– Вы как? – сказал он, слегка приподняв бровь. – Я уже начал думать, что вы решили избегать меня после сегодняшнего «утреннего шоу».

Я опустила глаза в планшет.

– Это не шоу. Это работа. И по ней – вы здесь ещё останетесь.

– Даже так? – Он подтянулся, сел ровнее. – Ну, значит, завтракать будем вместе ещё пару дней. Только прошу, без ваших колких утренних “доброе утро”, а то сердце не выдержит.

Ответить было нечего.

На секунду задержала взгляд на нём, прежде чем сухо заметить:

– Воспалительный процесс. Возможно, начальная стадия. Завтра пересдадим. А пока – никаких попыток сбежать. Ни через окно, ни с помощью обаяния.

– Понял, доктор. Обаяние отключаю. – Он слегка усмехнулся, но в этот раз без вызова. Больше – с осторожностью. Как будто не хотел снова провоцировать.

– Всё ещё злая? – тихо добавил он.

– Не злая. Уставшая.

– Тогда постарайтесь сегодня отдохнуть, Бриэль. Вы себе это явно давно не позволяли.

– Итак, пока вам надо находиться в покое, и, надеюсь, завтра вам не будет хуже.

– Как заботливо, – отозвался он без насмешки. – Вы беспокоитесь?

– Я выполняю свою работу, – строго сказала и сделала пару шагов к монитору, чтобы скрыть, как лицо на секунду дрогнуло. – Моя задача – не выпускать пациентов раньше времени, чтобы потом их не возвращали в реанимации.

– Ну, значит, мне повезло, что вы – моя лечащая. И я не против ещё немного пожить в этой роскоши, – он откинулся на подушку. – Кровать мягкая. Медсёстры милые. И вы иногда заходите. Прямо курорт.

Я чуть закатила глаза, но уголки губ сами дрогнули.

Он замечал слишком много.

А я позволяла себе слишком часто забывать, что не имею права улыбаться в этой палате.

– Вы серьёзно? – спросила, снова глядя на него. – Вам правда здесь комфортно?

– Честно? – Он чуть наклонился вперёд, сцепив пальцы. – Комфортнее, чем там, откуда я приехал. А ещё здесь меня не ждут с угрозами, не звонят каждые полчаса и не диктуют, как мне жить. Так что да. Здесь… дышу свободнее.

Я на мгновение замерла.

Это прозвучало слишком… знакомо.

Словно в зеркале.

Опустив взгляд, делаю отметки.

– Ещё два дня, не думаю, что вам потребуется больше времени, чтобы задержаться тут.

– А если я снова “случайно” покажу воспаление? – спросил он с лёгкой улыбкой.

– Тогда назначу вам капельницы, строгую диету и запрещу флиртовать с персоналом. – Я бросила на него взгляд из-под ресниц. – Вы не представляете, как быстро я могу испортить вам здесь отдых.

Он рассмеялся – по-настоящему, легко, тепло.

И это звучало как что-то невозможное в моей жизни. Человеческое.

Я поспешила выйти, пока снова не начала чувствовать себя живой.

А живым здесь было опасно быть.

После выхода из палаты Энцо задержалась в коридоре чуть дольше, чем стоило. Смотрела на белые стены, на бегущих по делам медсестёр, на мелькающие за стеклом капельницы, как будто во всём этом был смысл, которого мне сейчас отчаянно не хватало.

Но работа не ждала.

Следующей была детская палата.

Я зашла с лёгкой улыбкой, сразу вспомнив, как одна из девочек – Лара, семи лет, с опухолью в голове – вчера спрашивала, «почему у тёти Бриэль такие усталые глаза».

Сегодня она меня встретила с плюшевым зайцем и робкой улыбкой.

– Смотри, он выздоравливает, потому что ты ему таблетки дала, – сообщила она, протягивая игрушку.

Присев рядом, я кивнула серьёзно:

– Значит, работает лечение. Отличная новость.

Я поправила Ларе подушку, спросила про аппетит и настроение. Потом была ещё пара детей, каждый – со своей историей, со своими страхами. И каждый – как напоминание, почему до сих пор держусь.

Следующей была палата для пожилых.

Там я задержалась дольше всего.

Старик по фамилии Эльван – один из тех, кто не терял достоинства даже в халате и с капельницей. Он знал, что у него рак, но не говорил об этом ни с кем. Только со мной.

Сегодня он держал в руках старую фотографию своей жены.

– Сегодня пятнадцать лет, как её нет, – сказал он, не глядя на меня. – Знаете, Бриэль… Она бы вас очень полюбила. У вас глаза такие же – будто сразу видят всё.

Мне не нашлось, что ответить. Только мягко улыбнулась и поправила его плед.

Часы тянулись, как мёд.

Я зашла в ординаторскую, подписала истории болезни, просмотрела назначения, сверилась с графиком. Бумаги – это был мой способ зацепиться за рутину. Если контролирую хотя бы документы – значит, всё ещё существую не как вещь.

Около шести я открыла шкафчик, переоделась, сложила всё в сумку. Привела в порядок волосы. Провела помадой по губам, чтобы не выслушивать что выгляжу как серая мышь. Лицо в зеркале было спокойно-отстранённым. Таким я научилась его делать.

Почти семь.

Время ехать домой.

А внутри – глухой, мерзкий ком.

Не хочу туда. Не хочу этого ужина. Этой роли. Этой клетки.

Но всё равно пошла.

Потому что, если не вернусь вовремя – звонок. Потом второй. Потом холодное лицо. Потом крепкие пальцы на запястье.

А значит – нужно ехать.

Нужно быть «женой».

Двор утопал в полумраке. Фонарь возле ворот мигал, будто тоже хотел исчезнуть. Я заглушила двигатель, но не вышла сразу. Просто сидела в машине, руки на руле, пальцы побелели от напряжения.

Вдох. Выдох.

Дом. Как сцена, где каждый вечер – один и тот же спектакль.

Открыла дверь и вышла. Сумка на плече тянула вниз, словно вместе с ней я несла собственную усталость.

Ключ щёлкнул в замке.

Я переступила порог – и сразу ощутила запах алкоголя. Виски, крепкий, резкий. Смешанное с его одеколоном.

Он был дома.

– Милааяя, вот и ты… – голос раздался с глубины гостиной. Я даже не успела снять пальто, как он появился в дверном проёме.

Рубашка расстёгнута до груди, волосы чуть растрёпаны, глаза мутные, но весёлые. Опасно весёлые.

– Почему так долго? – Он пошатывался, но подошёл быстро.

Сделала шаг назад, не успев снять пальто.

– Рабочий день, Антонио. Как обычно. – Голос был сухой, ровный. Я заранее знала: любые эмоции – как спичка в бензин.

– Ты красивая сегодня, – пробормотал он, приближаясь. – Такая строгая, хмурая… ммм, как я люблю.

Он обнял меня, руки сразу скользнули к пояснице и сжали крепче, не давая шанса выбраться. Слишком крепко. На грани боли.

– Не сейчас, ты пьян… – Я хотела остаться спокойной, но голос дрогнул.

– И что? Зато честный. – Он прижался губами к моей шее. – Ты моя. Хочу тебя.

– Отпусти… – прошептала с ноткой усталости.

Он резко отстранился, посмотрел на меня с улыбкой, но глаза были пустыми.

– Что с тобой? Всё время дёргаешься. Словно я тебе не муж, а палач. – Он склонился ближе, шепча с почти детским упрёком:

– Или ты забыла, кто вытащил твоего брата из тюрьмы, а твою семейку – из грязи?

Это было как пощёчина.

Но я не ответила.

Просто стояла.

Смотрела мимо.

И позволила пальто соскользнуть с плеч.

– Вот так, – выдохнул он и, не давая мне даже возможности подумать, принял жест за согласие и поднял на руки, неся в спальню.

Даже не верится, что раньше я любила его. В начале нашего брака – искренне, по-настоящему. Он показался мне надёжным, сильным, взрослым. Антонио был заботливым, внимательным, умел слушать и говорить так, что внутри становилось тепло. Я восхищалась им. А после растаяла и позволила своим чувствам накрыть меня с головой.

Но со временем всё изменилось. Незаметно. Сначала – резкий тон. Потом – придирки.

Он начал раздражаться от моего смеха, говорил, что я слишком эмоциональна, шумна, будто ему мешает даже мой голос.

Первый раз, когда закричал, я испугалась. А он – будто вкус ощутил. Ему понравилось это: как сжимаюсь, как замираю. Он почувствовал власть.

А когда впервые поднял руку – и я не ответила от шока, не ушла, не закричала – это только усилило его ощущение силы.

Антонио понял, что может.

Что никуда не денусь. Что я – его.

И с тех пор продолжал.

Я уже не была для него человеком. Только телом. Удобным. Безмолвным. Без воли.

А уйти не могла. Он спас моего брата. Вытащил семью из грязи. Я словно была в долгу. И поэтому терпела. Хоть внутри от него воротило. Раз за разом он повторял, что я ничто, что после него на меня уже никто не посмотрит, и продолжал издеваться.

Я не сопротивлялась.

Было поздно.

Было бессмысленно пытаться что-то сделать. Каждое сопротивление делало его более жестким, действия резкими, а самочувствие после – более болезненным.

Он засмеялся, понёс вверх по лестнице, прижимая к себе.

А я только смотрела в потолок.

Считала шаги.

Каждый – как отсчёт.

До момента, когда всё закончится.

И начнётся новый день.

Где снова надену халат. И буду дышать.

Он кинул меня на кровать, начиная стягивать одежду, а я лишь считала в голове, чтобы отвлечься от всего и отключиться.

Когда всё закончилось, он откинулся на спину, выдохнув громко и тяжело, будто только что освободился от чего-то.

Я лежала рядом, не двигаясь.

Платье, которое он не захотел полностью снять, скомкано где-то на уровне талии. Простынь сбилась. Кожа ещё помнила его грубые пальцы. Губы – вкус виски и нетерпения.

Он уже спал.

Рядом.

С ровным дыханием, с раскинутой рукой, как будто был доволен. Успокоен.

Я же смотрела в потолок.

Там не было ничего. Только трещинка в левом углу, которая становилась заметнее каждый раз после… таких вечеров.

Мои глаза жгло. Но я не моргала. Не шевелилась.

Слеза, предательски тёплая, скатилась по щеке и исчезла в подушке.

За ней – вторая.

Потом третья.

Я не всхлипывала.

Не сжималась.

Просто… текла.

Молча.

Пусто.

Внутри что-то ломалось по чуть-чуть.

Тихо, как будто специально, чтобы не потревожить его сон.

Так проще. Не чувствовать. Не думать. Просто быть телом, которое «принадлежит».

Я встала тихо, стараясь не потревожить его. Чтобы он не проснулся и не решил сделать это снова.

Оказалась в ванной. Закрыла за собой дверь, включая лампу над зеркалом.

Ощущение холода было единственным, что я могла почувствовать. Сняв с себя платье, медленно опустила его на пол.

Зеркало. Оно всегда отражало что-то чуждое.

Моё лицо, мои глаза, мои руки.

Я посмотрела на себя и сразу же встретила взгляд, который не хотела видеть. На шее – едва заметный след от его поцелуев, больно щипавших кожу. На плечах – пятна, от которых не могла избавиться.

Моё отражение не говорило ничего. Оно молчало, как и я.

Провела рукой по руке, чувствовала, как болезненно реагирует кожа – это были новые синяки. Мелкие, но отчётливо видимые. Это следы от его пальцев, которые сжимали меня слишком сильно.

Я заметила, как одна линия на бедре ещё не исчезла – свежая, только оставленная.

Стиснула зубы. В зеркале видела не себя, а чужую женщину – женщину, с которой никто не захочет связать свою жизнь, которую он может тронуть, обидеть, и она не скажет ни слова в ответ. Время от времени она просто будет смотреть в зеркало, как сейчас, не чувствуя себя человеком.

Я включила душ. Тёплая вода покрыла кожу, смывая тяжесть, но не позволяя забыть.

Слёзы, которые сдерживала, медленно стекали по щекам, смешиваясь с каплями воды. Но я молчала. Молчала, потому что не было смысла говорить. Вся эта пустота была неизбежной, как дождь, который ты не можешь остановить.

Пока вода смывала следы его, я снова ощутила, что просто не выдерживаю.

Просто не могу с этим больше быть.