Глава 3. Литвин

Грудь сдавливало. Словно через плечи на нее надели тугой железный хомут, усыпанный десятками мелких шипов. Каждый вдох давался с трудом, и Литвин, свесив с кровати голову, перехватывал воздух отрывистыми, хриплыми глотками. Приступ «легочной» начался под утро – от сырости саманного дома, запаха плесени и чертовой пыли, забившей все бронхи. Последний раз он задыхался три года назад в Москве, когда «легочная» неожиданно (а она всегда не ко времени) настигла его на конспиративной квартире анархической группы Фрадиза. Перед подготовкой к акции вся группа сидела за столом, а он, с приступом, так же лежал на кровати и, задыхаясь, пытался отговорить товарищей от завтрашней операции.

– Карлов, – Фрадиз, приподнявшись над столом, с сожалением посмотрел на задыхающегося, – вы бы лучше силы поберегли. Маша, сделайте ему еще отвара!

– Не ходите, – тяжело от нехватки воздуха произнес Карлов, – без меня не справитесь.

– Милый Карлов, – Маша протягивала ему в железной кружке отвар чабреца с медом, – вы не беспокойтесь, нервничать вам нельзя! Мы справимся. – Она перевела взгляд на вытянувшегося за столом Фрадиза, и тот утвердительно кивнул.

Не справились.

В самый ответственный момент, когда требовалось перегородить дорогу и застопорить движение генеральской кареты, все пошло не так. Фрадиз, сидевший на козлах под видом кучера, наехал полозьями с разгону на сугроб и завалил возок на бок. И вместо неожиданной (в этом и состоял план) бомбовой атаки вышла кутерьма. Из дверей возка кубарем вывалились господа-анархисты, держащие в руках так и не зажженные фитили с гремучей смесью. Охране генеральской понадобилось меньше минуты, чтоб все они оказались вдавлены лицами в грязный снег.

– Молодые все, – генерал Алтурьев удивленно разглядывал девушку-анархистку. – Сергеев, убери колено, пусть встанет.

Машу подняли, и она, спокойно глядя в глаза Алтурьеву, сказала:

– За нас отомстят!

– Кто? – в очередной раз удивился генерал. – И за что? Впрочем, вы сами, наверное, не знаете… Уезжаем, Сергеев. – Он задумчиво покачал головой и пошел к карете.

«Легочная» прошла на третьи сутки, а на четвертые Карлов исполнил обещание Маши. Карета взорвалась в аккурат перед банями – так и не успел помыться генерал Алтурьев, сатрап и убийца свободных людей, анархистов и других революционеров. В тот же самый день, четвертый после приступа, Карлов стал Баргау сом и уехал на поезде в Санкт-Петербург, получать новое задание… Три года прошло, столько имен сменил, столько акций выполнил, за стольких людей отомстил, а «легочной» хоть бы хны – нет разницы, Литвин ты или Татарин, товарищ или господин. Задушит и не спросит.

К новому псевдониму привыкать долго не пришлось. В Омске документ состряпали, в ячейке легенду написали, и теперь он Литвин Артем Андреевич, мыловаренных дел специалист, направлен в Акмолинск по коммерческим делам. Литвин так Литвин, согласился он и через Петропавловскую ветку добрался до Акмолинска. Основным делом было, конечно, не мыло. Мыло так, для отвода глаз любопытствующих и жандармского управления. Да и не разбирался он в мыле особо: ну жир топят, варят, парят, к акие-то ароматы кладут, сушат, в этикетки красивые оборачивают, но на этом его знания и заканчивались. Не это важно, а дело основное – главное задание! Вот только приступить к нему никак не мог – «легочная», будь она неладна.

Литвин натужно выкашлялся и вытер рот. На тыльной стороне ладони алела полоска крови. Он достал из кармана платок и отер руку. Не хватало еще помереть здесь, на окраине империи. Сама империя жива, а он, столько сил и времени отдавший для борьбы с ней, помрет в богом забытом месте, посреди бескрайних желтых степей, самана и камыша, и что самое плохое, так и не выполнив задания ячейки.

В дверях показались тени, и сквозь висящую вместо двери штору он услышал голоса.

– Может, к Байдалину его, в уездную? – спросил хриплый голос. – Уколы какие… Хотя бы временно? Или лучше врача сюда. Помрет же! Денег с кассы возьмем. Почков пусть выдаст!

Собеседник хриплого немного подумал и шепотом произнес:

– До дохтора? Сойдет!

Литвин, правой рукой схватившись за спинку кровати, приподнял себя на подушку.

– Что за Байдалин? – строго спросил он. – Врач местный?

Занавеска в проеме сдвинулась влево, и в комнату, наклоняя головы под дверным косяком, зашли двое. Оба русые, плечистые, рубашки кушаками подвязаны, а поверх рубах – пиджаки. Первый, что с хрипотцой в голосе, в кулак откашлялся – кулак размером с кузнецкую наковальню. Второй за железную кровать схватился – чуть перекладину не вырвал, и не помеха ему, что на левой руке трех пальцев нет, как краб клешней держит. Литвин сам просил девок и студентов в помощь не давать, из рабочих лучше помощники. Вопросов мало задают, при деле пользы больше.

– Феодос, – беспалый кивнул на своего друга, – до дохтора предлагает. Вы ж тут того… А мы потым як? – Он не мигая смотрел на Литвина, словно оценивал, сколько тому времени отмерено еще жить.

– К доктору, конечно, – подтвердил хриплый, – с Нестором всё сделаем!

Литвин без сил сполз с подушки и лишь кивнул в ответ.

Доктора привезли быстро. Уездная больница, стоявшая со стороны Купеческого квартала, находилась недалеко, и Нестор бегом, не останавливаясь ни на минуту, успел получить деньги от Почкова и минут за десять до открытия больницы уже был возле дверей врача.

– Дышить дурно, – сообщил он доктору, – як жаба в грудях свистит!

Байдалин только и успел переодеться из халата в черный драповый костюм и захватить с собой медицинский саквояж, как Нестор уже заталкивал его в нанятую бричку.

– Спокойней, спокойней! Если так торопиться, то забуду чего-нибудь! – рукой приостанавливал его врач.

– Што там? – удивленно посмотрел на рыжего, с очень светлой, практически белоснежной кожей врача Нестор. – Сбегаю, если што! Помирает! Шибчей!

Больной и вправду умирал. Закончивший Томскую медицинскую академию земской врач Байдалин Темирбай Тулегенович еще раз прослушал грудь Литвина и переставил табурет ближе к окну. Вздохнул, вытер ладони о суконное полотенчико и, приподняв белесые брови, заключил:

– Чахотка, господа! Если я и могу быть в данном случае чем полезным, то не в Акмолинске!..

– А где? – нетерпеливо перебил его Феодосий. – Куда его?

– В Санкт-Петербурге на кафедре хирургии у профессора Мелчикова или хотя бы в военном госпитале Оренбурга… А здесь – увы и ах. Впрочем, лучшее, что вы можете сейчас сделать больному… – он посмотрел на двух сопящих перед ним людей, – это вынести его на свежий воздух. Здесь, в комнате, ему только хуже. Хотя какой у нас воздух. Ему бы в Пятигорск или в Ялту…

Нестор, выпучив глаза, смотрел то на лежащего в испарине Литвина, то на рыжего доктора, то на Феодосия, словно не понимая, о чем идет речь.

– Куды Ялта, – наконец выдавил он, – не доедеть!

Байдалин, захлопнув свой саквояж, задумчиво затеребил пальцами по бронзовому шпингалету замка.

– Не в моем праве советы такие давать, – прекратив барабанную дробь, сказал он и поднялся к выходу, – но раз других вариантов нет… Акулина, знахарка, в городе живет. Сам не знаю, не встречался. Но говорят, сильна… Впрочем, решайте сами. Я вам этого не говорил. Прощайте.

В дверях доктор остановился и слегка замешкался, будто хотел еще что-то добавить, но вместо слов раздались очередная барабанная дробь и невнятное бурчание.

Феодосий, расстегнув все пуговицы на воротнике, словно не Литвину, а ему было душно и жарко, присел на освободившийся табурет. Осторожно потрогал лоб Литвина и присвистнул – горяч, как печка!

– Во дела-то! – хрипло ругнулся он, добавив пару матерных слов. – Во дела… И что?

– Ялта?

– Да какая Ялта! Ты хоть знаешь, где это? У нас через три дня акция. Какая Ялта… – Уткнув лицо в ладони, Феодосий чуть ли не зарыдал. – Этот уже под городом стоит. С ним три десятка конных. Всем оружие раздали. Через три дня на город двинут. Какая, черт возьми, Ялта!

Нестор прищурился. Зажевал свой ус. Жевал, впрочем, недолго, перебирая вслух имена.

– Ага! Знаю тую Акулину, – он поднял свою клешню с двумя пальцами, – за шкирку приведу! – Схлопнув пальцы в кольцо, он показал, как сделает, и выбежал из дома.

В слободе к бабке Акулине относились по-разному. Кто считал ведьмой, кто сумасшедшей, кто блаженной, но сводились все мнения к одному: лечить она умела! Да и какая бабка – женщина еще. Ходит только как бабка. Платок туго на голове завяжет, черные юбки да платья с мелкими пуговками рядами застегнуты – не разберешь ни фигуру, ни возраст. Мужика у нее нет – значит, бабка, сколько лет бы ей ни было. Лечила Акулина травами, отварами да шептаньем. Лет пять назад появилась, когда с Вятки народ гуртом в степи повалил. С обозом пришла, как и где поначалу жила – непонятно. Но вскоре под Шубинской сопкой поселилась, в доме, где казак Савелий помирал. Ухаживала за ним. Выходила. Затем за другим казаком, за третьим… Все, правда, недолго жили после ухаживания, но разве кто это помнит. Лечит – и все тут! За все берется. Говорят, даже лепру может отшептать.

Феодосий от неожиданности вздрогнул, когда Нестор Акулину силком в комнату втолкнул. Та руки растопырила, платок с головы ее слетел, огненные волосы по всей комнате разлетелись – озарили стоящий полумрак, как кометы с неба посыпались искрами. И не бабка вовсе. Глаза злые, дикие. Нестор руку потирает, на пальце след от укуса. А Акулина на Литвина только взглянула, орать стала – точно ведьма!

– Ды не ори ты! – Нестор замахнулся на нее рукой. – От шаленая… Вишь, помирает!

Акулина, как лиса, спину выгнула, из-под бровей зыркнула на Литвина и коротко сказала:

– Сатану лечить не буду! Пусть издыхает!

– Ды яки сатана-то? – спохватился Нестор, по инерции вновь замахиваясь рукой. – Всю дорогу одно и то же. Сатана и сатана! Мыло варить приехал! Мыло! Чуешь?

– Сатанинское мыло? – усмехнулась Акулина. – Таким мылом черти в аду людей моют – с кожей, до костей чистит. Не буду лечить!

Феодосий, молчавший все время, внимательно разглядывал знахарку. Она даже показалась ему красивой – и зачем себя в тисках старческих зажатую держит? Глаза живые, вон как сверкают. И родинка на щеке как мушка держится. Не бабка совсем!

– Ты нам помоги, – вздохнул он, поднимаясь со стула, – товарищ живым нужен! Поможешь? Без него мы никто. Сатана он или черт, это тебе решать, для нас он старший друг. Понимаешь? Без него еще хуже будет, черти в аду ангелами покажутся.

Акулина подошла к Феодосию, доставая ему ровно до груди, и подняла взгляд. С минуту молча смотрели друг на друга. Затем знахарка наклонилась к Литвину, бледному, с дыханием, похожим на свист, и приподняла его веки. Глаза умирающего закатились далеко вверх, обнажая белые, без кровинки, глазные яблоки. Акулина взяла его руку и потерла запястье. Затем, сжав пальцами пульс, надавила другой рукой на грудь. Литвин прерывисто задышал и открыл глаза. Сквозь идущие из груди хрипы изредка вырывались чистые вздохи.

– Не смогу, – поджав губы, сказала она, – болезнь эту не смогу отшептать. Да и травы тут не помогут. На день смогу поднять! А дальше вашего сатану пусть земля забирает. Выйдите все из комнаты только!

Феодосий подтолкнул Нестора к выходу и задернул за собой занавеску.

Закурили махру, выпуская дым то вверх, то вбок, а то просто проглатывая, давясь горьким самосадом. Сразу за домом, где помирал Литвин, шла дорога от Грязного булака в город. По ней после Черного брода заезжали все обозы и оказии, идущие с севера. Дом Литвину взяли специально на выходе из города, не на самой окраине, а на дороге, чтоб при случае сразу уйти незамеченным. Вокруг стояли такие же саманные хаты с покатыми крышами, покрытыми накиданной сверху соломой.

Рядами, кривыми улицами застраивались переселенцы из Малороссии. На другой стороне селились, подпирая друг другу стены, тамбовские крестьяне. Эрзя с мокшей делили самый дальний край слободы – Мордовский. Там дома были посажены вперемешку: не разберешь, где улица, а где проход, где огороды пошли, а где порожек дома. Собьешься с дороги, во двор зайдешь, а там на тебя или пес с цепи кинется, или того хуже – с топором пьяный хозяин. Что Феодосий, что Нестор без нужды особо по Мордовскому краю не шастали – улиц мало, зато переулков много, и за каким тебя ждет напасть – неизвестно. Народу в слободе в последнее время набилось много. Черт пойми, кто и откуда. По говору тоже не всегда понятно. Вроде бы человек спокойный, а рожа убийцы! Кто в Акмолинск трудиться приехал, а кто от сыска беглый – не сразу в толк возьмешь.

– А коли не подымет? – раскуривая новую махорку, задумался Нестор. – Ей-то шо, щас скажет – день поживет, а потым ищи ее – рыскай! Если не подымет? А?

– Заладил! – Феодосий сапогом покрутил по земле, туша самокрутку. – Поглядим! Вон тот караван не Халила? – он показал на дорогу, по которой шли три верблюда. – Это он когда, давно же уходил?

– Халил, – подтвердил Нестор, – я с ним уже дважды беседы вел. Вроде бы он согласный за народ, а потым за старые песни.

– Эт ж какие? – нахмурился Феодосий. – «О Аллах»?

– Да не! – Нестор махнул рукой Халилу и прокричал: – С приездом! Вечором загляну!

– А какие? – не унимался Феодосий.

– Шибко он интяресный. То про какие-то деревья талдычит, то про луну над пустыней, то однажды сказал мне: ваша, мол, партия мне нравится, но больно колейка у няе узкая. Не все, мол, влезуть. Я, говорит, вот пока помещаюсь, вы рядом, а как уже станет тесно, дык в обочину скинете.

– Нужен он нам, – прохрипел Феодосий, – поговорю с ним. Через три дня его верблюды понадобятся. Посмотрим, какая у нас дорога с ним выйдет.

Акулина, снова умотанная в черный платок, вышла на улицу. Сложив руки на груди, сказала:

– Все, что могла, сделала. Сатана жить сутки будет. Дальше опять шептать нужно. Но с каждым днем ему будет хуже.

– Ты уж помоги, – Феодосий попробовал взять за руку Акулину, но не вышло: знахарка сурово взглянула на него и отдернула локоть. – Не может он долго в постели валяться. Дела у нас.

– Дела у вас… А он еле живет, – знахарка покачала головой. – Завтра приду. И к степному лекарю его надо везти. Я шептать долго не смогу. Сознание уйдет, тело останется – как кукла станет.

– А у тых што? – дожевывая самокрутку, спросил Нестор. – Свои какие зелья?

– Баксы! – кивнула она и, приподняв юбку чуть повыше, перешагнула через лужу. – От Северного выгона недалеко живет, он эту болезнь знает.

Феодосий взглянул ей вслед и в очередной раз сам себе сказал: «Красивая, чертовка».

Очнувшийся Литвин уже сидел за столом и что-то чертил на бумаге. На доводы Нестора и Феодосия отмахивался, то и дело толкая себя в грудь, словно поправлял в ней сбившийся механизм.

– На улице лежать не буду! Сколько глаз? Со всех сторон меня видеть будут! И так шороху навели. Врач еще этот…

– Того? Ликвидировать? – спохватился Нестор. – Я щас!

– Зачем? – поморщился Литвин, ненароком уже подумывая, что все же двоих рабочих он зря попросил, не мешало бы студентом эту дуболомость разбавить. – Зря его привезли. Деньги из кассы взяли. А эта? Знахарка…

– Акулина, – подсказал Феодосий.

– Сатаной меня все звала. Знает что?

– Сказали, мыло вы приехали варить, – в маленькой комнате Феодосий все никак не мог найти себе место и стоял в дверях, – причитала, что от этого мыла черти в аду веселятся.

– Даже так? – ухмыльнулся Литвин. – Занятная барышня. Бабкой притворяется. Беглая?

– Проверить? – снова предложил свое участие Нестор. – Я щас!

Литвин ничего не ответил, лишь на сухом скуластом лице заиграли шишки желваков.

– На ноги подняла и ладно! – Он пододвинул листок бумаги поближе к подслеповатому оконцу, затянутому бычьей пленкой. – Ничего не видно!

– Так ненадолго… – В голосе Феодосия зазвучала такая хрипота, что на миг показалось Литвину, будто его болезнь перекинулась на этого здоровяка и теперь его легкие сжимают стальные, острые как бритва обручи.

– На сколько? – Литвин в упор посмотрел на Феодосия. – Сколько у нас есть времени?

– Сутки! Дальше хуже станет.

Тяжелый удар ладони по столу чуть не опрокинул лампадку, прикрытую красным сукном. Лист бумаги, подлетев к подоконнику, прилип к бычьему пузырю.

– Не успеем подготовиться толком, – тихо сказал Литвин, – банк с наскока брать придется. С Имановым надо обсудить! На сегодня с ним встречу назначить нужно, до завтра определиться. Феодосий?

– В трех часах от города стоят. Если сейчас выйду, к вечеру приведу.

– Нестор, – Литвин оторвал листок от бычьего пузыря и, отодвинув лампадку, положил его на стол, – а мы тут с тобой план города накидаем.

Из-за проклятой хвори все летело в тартарары. На понедельник назначенная акция срывалась. Обложить банк бомбами и взорвать его – дело не одного дня. Без подготовки, без данных и плана отхода. Сумеет ли? А если нет? Рисковать или отложить акцию? Выбора нет, болезнь лишь корректирует действие, а не отменяет его.

Иманова вооружить он успел – не всех сарбазов, правда, а половину. Но тащить сотни верст ружья – это не муку на продажу к ярмарке поставить. Хорошо еще, сам Иманов от Тургая до Акмолинска дороги контролирует, обходы казачьих застав знает. А так бы на первой и погорели. Ясно, что казаки церемониться в степях не будут. Ружья – себе, курьера – в расход. На Кавказе дела, говорят, получше обстоят, абреки многие за демократов. Один Коба чего стоит с отрядами своими. А здесь… Здесь покамест только Иманов, на него ставку решили сделать. С другими не договориться – каждый свое одеяло тянет на себя. Да… Степь не Кавказ и не Поволжье даже. Подпалить чтоб, много мыла надо… Откуда все-таки Акулина про мыло узнала или так ляпнула?..