Цитаты из книг автора «Тове Дитлевсен»

По необъяснимым причинам Вигго Ф. никогда меня не обнимает, и это немного беспокоит, почти как маленький камушек в ботинке.

Однажды вечером, вернувшись, я обнаруживаю на столе крупную посылку. Разрываю упаковку дрожащими руками. Моя книга! Я беру ее в руки и испытываю неземное счастье, не похожее ни на что из того, что я испытывала раньше. Тове Дитлевсен. «Девичий нрав». Этого уже не отнять. Это безвозвратно. Книга будет существовать всегда, независимо от того, как повернется моя судьба. Я открываю одну и зачитываю несколько строк. Напечатанные, они кажутся причудливыми и чужими. Открываю следующую — не могу поверить, что во всех одно и то же. Но так оно и есть. Может быть, моя книга попадет в библиотеку. Может быть, девочка, ко­торая тайно любит стихи, однажды найдет ее, прочита­ет и прочувствует то, чего окружающим не понять. И эта необычная девочка со мной не знакома. Она не задумается о том, что я настоящая молодая девушка, которая работает, ест и спит точно так же, как другие люди. Я сама об этом никогда не задумывалась, читая книги в детстве. Я редко помнила даже имя автора. Моя книга разойдется по библиотекам и, может быть, будет стоять в витринах книжных лавок. Она вышла в пятистах экземплярах, десять мне выделили бесплатно. Четыреста девяносто людей купят эту книгу и прочтут ее. Может быть, их семьи тоже прочтут и, может быть, дадут почитать другим так же, как херре Крог давал свои книги. Я дождусь утра, чтобы показать книгу Вигго Ф. Вечером мне хочется побыть наедине с ней, потому что нет никого, кто по-настоящему поймет, какое это для меня чудо.

не придаю никакого значения критике отца: он всегда старался уберечь нас от ра­зочарования. По собственному опыту он считает, что во избежание разочарований не стоит ничего ожидать от жизни.

На следующий день приходят два экземпляра «Дикой пшеницы», и в обоих — мое стихотворение. Я перечитываю его много раз, и у меня сосет под ложечкой. Напечатанное в журнале, оно выглядит совсем иначе, чем от руки или на машинке. Исправить его больше нельзя, и оно больше не принадлежит мне одной. Стихотворение напечатано во многих сотнях или тысячах номеров издания, и чужие люди прочитают его, и, может быть, им понравится. Оно разошлось по всей стране, и, может быть, люди, что встречаются мне на улице, уже его прочли. Может быть, у кого-то из них во внутреннем кармане или сумке лежит экземпляр журнала с моим стихом. Может быть, в трамвае напротив сидит мужчина и чи­тает именно его. Это совершенно потрясающе, но рядом нет ни одного человека, который мог бы разде­лить со мной это невероятное ощущение.

Я всегда считала, что между луной и улицей существует какое-то таинственное взаимопонимание, словно между двумя сестрами, выросшими вместе и способными общаться без всяких слов.

Детство — оно темное и постоянно стонет, как маленькое животное, запертое в подвале и всеми забытое. Оно вырывается из горла, словно дыхание на морозном воздухе, иногда оно слишком слабое, а иногда — слишком сильное. Детство никогда не бы­вает впору. Только когда оно отпадет, как мертвая ко­жа, о нем можно спокойно рассуждать и говорить буд­то о пережитой болезни. Большинство взрослых считают, что у них было счастливое детство и, может быть, даже сами в это верят, но только не я. Думаю, что им просто посчастливилось его забыть. У моей мамы не было счастливого детства, и в ней это не настолько глубоко запрятано, как в других людях.

смотрю на безоблачное шелковое небо и откры­ваю окно, чтобы наконец-то оказаться поближе к нему. Кажется, что Бог медленно опускает свое мягкое лицо над землей и его безграничное сердце бьется неспешно и приглушенно совсем рядом со мной.

Я наблюдаю за моей вечерней звездой, кото­рая, словно благосклонное око Бога, беспрестанно сопровождает меня и кажется еще ближе, чем в течение дня. Однажды я запишу все слова, что пронизывают меня. Однажды люди прочтут их в книге и поразятся, что девушка тоже может быть поэтом. Мои родители будут гордиться мною еще больше, чем Эдвином, и прони­цательная школьная учительница (которая мне пока не повстречалась) скажет: я это заметила, когда она была еще совсем ребенком.

Гостиная — островок света и тепла в те тысячи вечеров, когда мы собираемся вчетвером, словно бумажные куклы со стены позади колонн в кукольном театре — его отец смастерил по модели из «Фамилие Журнален».

Я долго стою перед стеклом — вожделение к ма­леньким белым таблеткам, которые так легко дос­тать, закипает во мне, словно темная жижа. Я стою и с ужасом осознаю, что это вожделение засело во мне словно гниль в дереве или эмбрион, растущий и живущий своей собственной жизнью, даже если ты не хочешь быть к нему причастной.