Дина ехала домой

Она любила эту дорогу, под стук колёс так хорошо думается и спится. Чай, хорошая книжка и покой целых три дня. Обычно на соседей Дине везло, а может, сказывались её уживчивый характер и умение с удовольствием слушать людей. Вот и на этот раз ничего не предвещало каких-либо неудобств. Наверху, по-видимому, на всю дорогу лёг отсыпаться в наушниках худенький студентик, а напротив расположилась молодая семья. Дине сразу понравилась и эта совсем ещё юная женщина в лёгкой блузочке и длинной льняной юбке, уже не скрывающей беременности, и молодой стройный мужчина с аккуратной русой бородкой и добрыми синими глазами. Светлые волосы, что у женщины, что у мужчины, прихваченные на лбу сплетёнными верёвочками, аккуратными густыми прядями ложились на плечи. Были они тихими, словно из другого мира, где любовь и понимание, где мужчина – это Мужчина, а женщина – Женщина. Просто и ничего лишнего. Маленькая дочка лет трёх тихой мышкой проскользнула в уголок возле окошка. Два её хвостика торчали вверх и казались смешными рожками. Этим девочка была похожа на её Аллочку, доченьку, у которой много лет назад росли точно такие же хвостики. Вспомнилось, как однажды они повстречали старенькую бабушку с клюкой. На старушке была ситцевая юбка в меленький цветочек, такой же длинный фартук и велюровый потёртый кожушок. Дина почувствовала, как ладошка дочки сжалась в её руке.

– Мама, смотри, БАБА-ЯГА!!! – прямо в лицо бабушке с восторженным ужасом крикнула малышка и показала на неё пальцем.

Как же было неловко! Пробормотав запоздавшее «извините», Дина нарочно громко стала пояснять, что это хорошая бабушка, добрая бабушка… Сейчас смешно.

Расположились. Дина – пассажир со стажем. Занесло её на север ещё в конце девяностых, хотелось подработать, ремонт в квартире сделать. Тогда её зарплата на земле была пять долларов, да и то задерживали на несколько месяцев. Сейчас самой не верится – как жили? Когда уезжала, думала, на пару лет… А ничего, помыкалась, правда, вначале, но потом устроилась по специальности, работает учителем начальных классов. В этом году снова были первоклашки. Ребятишки шумные подобрались, неугомонные. Но Дине Андреевне не впервой укрощать, добилась-таки, чтобы на уроках была тишина и внимание, стоило ей только строго посмотреть на бузотёров. К концу учебного года бегали за ней, как утята, смешные такие. Вот выпустит их – и на пенсию. Хорошо, что на севере пенсия у женщин в пятьдесят, правильно это. Дина вздрогнула от резкого пронзительного визга. Кричала девочка.

– Что, что случилось? Родители спокойно:

– Лариса, здесь нельзя кричать.

Лукавые глазки девочки поглядывали на тётю: «Что скажешь?»

Дина отвернулась, лучше не вмешиваться. Но это было только началом. Всю дорогу это несносное дитя доставало всех вокруг: маму, папу, её, Дину, а также проводниц, соседей и даже мальчишку в наушниках на верхней полке. Надо отдать должное, девочка была не по годам смышлёной, но успешно скрывала это глупым безразличным взглядом голубых глаз. Раздражала не активность девочки, а её вредный неуправляемый характер. Иногда папа, жалея жену, забирал дочку и шёл гулять по вагону. Тогда издалека были слышны шум, крики, восклицания пассажиров. Ещё в первый день пути Дина, возмутившись тем, что Лариса стала кулаками бить маму по лицу, попыталась поговорить с маленькой негодницей по-хорошему, но та, не дослушав, убежала к соседнему мальчишке. Ненадолго. Вскоре послышались его плач и окрик родителей:

– Да заберите вы свою девчонку, наконец. Покоя от неё нет!

Родители девочки в споры не вступали, извинялись и забирали своё чадо к себе. Дина уже рассмотрела, что лицо женщины выражало не спокойствие, а какую-то безграничную усталость. Все эти «не хочу», «не буду», швыряние игрушек, постоянные капризы, а главное, неожиданные визги действовали на нервы ужасно, и Дина вдруг поняла, что в аду не черти людей допекают, а вот такой один противный чертёнок.

На третий день Дина встала рано. Весь вагон ещё спал, можно спокойно умыться, а потом смотреть в окно и пить крепкий чай с российским сыром. Хорошо и спокойно! После чая Дина занялась собой, и это тоже был многолетний ритуал: открыла пудреницу с зеркальцем, достала косметичку. Через пару минут её чуть раскосые прозрачные глаза цвета зелёного винограда, очерченные чёрными ресницами, стали колдовскими. Она взяла расчёску и принялась делать начёс. С поезда к своим она сойдёт свежей, красивой, элегантной, как всегда…

Проснулась Лариса, потребовала кашу. Сонная мама сделала ей кашку быстрого приготовления и стала кормить ребёнка. Но маленькая вредина уже кричала: «Не хочу кашу, не хочу, живот болит! Ой-й, ой-ёй-ёй!» Мать молча убрала всё со стола. Но девчонка уже требовала чипсы (живот у неё болит!) и, получив их, со злорадством стала показывать Дине язык: «Что, съела? Вот тебе!»

Дина к тому времени сделала начёс, но волосы ещё не пригладила, не уложила, и они чёрным густым облаком довершили образ. В этот момент маленькая бестия набрала воздух, и Дина вдруг поняла, что сейчас вагон содрогнётся от очередного визга. И тогда, пригвоздив девчонку тяжёлым взглядом, Дина, глядя ей прямо в глаза и чеканя каждое слово, произнесла:

– Ты… знаешь… кто я? – и, дождавшись отрицательного ответа, смотря всё ещё не мигающими глазами, она продолжила: – Я – Баба-яга!

Девочка от ужаса прижалась спиной к маминому животу, ручка её сжимала пакет с чипсами и дрожала.

Дина, не отводя злого взгляда, медленно договорила:

– И если… ты… ещё раз закричишь, Я… ТЕБЯ… – и лязгнула последним словом: —СЪЕМ!!!

До конечной станции никто больше эту девочку не видел и не слышал.

Ру́салка

О-о, это целая история, и случилась она давно.

Впервые упоминают о нашем селе ещё в документах восемнадцатого века. В старых записях говорится, что на левом берегу Днестра находится людное село, где живёт около пяти тысяч жителей, есть две паровые мельницы, несколько лавок и базары, ведётся добыча глины.

Кто здесь только не поселился – казаки, молдаване, евреи, украинцы… Предки построили православный храм и две школы – классную и церковно-приходскую, так что наш народ грамоте обучался. В начале прошлого столетия сюда стали переезжать русские – целыми семьями, с ребятишками и немудрёным скарбом. Были они все как на подбор синеглазыми, русыми. Может быть, поэтому, а может, по другой какой причине, место у реки, где они осели, и пляж стали называть Ру́салкой.

На Ру́салке всё и закрутилось.

Жил в то время в нашем селе паренёк по имени Антоша. Мама умерла в ту минуту, когда сынок появился на свет, а Трофим, отец его, помыкался-помыкался да и женился. У новой жены своих детей девять, да дочка родилась, вот бабушка Антошу и забрала к себе. Несладко было мальцу, познал он крайнюю нужду, работать приходилось много – жизнь заставила. Открыл Антон для себя истину: воля и труд – дивные всходы дают. Потому всему научился – и в поле работать, и на винограднике, умел и печку сложить, и обед сварить.

Пошёл пареньку шестнадцатый год. Поднялся Антоша, что молодой дубок: стройный, крепкий, волосы волнами, лицо загорелое, на верхней губе тёмные усики пробиваются, а глаза зелёные – как лист ореховый. Девушки на него стали заглядываться, только он всё отшучивался или, того хуже, внимания не обращал.

Собрался как-то Антоша на Ру́салку на вечерний клёв. Расположился за ивами во-он перед тем поворотом. Кинул донки под другой берег в яму и стал ждать. Лето было жаркое, только ночью и спасение. На речке хорошо – тишина, ни ветерка, ни движения. Уже луна поднялась и спокойно рассматривала село, и плавни, и лес вдалеке. Антоша покусывал травинку и думал, что на неделе снова ему на работу в Одессу идти, к дяде Савве в трактир, хоть в последний раз и зарекался. Зовёт тот его, лишние руки нужны, а у Антоши опыт. Да и денег хорошо бы чуток заработать, ботинки купить – эти малы, и бабушке новую душегрейку не помешает.

Антоша любовался светлым лунным небом и звёздами, рассыпавшимися по всему небосводу. Вдруг его насторожил всплеск, там, у берега, с другой стороны пляжа, где низко склонённые ивы купали в воде свои ветки. Может, сом хвостом? Вот опять. Антон пружинисто вскочил, стал всматриваться. От тёмных деревьев кто-то тихо заскользил к середине реки. И Антон увидел, что это никакой не сом, а девушка! Она плыла в серебряной дорожке, плескаясь в бесконечных волнах реки, то ныряя, то ложась на спину, то подставляя лучам луны своё лицо. Нежный радостный смех зазвучал над водой и отозвался в душе паренька трепетным волнением. «Верно, русалка купается», – подумалось Антоше, и он перекрестился.

Девушка подплыла к пляжу, осторожно ступая, вышла на берег, не замечая затаившегося среди деревьев юноши. Она повернулась к нему спиной и, чуть наклонившись, стала выжимать свои длинные волосы. Освещённые небесным светом точёные руки и плечи её, казалось, были из мрамора, прилипшая к телу белая рубашка до пят не скрывала плавных изгибов тела – тонкую талию, округлые бёдра и тёмную полосочку чуть пониже спины… В горле у Антона пересохло, он смотрел не дыша и дрожа от волнения. Девушка откинула назад косу, скрылась в темноте деревьев. Одевшись, она стала подниматься по тропинке в село.

Воскресное утро было славным, звонили колокола. Мужчины и женщины с детьми шли на службу. У порога останавливались, крестились, заходили в храм. Антоша сразу её приметил: ладная, в белой косыночке и блузке, украшенной прошвой и пышными рукавами, в синей юбке с защипами понизу, она была похожа на фарфоровую статуэтку, какую Антоша видел у дяди Саввы. Ночное воспоминание залило румянцем смуглые щёки, но, сообразив, что там, на речке, он был для девушки невидим, посмел-таки взглянуть ей в глаза. Яркая синева ослепила его, зажгла сердце, ласковый взгляд согрел душу. Стало светло и радостно и отчего-то тревожно.

Этим же вечером собралась молодёжь на гулянье, на жок¹. Музыканты, задвинув на затылок шляпы, играли. Юноши и девушки, образовав круг, взявшись за руки, неслись в пляске. Задавая бешеный ритм, бил по большому барабану Георгий Сырбу, дробно водил смычком по скрипочке Беня Фишман, дул в най и озорно подмигивал Петро Романенко, бегали ловкие пальцы Василия Соломона по клавишам новенького аккордеона. Парни подходили к музыкантам, давали им монеты, громко называли имя и фамилию девушки и заказывали для неё танец – это было приглашение. Пара начинала, за ними входили в круг и другие. После каждого танца всё повторялось: девушки хихикали и подталкивали подруг, парни, собравшись с духом, приглашали то одну, то другую красавицу, и так продолжалось веселье. Вот и Антон набрался смелости и пригласил эту светловолосую девушку, повёл её в танце, закружил. Была она лёгонькой, невесомой, послушной ему и непривычным для неё поворотам и стремительным движениям молдавского танца.

С жока шли всей гурьбой – провожали новых знакомых домой, на Ру́салку. Смех, шутки, разговоры. Антон у какого-то двора сорвал цветочек, протянул незнакомке:

– Это тебе.

Всё узнал про неё: и что Елизаветой зовут, и лет ей уже девятнадцать; живёт она со своей роднёй, а мамы-папы нет. Ещё узнал, что девушка просватана за Филиппа, мужика взрослого – лет тридцать ему, – но хорошего, хозяйственного. Скоро и он сюда с роднёй приедет, а там и свадьба не за горами.

Разговорились, словно сто лет знали друг друга. Антон – о своей жизни, она – о своей. Сами не заметили, что отделились от остальных, дошли до речки. Вспомнилось Антоше, как стояла Лиза вчера на этом месте нагая, и у него снова – кровь к щекам! Хорошо, что темно. Тут Луна-сводница Лизе лицо осветила: смотри, показывает, какой неземной красоты девушка! Антон прикоснулся рукой к выбившейся светлой прядке, легонько поправил и, больше не в силах совладать с собой, прильнул жаркими губами к девичьим губам.

Через день Антон ушёл в Одессу на заработки. Накануне на Ру́салке попрощался с Лизой. Взял её за руки, прижался к ним лицом.

– Дождись меня, Лизочка, Богом прошу, не выходи замуж!

– Ну что ты, Антоша, я покойному отцу обещала, как не выходить… – А сама ладошкой по его склонённой голове, по плечам гладит, жалеет. Антон и не заметил, как Лиза у сердца его оказалась, обнял её крепко, выпускать не хочет.

– Не надо! – Девушка отстранилась, поправила кофточку, прошептала: – Нельзя… так и до греха… – Помолчав, проговорила: – Послушай меня, Антоша. Всё равно нам не быть вместе. А в Одессе, поди, девушек много – так ты выбери себе самую-самую красивую. А там и женись. – Хотела Лиза было пошутить, что он мал для неё, да язык не повернулся, не был он таковым. А наоборот, поняла, что самостоятельный он и не по годам серьёзный. Ничего больше не сказала, перекрестила только: – Поезжай с Богом!

На том и распрощались.

В Одессе Антон, уже который год, работал половым в трактире. Тяжёлое ремесло, непростое. Обучался ему Антоша с десяти лет, когда дядя Савва, приехав навестить свою мать, Антошину бабушку, приметил шустрого хлопчика и уговорил забрать с собой. Вначале Антоша работал на кухне – подай-принеси. Смышленый мальчишка быстро научился при этом разбираться в названиях кушаний, и на следующий год его назначили подручным: он убирал со стола посуду, мыл полы, но главное, учился принимать заказы. И вот уже другой год, как половой Антоша работал самостоятельно. Бывало, по шестнадцать часов на ногах: заказы записывал, подавал блюда, рассчитывал, старался везде успеть, потому что единственный заработок половых – это чаевые. Иногда под утро засыпал прямо в трактире на столе.

Работа полового Антону не нравилась, тянуло его в село, на землю, на поля и виноградник, понимал – та́м его место! Но была у него мечта. Прочёл он как-то в газете об английском изобретателе Уильяме Говарде, который придумал для пахоты локомобиль, и теперь на полях Англии работало много таких машин. Слышал Антоша от переселенцев и о русском крестьянине Блинове, который изобрёл «вагон с бесконечными рельсами», что двигался, словно быки, три версты в час. Узнал он и о Джоне Старли, тот смастерил ровер «Скиталец», велосипед.

И стал Антон представлять, что не только в городах, но и в сёлах машины работают, чтобы тяжёлую крестьянскую жизнь легче сделать. Решил для начала соломорезку, потом дробилку для зерна купить – очень нужная вещь в хозяйстве, заработать на них денег, а после и до другого чего-нибудь дело дойдёт – вон сколько техники появилось! Ещё не то придумают!

Пора. Антон умылся, расчесал кудри, эх, посмотрела бы на него сейчас Лиза! Какая на нём белая мадаполамовая рубаха, пусть и жесткая на ощупь, зато глянцевитая и дышит хорошо, и белые штаны такие же. Рубаха навыпуск подпоясана красным шнурком с кистями, а за него заткнут бумажник для расчетов. Ах, Лиза-Лизавета! И подумать о тебе некогда, вот уж и первый посетитель: «Чего изволите?»

На Рождество бабушка передала гостинчик и записочку, что жива-здорова, ждёт его, внучка своего, а в конце приписала, вышла, мол, Лиза замуж за Филиппа, осенью свадьбу сыграли, как положено.

Этой вести и боялся больше всего Антоша – свет стал немил, всё из рук валилось. Но как-то переборол себя, приглушил боль потихоньку. А в село решил пока не возвращаться – всё-таки около ста вёрст пути, да обратно столько же – когда ж тогда деньги на мечту зарабатывать? Такое вот оправдание для себя придумал.

Три года пролетели, за это время дядя Савва трактир свой закрыл, зато рядом с недавно построенным оперным театром выкупил ресторан. Там Антон, одетый франтом, разносил блюда клиентам, и те называли его не иначе как официант.

Но однажды в апреле Антон отправился-таки домой, невмоготу стало, соскучился.

Хорошо дома, Серко выбежал из будки, запрыгал, лапы на грудь положил, щёки лижет – помнит, чертяка! Бабушка у печки по́ралась² – выскочила, руки в муке, обнимает, плачет от радости, удивляется, красивым стал, повзрослел. Так восемнадцать же стукнуло! Вышел Антоша в огород – благодать! Деревья в молодые листочки оделись, пригретая солнышком земля пахнет, дурманит, синичка поёт заливисто. Хорошо!

Антоша инструмент пересмотрел, грабли починил, лопату в воду опустил, чтоб черенок набух.

Сели вечерять. У бабушки пирожки – объедение. Тут и с творогом, и с маком. Антоша про жизнь в городе рассказывает, бабушка – о своём житье. Антоша всем интересуется, а о Лизе – ни слова! Не спрашивает. Бабушка терпела-терпела – не выдержала, заговорила первая:

– Лизавета-то овдовела, умер Филипп от инфлюэнции³, и полгода не пожили. Похоронила она мужа, а вскоре сыночка родила, окрестила Николаем, в честь своего отца. Славный такой мальчишечка, бегает уже.

Тут Антон и напрягся.

– Бабушка, а схожу-ка я на рыбалку? На вечерний клёв.

– Сходи, а как же. Чего ж не сходить? Самое время!

Антоши и след простыл.

– Какую же он рыбку без удочки-то поймает? – засмеялась про себя бабушка.