, что ты брат павиана, – сказал Леон. Лойкот рассмеялся и прыгнул на дерево. Поднимался он с поразительной быстротой, словно присасываясь к стволу то ладонями, то босыми подошвами, и до развилки добрался без передышки. Достигнув цели, проворный пастушок выпрямился во весь рост, снял с плеча трубку из коры и, не обращая внимания на вьющихся у головы пчел, поднес ее к губам и подул, как горнист. Из противоположного конца вылетел клуб дыма, и пчел словно ветром сдуло.

Прежде чем переходить к делу, Лойкот вытащил из рук и ног пчелиные жала. Потом вынул из-за пояса пангу, наклонился и, словно не замечая зияющей под ногами пустоты, вогнал тяжелое лезвие в расщелину под ногами. Белые щепки разлетелись в стороны, зазвенел клинок. Нанеся с десяток ударов, Лойкот остановился и принюхался.

– Пахнет сладко! – прокричал он в ответ на вопрошающие взгляды обращенных кверху лиц и, сунув руку в улей, вытащил большой и толстый кусок пчелиных сот. – Смотрите! Благодаря ловкости и смелости Лойкота вы, друзья мои, наполните сегодня животы свои!

Все рассмеялись.

– Отличная работа, обезьянка! – крикнул Леон. – Молодец!

Лойкот вырезал еще пять пчелиных сот, до краев заполненных темно-коричневым медом и запечатанных воском, и аккуратно завернул их в шуку.

– Не бери все! – предупредил Маниоро. – Оставь половину нашим крылатым друзьям, а не то они умрут.

Лойкот не ответил. Его учили этому с детства, а теперь он был мораном, познавшим мудрость дикого мира. Бросив на землю дымовую трубку и пангу, парнишка ловко соскользнул по стволу, спрыгнул с нижней ветки и легко выпрямился.

Все четверо сели в кружок и разделили соты. В ветвях защебетал, запрыгал, напоминая о своем присутствии, медоуказчик. Маниоро осторожно обломал края сот, наполненные белыми личинками, сложил кусочки на большой зеленый лист и взглянул на порхающую над головой пташку:

– Идем, меньший брат, ты заслужил награду.

Отойдя в сторону, масаи положил лист с угощением на небольшую полянку и возвратился к костру. Едва он отвернулся, как птичка слетела на землю и, нисколько не смущаясь присутствия людей, приступила к трапезе.

Теперь, когда традиции и обычаи были соблюдены, охотники смогли наконец насладиться добычей. Сидя вокруг лежащих горкой золотистых сот, они отламывали сочные куски и запихивали в рот, урча от удовольствия, высасывая мед, выплевывая воск и облизывая липкие пальцы.

Леон еще никогда не ел такого меда – темного, дымчатого, собранного из нектара цветков акации. Мед этот обволок язык и нёбо такой невероятной сладостью, что он едва не задохнулся от удовольствия, а глаза наполнились слезами. Леон зажмурился. Незнакомый, густой и пьянящий аромат ударил в голову. Сотни иголочек вонзились в язык. Переведя наконец дыхание, он почувствовал, что вкус опустился глубже, в горло. Сглотнул и выдохнул, резко и с шумом, как будто хватил крепчайшего шотландского виски.

Хватило нескольких кусочков. Больше он просто не мог. Некоторое время Леон смотрел на остальных, потом поднялся и отошел, оставив спутников предаваться обжорству. Его ухода никто и не заметил. Взяв ружье, он неспешно зашагал в направлении высохшего русла. Растительность становилась все гуще и гуще, так что в конце пришлось буквально продираться через кусты. Вырвавшись из цепких объятий последних веток, Леон оказался на берегу. Сезонные разливы превратили его в отвесную стену в шесть футов высотой, под которой лежало само русло – широкая, в добрую сотню шагов, полоса мелкого белого песка, истоптанная тысячами лап и копыт животных, пользующихся ею как своего рода автострадой.

На противоположном берегу стояла могучая одинокая смоковница с обнаженными и переплетенными, как клубок спаривающихся змей, корнями и тянущимися через высохшее русло ветвями, унизанными пучками маленьких желтоватых фиг. Стайка жадно клевавших плоды зеленых голубей вспорхнула и унеслась, напуганная внезапным появлением человека. В тишине захлопали крылья. Птицы развернулись и стрелой умчались вдаль.

Под раскинувшимися ветвями смоковницы возвышались несколько песчаных холмиков. Внимание Леона привлекли разбросанные между ними пирамидки слоновьего помета. Держа ружье в руке, он спрыгнул с берега. Мелкий песок смягчил удар, зато ноги провалились в него по лодыжку. Дойдя до противоположного берега и присмотревшись, Леон понял, что слоны искали воду. Задними ногами они разгребали сухой песок, пока не доходили до более твердого, влажного слоя. Потом животное пускало в ход хобот, с помощью которого добиралось до грунтовых вод. Там, где слоны стояли на краю ям, остались четкие отпечатки их ног. Через хобот животное засасывало воду в губчатые полости, находящиеся в огромных черепах, а когда те заполнялись, всовывало кончик хобота в горло и впрыскивало воду себе в живот.

Всего ям было шесть. Леон обошел все по очереди, рассматривая оставленные изможденными великанами следы. Получив уроки у трех гроссмейстеров своего дела – Перси Филипса, Маниоро и Лойкота, – он сумел прочитать отпечатки. Форма и размер следов у первых четырех ям говорили о том, что они принадлежат самкам.

У пятой отпечатки были другие. Они были настолько большие, что, едва увидев их, Леон остановился на полушаге, охнул и, переведя торопливо дыхание, поспешил к яме. Следы были оставлены передними ногами. Судя по глубине отпечатков, животное стояло у ямы несколько часов, высасывая воду из-под земли.

Леон смотрел на них и не верил собственным глазам. Какие громадные! Похоже, самец был уже немолод – подошвы изрядно стерлись. Один из отпечатков при ближайшем рассмотрении растекся струйками мягкого песка, – значит, слон был здесь недавно, в противном случае это произошло бы раньше. Не исключено, что животных спугнули крики Лойкота, когда он добрался до улья.

Леон опустился на колени, положил ствол на сохранившийся отпечаток и негромко присвистнул от удивления. Длина стволов равнялась двум футам, диаметр следа недотягивал лишь нескольких дюймов. С помощью несложной формулы, которую вбил ему в голову Перси Филипс, Леон рассчитал, что высота слона должна равняться примерно двенадцати футам. Настоящий великан среди великанов.

Быстро вскочив, он спрыгнул в русло, добежал до противоположного берега, вскарабкался на него, продрался через колючие кусты и оказался наконец на полянке, где три его спутника доедали мед.

– Лусима Мама и ее сладкоголосый певун действительно показали нам путь, – сообщил он. – Я только что нашел след огромного самца.

Не дожидаясь подробностей, следопыты вскочили с земли, схватили оружие и побежали за ним. И только Ишмаэль не стал торопиться, а собрал сначала остатки сот, сложил их в горшок, убрал горшок в узел и лишь затем последовал за всеми.

– М’бого, это тот самый слон, которого я показывал тебе, когда мы в первый раз шли вместе, – заявил Лойкот, едва увидев след. От волнения он едва не пустился в пляс. – Я его узнал. Это точно он, слоновый вождь.

Маниоро с сомнением покачал головой:

– Этот слон слишком стар и вот-вот умрет. Думаю, бивни у него не самые хорошие.

– Нет! Нет! – замахал руками Лойкот. – Я собственными глазами видел его клыки! Они длинные, как ты сам, Маниоро, и толще твоей головы!

В подтверждение своих слов пастушок показал на руках, какие именно бивни у «его» слона.

Маниоро рассмеялся:

– Бедненький Лойкот! Тебя, наверно, укусила мясная муха, а от их укусов в голове заводятся червяки. Я попрошу Маму приготовить отвар, чтобы прочистить тебе живот и прогнать дурные сны.

Лойкот сердито посмотрел на старшего товарища:

– Может, не слон, а ты, Маниоро, состарился и раскис. Может, это у тебя сварились мозги. Надо было оставить тебя на горе Лонсоньо – пить пиво с полоумными дружками.

– Пока вы тут пререкаетесь, слон уходит все дальше, – вмешался Леон. – Берите след, а спор рассудим, когда у нас будут бивни, а не только отпечатки на песке.

Едва только след вывел их из высохшего русла в открытую саванну, как стало ясно, что появление людей встревожило старого великана.

– Убегает, – заключил Маниоро, указывая на оставленные громадными ногами вмятины.

И верно, длина шага увеличилась, слон перешел на рысь, набрав примерно такую же скорость, что и бегущий человек. Все знали, что двигаться так он может от рассвета до заката, без остановки.

– Идет на восток. Думаю, направляется в пустыню Ньири. Люди там не живут, а добывать воду умеет только он один, – заметил Маниоро после первого часа преследования. – Если не сбавит, то к завтрашнему утру углубится в пустыню.

– Не слушай его, М’бого, – вступил Лойкот. – Старикам всегда видится худшее. Сунь им под нос цветок кигелии, они все равно морщиться будут.

Через час взяли короткую паузу – отхлебнули по глотку из фляжек, перевели дух.

– Как шел, так и идет, не сворачивает, – сказал Маниоро. – И ни разу не остановился. Он уже опережает нас на несколько часов.

– Этому старику не угодишь, – ухмыльнулся Лойкот. – Положи цветок кигелии меж бедер юной девы, он и тогда нос кривить будет. Не слушай его, М’бого. Держись за мной, и еще до рассвета я покажу такие клыки, что твое сердце преисполнится радостью.

След уходил все дальше и дальше, и никаких перемен в нем охотники не замечали. Прошел еще час. И еще. Уже и Лойкот не выказывал бодрости. На следующей остановке, когда они, утолив жажду, растянулись на несколько минут в тени, никто ничего не говорил. Все понимали, что отстали и что дистанция не сокращается, как они ни старались. Леон закрутил крышку фляги и поднялся. Остальные молча последовали его примеру. Преследование продолжилось.

Во второй половине дня устроили небольшой привал.

– Была бы с нами моя мать, она бы придумала, как заставить его остановиться. Наложила бы заклятие, чтобы он проголодался. – Маниоро уныло вздохнул. – Увы, ее с нами нет.

– Может, она наблюдает за нами, – предположил Лойкот. – Она великая колдунья. Может, она услышит, если ее позвать. – Он вскочил и запрыгал на своих длинных, тонких ногах, подражая охотникам, исполняющим ритуальный танец благодарения. – Услышь меня, Большая Черная Корова. Услышь мой призыв.

Леон рассмеялся, и даже Маниоро заулыбался и начал прихлопывать в такт танцу.

– Услышь его, Мама! Услышь маленького павиана!

– Услышь меня, мать племени! Ты показала нам его следы, а теперь сделай так, чтобы он не ушел от нас. Пусть ноги его отяжелеют. Пусть живот его наполнится голодом. Сделай так, чтобы он остановился поесть.

– Довольно, на сегодня магии хватит, – вмешался Леон. – Уж теперь-то ему точно от нас не уйти. Вставай, Маниоро. Идем.

След вел все дальше на восток. Слон шел так быстро, что там, где земля была рыхлая, пыль летела вперед из-под его ног. Леон взглянул на солнце – оно сползало к горизонту. Еще час – и все следы скроет тьма. Погоню придется отложить до утра, а к тому времени слон оторвется от них миль на пятьдесят.

Глядя с тяжелым сердцем на небо, он налетел на остановившегося внезапно Маниоро. Лойкот тоже замер. С минуту оба масаи разглядывали что-то на земле, потом подняли головы и, повернувшись к Леону, подали знак – молчи. При этом оба почему-то улыбались, а глаза у них блестели. Следопыты явно оживились и забыли про усталость. Поймав вопрошающий взгляд Леона, Маниоро указал на след.

Присмотревшись, Леон понял – произошло маленькое чудо. Слон сбавил ход, его шаг стал короче, и к тому же он свернул с выбранного маршрута в сторону восточной стены долины. Маниоро протянул руку, и Леон увидел в полумиле справа рощицу ореховых деревьев нгонг. Их округлые верхушки были заметно зеленее окружающих деревьев. Наклонившись к Леону, масаи прошептал на ухо:

– Для орехов нгонг сейчас время созревания. Учуял их запах и не смог удержаться. Мы найдем его в роще. – Маниоро наклонился, взял щепотку земли, просеял через пальцы. – Ветра нет. Пойдем напрямую.

Он повернулся к Ишмаэлю и сделал знак оставаться на месте. Слуга положил на землю узел и с видимым облегчением опустился сам.

К роще двинулись втроем. Впереди по-прежнему шли масаи – осторожно, бесшумно перебираясь от укрытия к укрытию, прочесывая взглядом местность, прежде чем двинуться дальше. Добрались до первого дерева. Земля под ним была усеяна опавшими орехами, но на ветках еще оставалось много недозрелых. Слон стоял здесь какое-то время, собирая твердые плоды хоботом и отправляя их в рот. Двинулись дальше. Следы вели к следующему дереву, где картина повторилась. Однако потом великан направился к неглубокой ложбине, из которой торчали только верхушки деревьев. Подкравшись ближе, охотники осторожно высунули головы над краем лощины…

И сразу увидели громадного черного слона, стоявшего под большим деревом примерно в трех сотнях шагов от них. Переминаясь с ноги на ногу, лениво обмахиваясь ушами, положив хобот на левый, единственный видимый бивень, животное, похоже, отдыхало. Второй бивень был полностью скрыт массивным туловищем, но Леон о нем даже не думал – он все еще не мог поверить в то, что видел. Таких размеров могла бы, наверное, достигать мраморная статуя из какого-нибудь греческого храма.