Седьмая глава

ТОТ МЕРТВЫЙ РЕБЕНОК идет по заднему двору. Во рту у него все еще полно стрекоз и комаров, срывающихся с губ. Он пытается что-то сказать, не то спотыкаясь, не то прыгая по лужайке. Машет рукой, и я спускаюсь вниз ему навстречу.

Поворачиваю за угол на кухню, и на моем пути вырастает темная хищная фигура, состоящая из трех тел.

Тут холодно. Гусиная кожа покрывает тыльную сторону рук и ног, плечи и ягодицы. Я отступаю, осознаю, что стою голый и странно смущаюсь от этого. Конечности крутятся в темноте так, как я никогда раньше не видел. Я тянусь к выключателю и один из них хватает меня за запястье, намного сильнее, чем я мог бы себе представить. Я испускаю стон, и хватка ослабевает, пока мне не удается освободиться.

В три рта, одним голосом, Себастьян говорит:

– Он не умер.

– Ребенок? – спрашиваю я. – Я видел его в болоте, со сломанной шеей.

– Нет. Я говорю о другом.

– О ком другом?

– О мужчине. – Себастьян вздыхает, и я чувствую на своей груди выдох из трех пар легких. – О мужчине с одной ногой. Он вернулся и хочет поквитаться с тобой.

– Ему придется встать в очередь.

– Это серьезно, Томас.

Я озадачен. Братья никогда не называли меня по имени, и оно звучит в их устах странно, хотя и знакомо. Я все еще вижу, как они двигаются в тенях, уже не судорожно, и прижимаюсь к дальней стене.

– Такие чокнутые мерзавцы, как он, приходят только за детьми.

Труп мальчика стоит у задней двери и жестом приглашает меня выйти. Джонни Джонстон хочет отвести меня в гости к своему одноногому папочке. Его рубашка покрыта клопами-солдатиками, ползающими по шее с жуткими синяками. Черные отпечатки пальцев Херби до сих пор видны. Мне нестерпимо хочется последовать за ним сквозь заросли кипарисов и травы-недотроги и услышать, что он мне скажет. Если, конечно, он может что-то сказать с порванной трахеей, да к тому же он мертв.

Он стучит по москитной сетке на двери.

– Томас, не выходи сегодня вечером на двор, – говорит Коул.

– Почему?

– Хватит задавать дурацкие вопросы, просто поверь нам.

– Ты действительно надеешься, что я на это способен?

– Придется.

Лунный свет струится в дверном проеме, где в серебристом пламени вырисовывается силуэт мальчика. Насекомые цепляются за сетку. Когда Джонни стучит, клопы-солдатики кучками падают к его ногам.

– Мне надоело, что столько людей говорят мне, что я должен делать.

– Кончай скулить, – прибавляет Себастьян. – И так нелегко до тебя достучаться.

– Что все это значит?

Джонас все еще занят Сарой, которая спит наверху в кровати, одна, и, может быть, еще рассчитывает на его общество. Это слышно по его голосу, хотя он пытается оставаться сосредоточенным.

– Однажды ты ушел с заднего двора и оказался в глубине болота. Сегодня ночью случится то же самое, но тебе не повезет, как тогда. Ты в опасности.

– Почему?

– Ты больше не под охраной.

– Но почему? Потому что я не поделился своим уксусом?

– Не будь таким идиотом.

Джонни поднимает настоящий шум, топая по половичку. Я подхожу туда. Он улыбается ртом, полным стрекоз, и царапает по сетке еще сильнее. Ногти у него сорваны, но крови, конечно, нет. Перед его обветренным лицом клубятся комары. Ищу глазами Мэгги, но ее нет под ивами: она покинула свой пост. Неудивительно, что я больше не под защитой.

– Если тебе есть что сказать, Джонни, можешь сказать оттуда.

Он мотает головой и кивком зовет меня.

Символизм силен, даже когда ты гуляешь во сне. Я смотрю вокруг, ожидая, что покажутся мои родители: мать просочится через потолок, а отец наполовину пройдет сквозь стены.

Поворачиваюсь к Себастьяну и спрашиваю:

– Почему Лукреция Муртин повторяла твое имя?

– Она этого не делала.

– Но…

– Это имя одного из парней, ночевавших в монастыре. Они пару раз переспали, и теперь Лукреция боится, что беременна.

– Вот как.

Я проснулся и стою голым у окна. Доди в моей кровати под скомканными одеялами, но я не думаю, что мы занимались любовью. Братья спят глубоким сном, причем двое громко храпят. Сара устроилась на полу, укрыв плечи простыней, и смотрит на меня.

БРИГАДИР ПОЛ ПОДНИМАЕТСЯ ко мне в кабинет, чтобы сказать, что ко мне пришла Лили с маленькой девочкой. Глаза у него вращаются, его опять охватывает головокружение. Я даю ему воды в бумажном стаканчике, пока он снова не начинает чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы спуститься обратно по лестнице.

Благодарю его, и он смотрит на меня со смесью зависти и презрения. Когда я появляюсь на фабрике, его день явно испорчен.

Лили тащит с собой крутобокую корзину для пикника, из которой виднеются бутылка вина, полевые цветы и початки кукурузы.

– Надеюсь, мы не помешали, – говорит она. – Я просто подумала, что мы могли бы устроить что-то вроде пикника на время обеда.

– Было бы замечательно, – отвечаю я. – Привет, Ева.

Девочка молча смотрит на меня. В руке у нее леденец, но она его не лижет. Ее чувственность еще сильнее бросается в глаза, чем в тот день, когда я увидел ее впервые. С каждой секундой мне приходится менять свои предположения о ее возрасте. В один момент она кажется четырнадцатилетней, а через минуту вы бы дали ей не меньше девятнадцати лет. Мне приходится тереть глаза и стараться чем-то занять руки. Неудивительно, что Ник Стил начал свое нисхождение в ад.

Ева подходит к окну и смотрит вниз на фабричных рабочих, держа перед собой леденец словно скипетр и твердо поставив кулак на бедро. Кое-кто из мужчин внизу смотрит вверх и перешептывается с другими. На ней до сих пор белые гольфы и крошечные черные туфельки, а волосы стянуты в два хвостика по бокам. Она больше не смотрит на все широко раскрытыми глазами и не конфузится. Напротив, похоже, у нее есть какая-то стратегия, и она ждет подходящего момента. Интересно, что такого могла заметить в девочке Вельма Кутс, чего не вижу я.

Производственная линия мгновенно замедляет ход, машины начинают останавливаться. Никто не в состоянии сконцентрироваться на рабочих задачах под ее сверкающим взглядом. Парни нервничают, а женщины начинают задавать вопросы. Я молюсь Богу, чтобы никто случайно не сунул руку слишком далеко в ремни. Пол уже почти в истерике. Он дает сигнал на обед на полчаса раньше и останавливает линию. Помечаю себе, что надо его премировать.

Лили испускает посткоитальное сияние после всех половых актов, которые были у нее утром с Ником Стилом. Она напевает себе под нос «ла-ла-ла», достает бумажные салфетки, тарелки и стаканчики и выкладывает на стол. Хотелось бы знать, почему ей так хочется поиграться в домашнее хозяйство именно со мной? Мы несколько лет были любовниками, и она никогда так себя не вела. Почему она не пошла на пикник с детективом?

Появление Евы явно повлияло и на Лили. У глаз заметны тревожные морщинки, но улыбается она легче и естественнее. Волосы больше не убраны в тугой пучок, и она уже не надевает одежду в несколько слоев, хотя в такую жару на ней джемпер. На Лили нет очков, и она слегка подрумянила щеки. Похоже, она и спит глубже, хотя, возможно, не так долго. Под глазами легкая синева, которую я нахожу до странности возбуждающей.

– Ну как, наш частный детектив хоть что-то нашел? – спрашивает она, будто совсем не знакома со Стилом.

– Полагаю, у него есть кое-какие зацепки.

– Правда? Тогда это неплохо для нас. Надеюсь, за прошедшее время он накопал какую-то информацию. И что за зацепки?

– Толком не знаю. Может, он нашел данные о том, откуда она родом и как здесь очутилась.

Лили оживляется, но, похоже, услышанное ее не слишком заботит. Или она знает, что я лгу, или думает, что Стил кормит меня фальшивой информацией, чтобы оставаться в округе Поттс с ней. В любом случае это ее не особенно беспокоит.

– Как поживаете вы с Евой?

– Очень хорошо. Мне нравится ее общество. Я была… одинока в последнее время, а теперь это не так. Она стала большим утешением.

– Надо ли нам официально все узаконить?

– Узаконить? Наверное, не совсем поняла, – отрывается она от раскладывания еды.

– Патронажное воспитание.

– Нет, – резко отвечает Лили, не оставляя места для споров. – Хочешь отдать ее в руки социальных работников? Ни в коем случае. Бедняжка уже потерялась, и кто знает, через что еще ей пришлось пройти. Не нужно доверять ее системе.

Лили раскладывает картофельный салат по трем тарелкам и аккуратно кладет на каждую початок кукурузы. В этом столько материнского чувства, сколько она способна вложить, и она наслаждается каждой минутой. Для Евы еще наливает стакан молока.

– Есть проблемы?

– Какие проблемы ты имеешь в виду?

– Любые. Есть проблемы?

– Нет. Никаких.

– Она наконец заговорила? – спрашиваю я.

Ева продолжает полностью нас игнорировать. Лили приходится на минуту задуматься, пока она агрессивно и печально грохочет по столу мисками с макаронным салатом. Ей явно хочется, чтобы я дотянулся до нее и погладил по плечу, но я этого не делаю.

Наконец Лили поднимает на меня взгляд и говорит:

– Она иногда бормочет. Во сне.

– Что она говорит?

– Кто знает? Это просто невнятное бормотание. Хочешь вина?

– Давай.

Из корзины достаются два пластмассовых стакана и бутылка кьянти, стоявшая в контейнере со льдом. Лили разливает вино, и мы сидим, попивая кьянти и глядя друг на друга. Я думаю о плоском камне и о том, что могло бы произойти, если бы я отвел Еву обратно туда, где ее обнаружили в болоте. Может, мне следует спросить ее о мертвом мальчике и о ноге Херби Орделла Джонстона.

Лили расстегивает пуговку на джемпере и прижимает стакан с холодным вином к декольте. Ее откровенно брызжущая во все стороны сексуальность меня немного отталкивает.

– Шериф Берк совершенно беспомощен. Он не в состоянии найти ничего об ее родителях. Все эти компьютеры и взаимодействие между отделениями, и все равно он ничего не может узнать. У него даже хватило наглости снять с нее отпечатки пальцев.

– И что, нигде в базе ее нет?

– Нет, конечно. А ты ожидал, что она там окажется? Думаешь, она сбежала из тюрьмы?

– Иногда родители сами заносят своих детей туда, как раз на случай, если их похитят. Доктор Дженкинс больше ее не осматривал?

– Нет. Зачем?

– Может, стоило бы.

– Мне это не кажется необходимым, Томас.

– Хорошо.

– Дорого стоит платить за услуги мистера Стила?

– Не переживай об этом.

– Хорошо, тогда давай поедим.

Ева не отворачивается от окна. Решаю позволить себе небольшую вольность. Встаю со стула, подхожу к ней сзади и кладу руки на плечи. Я надеялся, что физический контакт вызовет хоть какую-то реакцию, но ничего не происходит. Может, она привыкла к тому, что мужчины к ней прикасаются. Она полностью меня игнорирует, глядя на производственный этаж так внимательно, словно она – хозяйка фабрики. Размышляю, не лизнуть ли ее леденец, но я почти уверен, что, если так сделаю, мы тут же сойдемся в смертельной схватке, а я не вполне к тому готов.

Она стучит по стеклу, как мертвый ребенок стучал в дверь.