Коринн и ее отец присоединились к десятку других людей, идущих к кладбищу. Такова традиция кануна Дня Всех Святых – почитать память умерших родственников. Многие люди на острове Коринн верили, что в ночь после Дня Всех Святых умершие обретают силу ходить среди живых. Некоторые говорили, что духи и джамби рыщут по округе, чтобы отомстить тем, кто причинил им зло. Из них жители острова сильнее всего боялись джамби. В историях, которые передавали из уст в уста, говорилось, что джамби живут среди людей, прячутся в тенях и терпеливо ждут подходящего момента, чтобы напасть, потому что они – чистейшее зло. Многие верили в них, но Пьер учил Коринн, что духи и джамби – ерунда. Поэтому, хотя некоторые дети жались к своим родителям, Коринн не боялась. Она проскочила вперед всех и затянула песню:
Ти-донг, ти-донг, ти-донг.
Жаба голос подает.
Лягушка скачет, скачет, скачет.
А жаба голос подает.
Несколько самых смелых детей присоединились к ней:
Ти-донг, ти-донг, ти-донг.
Жаба голос подает…
Когда процессия приблизилась к церкви, песня стихла. Дети вернулись к своим родителям, и Коринн почувствовала, как большая ладонь отца сомкнулась вокруг ее руки. Свежий морской воздух играл с его длинными заплетенными волосами, и резкий запах соленой воды доносился от влажных сандалий при каждом шаге. Кожа на ладони была теплой и грубой после многих лет работы в море, где он затаскивал в лодку сети, полные рыбы.
На вершине невысокого холма показалась старая каменная церковь. Коринн же смотрела на выбеленные надгробия и деревянные кресты на кладбище по соседству. Ее взгляд скользнул по толпе. Лорен шел рядом с матерью: оба с подрумяненной солнцем кожей и широко раскрытыми глазами. Лючия и ее братья шли впереди матери и отца. Мама Лючии тяжело дышала и старалась не отставать, хотя ей было тяжело из-за раздувшегося живота, в котором до поры прятался новый брат или сестра Лючии.
– Знаешь, я помню ее, – сказала Коринн Пьеру. – Помню маму.
– Правда? – с улыбкой спросил Пьер.
– Она заплетала волосы в толстые черные косы, и они спадали до середины спины.
– Как у тебя?
– Точно как у меня, – сказала Коринн с улыбкой. – И ее кожа была темно-коричневого цвета. Как земля.
– Как и твоя! – сказал Пьер.
– Да. И ее глаза были такими же большими и яркими, как солнце.
– Хм, и как ты все это помнишь?
– Ты же рассказывал мне о ней каждый день, папа! – ответила Коринн.
Смех Пьера смешался с шепотом волн, откатывающихся обратно в море. Пьер и Коринн ускорили шаг и вошли на церковный двор как раз в тот момент, когда закат накрыл окружающий мир вуалью оранжевого света.
– Оранжевая магия, – одновременно произнесли Коринн и ее отец.
– Любимое время дня твоей мамы, – прибавил Пьер, и его глаза наполнились слезами.
– Значит, мы как раз вовремя, – сказала Коринн.
Она сжала отцовскую ладонь и повела его мимо людей, уже прошедших на маленькое кладбище, зажигавших свечи и укладывающих цветы. В углу, около молодого деревца, стоял деревянный крест. Пьер провел пальцами по вырезанной на нем надписи.
НИКОЛЬ ЛА МЕР
ЛЮБИМАЯ ЖЕНА И МАТЬ
Дольше всего его пальцы лежали на слове «Николь».
Пьер сорвал с деревца белый апельсиновый цветок и воткнул его в волосы Коринн. От цветка все еще исходил сильный аромат, хотя он уже начинал складывать лепестки на ночь. Коринн вспомнила, как они хоронили маму в земле, будто семечко. Коринн тогда было четыре, и мама учила ее, как выращивать растения. На похоронах Коринн прошептала: «Через сколько она вырастет снова, папа?» Но выражение отцовского лица сказало ей, что не все, положенное в землю, однажды прорастает и возвращается. Через год на могиле появилось маленькое апельсиновое дерево: оно цвело каждый год, но никак не могло сравниться с живой мамой.
Пьер вытащил несколько свечей из кармана и чиркнул спичкой. Пламя жадно облизывало низ каждой свечки. Когда воск подтаял, Пьер вдавил свечи в твердую землю над могилой и зажег их. Морской бриз заиграл с тонкими огоньками.
– Смотри, папа, – сказала Коринн, показывая на небо. – Как светлячки.
Пьер только мельком успел взглянуть на сотни мерцающих желтых огоньков, рассеянных над темным кладбищем, – как их свет затмил силуэт крупного мужчины.
– Сегодня духи являются в наш мир, мой друг, – сказал мужчина, хлопая Пьера по спине. Низкий голос грохотал среди надгробий.
– Хьюго! – с улыбкой сказал Пьер. – Как у тебя дела?
Хьюго кивнул:
– Всё в порядке.
Он хлопнул себя по плечу, и в воздух поднялось маленькое белое облачко муки. Хьюго был деревенским пекарем. Он всегда пах свежим хлебом, а под его ногтями постоянно застревало тесто. Даже щеки его со временем надулись, как свежая выпечка в духовке. Хьюго прикоснулся незажженной свечой к одной из свеч Пьера. Язычок стал ярче, затем раздвоился, когда Хьюго убрал свою свечку.
– Мертвые ходят по земле, малышка, – сказал он Коринн. – Неужто тебе не страшно?
Она коснулась кулона мамы, улыбнулась отцу и покачала головой.
Хьюго рассмеялся, и гулкий смех разнесся по кладбищу, привлекая внимание всех посетителей к их маленькому углу. Хьюго потянул девочку за блестящую черную косу.
– Мертвых ты не боишься, а проиграть? Остальные уже начали собирать свой улов.
Коринн посмотрела, как другие дети подбирают застывшие капли воска. В эту игру они играли, пока взрослые ухаживали за могилами и общались друг с другом. Тот, кто к концу вечера скатывал самый большой шар, объявлялся победителем и мог вволю позлорадствовать вслух по дороге домой.
– У меня другая идея, – сказала она и потянулась к ближайшей свече. Пальцы ловко собрали дорожку мягкого воска, текущего сбоку.
– Не обожгись, Коринн! – предупредил Пьер.
Коринн побежала к другим детям, которые двигались промеж могил, снимая с них воск и скатывая его в шарик в ладонях. Старшие дети вроде Коринн знали, что брать стоит только мутно-белый. Младшие либо обжигали пальцы о прозрачный, только что оплавившийся горячий воск, либо ждали слишком долго и пытались отломить уже застывшие, твердые белые куски.
После обхода всех могил друзья Коринн покинули кладбище с сероватыми комками воска разного размера. Но не сама Коринн.
– Ты выиграла? – спросил папа.
– У меня нет шара.
Девочка вылепила из своего воска фигурку женщины с такими же длинными волосами, как и у нее. И показала ее отцу.
Он осторожно коснулся восковой фигурки.
– Ты все еще можешь выиграть. Здесь довольно много воска.
– Не думаю, – сказала Коринн. – И потом, так лучше.
Она посмотрела на своих друзей, Лючию и Лорена, которые держали в руках комковатые шарики воска размером больше их ладоней. Друзья взглянули на нее и ухмыльнулись. Коринн показала статуэтку и улыбнулась в ответ.
– Недостаточно большая, – сказал Лорен.
– Не больше, чем мой шар, – подтвердила Лючия.
Каждый сжимал в руках свой улов воска как приз, хотя победительницей объявили Лючию. Девочка вприпрыжку шла во главе процессии, хотя ей и приходилось все время притормаживать из-за матери.
Когда все вышли на дорогу, Пьер подошел к женщине, одиноко стоящей в тени.
– Вы заблудились? – спросил он незнакомку.
Женщина повернулась к нему и медленно покачала головой. Коринн едва могла разглядеть ее лицо, скрытое тьмой. В глазах, похожих на два озерца ртути, отражался свет луны.
Пьер колебался, как будто хотел сказать женщине что-то еще.
– Папа! – позвала Коринн отца, и он вернулся к ней. – Смотри, папа, – сказала девочка, подняв свою статуэтку в воздух: – Она светится.
Пьер улыбнулся:
– Должно быть, она волшебная… как и ты.
Коринн проследила за взглядом отца – он обернулся к тени, от которой только что отошел. Женщина исчезла. Девочка увидела лишь опустевшее кладбище.
Когда голоса людей затихли вдали, джамби выбралась из-под защиты теней и на четвереньках побрела между свежеубранных могил. Отблески от коротких мерцающих свечей плясали на ее голом теле, пока она обнюхивала каждый надгробный камень. Глаза отражали свет так, словно сами были свечами. Тонкие и узкие конечности напоминали ветки. Когда джамби двигалась, воздух с шуршанием скреб по ее телу.
Шуршание прекратилось, когда она добралась до могилы под апельсиновым деревом. Она почувствовала запах человека, который остановился, чтобы поговорить с ней. Пьер – так они его называли. И так же, как Пьер до того, она провела рукой по имени на деревянном кресте. Джамби не распознала его. Ее народ не пользовался такими знаками. Но что-то притягивало ее к запаху, который доносился сквозь гниль, древесные корни и жирную, полную червей землю. Чем-то похожим пахло от ребенка, который бежал через лес, – того самого, который сжимал в руках восковую фигурку, так похожую на ее сестру.
Она прошептала в землю – нежно, словно ветерок тронул листву:
– Это ты?
Ее язык – язык животных, растений, корней и других джамби – едва ли мог быть понят людьми.
– Ты так и не вернулась. Я так и не узнала, что с тобой случилось.
Слова остались без ответа. Только волны продолжали разбиваться о берег неподалеку.
– Ты бросила свою сестренку ради этого ребенка? Она выглядит так, словно прожила весь тот срок, сколько тебя не было с нами. Они убили тебя? Или ты умерла от горечи разлуки с нами?
Она прижалась щекой к земле и запела:
Сестра, что рождена со мной,
Гниешь теперь в земле сырой.
Тела смешались, с грязью кровь —
Уже не возродятся вновь.
Сестра моя, как человек,
Уснула под песком навек.
Где потеряешь – там найдешь:
Семью ты снова обретешь.
В груди джамби зародился низкий рокот. Он становился все громче и громче и закончился криком, пронзившим воздух. Жители окрестной деревни услышали его, но успокоили себя мыслью, что это всего лишь сова, вышедшая на охоту, – хотя ни одна сова, что им приходилось слышать, не издавала похожих звуков. По впалым щекам джамби потекли мутные слезы. Падая на землю, они тут же превращались в сороконожек, расползавшихся по могилам. Закончив плакать, джамби поднялась и сказала:
– Тише, тише, сестра. Поглядим, сможем ли мы снова стать семьей.
По пенистой кромке прибоя джамби поползла вдоль берега – туда, где вода становилась спокойной и теплой. Там из глубины острова показывало свою пасть болото, разлившее свои склизкие воды промеж густого мангрового [2] леса. Джамби вошла в болото и по нему добралась до глинистого островка. На нем стояла старая покосившаяся лачуга, доски которой гнили и расползались, хотя ржавые гвозди изо всех сил старались удержать их на месте.
Джамби издала клич. Это был низкий гортанный звук, почти неотличимый от кваканья лягушки – или жабы из детской песенки, – если не считать того, что он пронзал воздух будто стрела. Ведьма, хозяйка крошечной лачуги, тут же услышала зов джамби, хоть и находилась в миле [3] от своего дома. Она склонилась над делянкой белых грибов, намереваясь уловить магию, которая начиналась только через три часа после восхода луны. Ведьма отмахнулась от крика джамби, как от надоедливого москита, и продолжила свою работу.
Когда ведьма не ответила на зов, глаза джамби вспыхнули гневом. Она вломилась в хижину и забрала несколько флакончиков, наполненных колдовским снадобьем. А затем, обмотавшись длинным отрезом зеленой ткани, джамби вернулась к деревьям.
Дом утопал в запахе апельсинов. Папа Коринн осторожно потряс ее, чтобы разбудить.
– День настал, – сказал Пьер заспанной дочери. – Твои апельсины готовы к продаже.
Не открывая глаз, Коринн вдохнула поглубже.
– Да, я чувствую.
Коринн и Пьеру досталась лучшая земля на всем острове. Вот почему мама Коринн, Николь, выбрала для постройки дома это место близ леса. В их саду всегда было полно цветов, свежих фруктов и овощей. А сегодня наконец-то поспели апельсины.
– Ты повзрослела. Апельсины помогут тебе самостоятельно встать на ноги, и скоро ты уже позабудешь своего старого папу.
Коринн улыбнулась. Она прекрасно знала правила этой игры.
– Что же я буду делать без тебя, папа? – спросила она, глядя на него из-под густых ресниц. – Кто скажет мне, что океан слишком глубок и огромен для того, чтобы плавать в одиночестве? Кто запретит мне лазать по деревьям и обдирать коленки? Кто отругает меня за то, что положила слишком много соли в рыбу?
Пьер засмеялся:
– Наверное, я все-таки тебе нужен.
Он поцеловал длинные тугие косички на голове дочки и погладил мягкую кожу тыльной стороной ладони.
– На рынке следи за кошельком, – предупредил он.
– А ты смотри, чтобы море тебя не проглотило, – откликнулась Коринн.
– Морская вода течет по моим венам, – заявил Пьер. – И даже если море меня проглотит, то обязательно выплюнет назад. Ты же знаешь, что такое море. Ничто не остается на дне навечно.
– Кроме дедушки, – возразила Коринн. – Море удерживает его.
– С дедушкой по-другому и быть не могло. Он – король рыбного народа, – сказал Пьер. – Поэтому в море ты всегда будешь в безопасности.
Коринн вдохнула прохладного утреннего воздуха с берега. Большинство рыбаков селились на побережье, а обитатели других раскиданных по острову деревень просто-напросто держались подальше от махагонового леса. Но Коринн и ее папа жили на холме, приютившемся на самой опушке, с которого можно было разом увидеть всю их рыбацкую деревеньку. Именно здесь, поближе к лесу, мама Коринн любила бывать больше всего. Здесь она выращивала растения. И здесь была счастлива.
Чернильная предрассветная тьма быстро скрыла бредущего к морю отца Коринн, так что девочка уже и не могла разглядеть его. После восхода море станет ярко-голубым сверху и зеленоватым внизу. Гребешки волн будут сверкать на солнце, превращая море в слепящее зеркало. Но папа Коринн привык к морю. Он вырос на нем. Дедушка тоже был рыбаком и бóльшую часть дня проводил на лодке в компании сетей, как и его отец до него. Папа Коринн научил ее всему, что знал о море, но она не собиралась становиться рыбачкой. Девочка вдохнула аромат своих апельсинов. Она была очень похожа на маму. И принадлежала земле.
Когда Пьер спустился к своей лодке, Коринн упала обратно на подушку, думая о дедушке, плавающем среди рыб. Когда наконец девочка поднялась, солнце уже взошло, но едва пробивалось сквозь плотный слой облаков, накрывших остров. Из окна гостиной она смогла разглядеть ярко-желтую лодку своего отца, отражающую те слабые лучи света, что еще падали на побережье. Пьер выкрасил лодку в этот цвет, чтобы Коринн всегда легко могла разглядеть его из дома и знала, что он рядом.
Вместо обычной цветастой хлопковой юбки и белой блузы, какие носили почти все девушки на острове, Коринн надела старую отцовскую одежду. Она туго подвязала штаны веревкой на талии, закатала их до лодыжек, а рукава рубашки – до запястий. Довольная тем, что выглядит взрослой и деловой, Коринн отправилась выбирать лучшие апельсины на продажу. Их сад полнился фруктами и овощами, бóльшую часть которых мама Коринн посадила еще до рождения девочки. Гуава и померак [4], перец и томаты, маниока [5], дашин [6] и лук, аккуратно высаженный по периметру сада, а в центре – апельсиновое дерево. Коринн вспомнила, как мама накрывала ее руку своей и они вместе вдавливали семечко в землю. Она помнила, как смотрела на росток, когда он показался из почвы и первые листья потянулись к солнцу. Маленькое деревце росло вместе с ней, но вскоре стало гораздо выше. Теперь оно переросло даже отца Коринн.
Работая в саду, девочка вспоминала маленькое белое апельсиновое семечко в руках мамы. Мать сказала ей, что семя – волшебное. Если ты позаботишься о нем, оно позаботится о тебе, сказала она Коринн, когда учила ее, как глубоко зарывать семя и сколько ему давать воды. Пьер пересказывал ей все, что говорила мама, но Коринн так и не смогла вспомнить звук ее голоса. Когда она думала о ней, то слышала лишь шум ветра в листве. Этим утром Коринн почти ощущала прикосновение рук матери к своим и чувствовала древесный запах, исходивший от ее кожи. Семя – это обещание, Коринн, залог. Посади его и смотри, как оно растет.
Когда корзина Коринн наполнилась, она перевязала свои длинные косы пестрым куском ткани, а другим обернула ручки корзины, чтобы они не натерли ей руки по дороге на базар. Девочка спустилась по пыльной тропинке к главной дороге и зашагала вдоль опушки леса. Розовые и красные гибискусы [7] подставляли свои лепестки солнцу, пчелы заглядывали внутрь их цветков и собирали пыльцу. Когда девочка остановилась, чтобы поменять руку, у ее корзины на миг зависла колибри. Казалось, она впивала аромат апельсинов, а затем исчезла. Уже становилось жарко. Чем дальше Коринн уходила от моря, тем слабее делался бриз. К тому времени, когда она добралась до высохшего колодца, крики чаек и шепот волн превратились в щебетание птиц и шорох зверьков, пробегающих сквозь кусты по краям дороги. За следующим колодцем – полным – и парой домов на окраине деревни шумел рынок. Воздух наполняли гул голосов торгующихся людей, крики куриц, коз и свиней. Налетели запахи: специй, спелых фруктов и крепкого кофе. Коринн не колебалась ни секунды: войдя на базар, она тут же заняла место в толпе. Размотав ткань с рук, девочка расстелила ее на земле и начала раскладывать апельсины пирамидками по пять штук.
– Нет-нет-нет, детка, – запротестовала женщина, торгующая эддо [8].– Тут садиться нельзя. Это мое место.
Маленькая и смуглая, с короткими жесткими волосами, она сама напоминала разложенные перед ней клубни.
Коринн, которая едва доставала женщине до плеч, выпрямилась во весь рост.
– Здесь места не подписаны, – резко сказала она.
– Иди куда-нибудь еще, дорогуша, – ответила торговка эддо.
Ее губы изогнулись в улыбке, но глаза остались твердыми и холодными, как речная галька.
Галькоглазая уперла руки в полные бока, а рядом с ней для поддержки встала высокая женщина с сухой пепельной кожей. Коринн уже видала, как ее отец справлялся с конкурентами. Она стояла на месте. Но позади них другая женщина, прода-ющая перец, улыбнулась девочке и поманила быстрым движением руки. Женщина отогнула край своего покрывала, освобождая немного места. Прищурившись, Коринн бросила взгляд на галькоглазую и ее шелушащуюся подругу, но решила отправиться к даме с перцем.
– Спасибо, – сказала Коринн, устраиваясь.
Ее новая соседка по прилавку носила ярко-желтое сари [9], а ее волосы лежали на спине и плечах, словно черный шелковый занавес.
– Не обращай на них внимания, – отозвалась женщина достаточно громко, чтобы ее слышали все вокруг. – Все равно никто не покупает их гнилые овощи.
Галькоглазая усмехнулась и заворчала что-то под нос. Шелушащаяся пощелкала языком. Коринн улыбнулась соседке. Ее руки выглядели мягкими – как раз такими, объятия которых Коринн хотела бы почувствовать. Из-за спины у женщины выглянуло маленькое личико, и Коринн вздрогнула. Лицо исчезло так же быстро, как и появилось. А Коринн ощутила укол одиночества: она поняла, что соседка пришла на базар с ребенком.
Девочка тут же постаралась избавиться от мрачного чувства.
– У меня самые сладкие апельсины на острове, – сказала она.
– Очень хорошо, – ответила женщина в сари. – Значит, у тебя будет много покупателей.
О проекте
О подписке
Другие проекты