Глава 5

В следующем октябре, почти через полгода после своего восемнадцатилетия, Каупервуд был уверен, что больше не хочет служить в компании Уотермена, он решил уйти оттуда и поступить на службу в фирму «Тай и К^о», которая занималась банковским и брокерским бизнесом.

Знакомство Каупервуда с «Тай и К^о» произошло, когда он еще работал агентом по внешним сделкам у Уотерменов. С самого начала мистер Тай испытывал живой интерес к проницательному молодому посланнику.

– Как идут ваши дела? – добродушно интересовался он или спрашивал: – Наверное, сейчас вы стали получать больше долговых расписок?

Неустойчивое положение дел в стране, высокая инфляция, бурные дискуссии о рабовладении и другие обстоятельства предвещали непростые времена, и мистер Тай был уверен – хотя и не смог бы объяснить, почему, – что этот молодой человек заслуживает серьезного внимания. Он был слишком молод, чтобы разобраться в ситуации, но каким-то образом все понимал.

– Спасибо, мистер Тай, наши дела идут совсем неплохо, – отвечал Каупервуд.

– Вот что я вам скажу, – обратился к нему мистер Тай однажды утром. – Если эти волнения из-за рабства не прекратятся, то будут неприятности.

Негр-невольник, принадлежавший одному приезжему с Кубы, был похищен и освобожден, поскольку законы Пенсильвании давали право на свободу каждому негру, попадавшему в штат даже проездом в другую часть страны, и это вызвало беспокойство у многих. Несколько человек были арестованы, в газетах шли постоянные дискуссии.

– Не думаю, что Юг потерпит такое. Это вредит нашему бизнесу и вызывает трудности у других. Рано или поздно нам не миновать отделения южных штатов. – В его голосе угадывался легкий намек на ирландский акцент.

– Полагаю, так и будет, – тихо сказал Каупервуд. – На мой взгляд, положение уже не исправить. Негр не стоит всей этой шумихи, но они будут и дальше агитировать за него; эмоциональные люди всегда так делают. Им нечем больше заняться. Но это вредит нашей торговле с Югом.

– Думаю, да. Именно так мне и говорили.

Когда молодой Каупервуд ушел, он повернулся к новому клиенту. Однако юноша снова поразил его удивительным здравомыслием и глубоким пониманием финансовых вопросов. «Если этот парень захочет получить у нас место, то я приму его», – подумал он.

Наконец мистер Тай обратился к нему напрямик:

– Вы хотели бы попробовать свои силы в операциях на бирже? Мне нужен молодой человек, а один из моих сотрудников собирается покинуть нас.

– С удовольствием, – ответил Каупервуд и широко улыбнулся. – Я сам думал обратиться к вам.

– Ну, если вы готовы к переменам, то место свободно. Приходите в любое время.

– Мне придется заблаговременно уведомить своих хозяев, – спокойно сказал Каупервуд. – Вы не возражаете подождать неделю-другую?

– Естественно. Срок не имеет значения. Приходите, как только уладите все свои дела; я не хочу причинять неудобство вашим работодателям.

Каупервуд уволился из компании Уотермена только через две недели, увлеченный, но не взволнованный новыми перспективами. Горе мистера Джорджа Уотермена было поистине велико. Что касается мистера Генри Уотермена, то он был уязвлен таким предательством.

– А я-то думал, что тебе здесь нравится! – горячился он, когда узнал о решении Каупервуда. – Дело в зарплате?

– Вовсе нет, мистер Уотермен. Просто я хочу заниматься прямыми брокерскими операциями.

– Это нехорошо. Мне жаль. Не хочу препятствовать твоим интересам, тебе виднее. Но мы с Джорджем намеревались через некоторое время предложить тебе долю в нашем деле. Проклятье, дружище, в этом бизнесе можно заработать приличные деньги!

– Знаю, – улыбнулся Каупервуд. – Но мне он не по душе, и у меня другие планы. Я никогда не стану зерновым маклером.

Генри Уотермен не мог понять, почему столь очевидный успех не интересовал Каупервуда. Он опасался, что уход юноши не лучшим образом скажется на их с братом бизнесе.

Вскоре Каупервуд убедился, что новая работа больше устраивает его во всех отношениях: он была не более трудной, но более выгодной. В отличие от компании Уотермена фирма «Тай и К^о» располагалась в красивом здании из зеленовато-серого камня на Третьей улице, которая тогда и еще долгое время была финансовым центром Филадельфии. Здесь находились крупные национальные банки и компании с мировой репутацией: банкирские дома Дрекселя и Эдварда Кларка, Третий Национальный банк, Первый Национальный банк, фондовая биржа и другие подобные учреждения. Эдвард Тай, глава и мозг своей фирмы, был ирландцем из Бостона, сыном иммигрантов, который добился успеха и процветания в этом консервативном городе. Он приехал в Филадельфию, привлеченный местным спекулятивным бумом. «Это хорошее и правильное место для тех, кто держит ухо востро», – с легким ирландским акцентом говорил он своим друзьям, полагая, что сам держит ухо востро. Это был человек среднего роста, не очень полный, с преждевременной сединой, оживленный и добродушный, вместе с тем независимый и боевитый. Над его верхней губой красовались короткие седые усы.

– Да хранят меня небеса, – сказал он вскоре после прибытия в город, – эти пенсильванцы никогда не платят наличными, а расплачиваются векселями.

Дело было в те времена, когда кредитная история Пенсильвании, как и Филадельфии, была очень плохой, несмотря на огромные богатства штата.

– Если начнется война, то батальоны пенсильванцев будут маршировать с векселями наперевес, чтобы оплачивать свои пайки, – ворчал мистер Тай. – Если бы я собирался жить вечно, стал бы богачом, скупая их векселя и облигации. Думаю, когда-нибудь они заплатят, но, бог мой, как они с этим тянут! Я сойду в могилу, когда правительство штата рассчитается хотя бы с процентами по своим долгам.

Он был прав: городские финансы находились в плачевном состоянии. И город и штат были достаточно богаты, но существовало так много способов казнокрадства, что любое новое предприятие неизбежно сопровождалось выпуском облигаций. Эти облигации, или «гарантии», как их называли, ходили под шесть процентов годовых, но когда наступал срок платежа, казначей города или штата ставил штамп с датой предъявления, после чего «гарантийные» проценты начислялись не только на первоначальную сумму, но и на проценты по ней. Иными словами, шло постепенное накопление процента. Но это не помогало человеку, который хотел получить свои деньги, так как ценные бумаги нельзя было заложить более чем по семьдесят процентов от их рыночной стоимости, а продавались они по цене девяносто процентов от номинала. Человек мог купить или принять их для принудительного взыскания залогового имущества, но ему приходилось долго ждать. Кроме того, при окончательном выкупе большинства из них процветало кумовство, поскольку лишь казначей знал, что определенные «гарантии» находятся в руках его добрых знакомых, и мог объявить им о погашении той или иной серии облигаций.

Более того, денежная система Соединенных Штатов тогда лишь начинала переходить от хаоса к некоторому порядку. Банк США, у истоков которого стоял Николас Биддл, прекратил свое существование в 1841 году, а казначейство США с отделениями в штатах появилось в 1846 году. Тем не менее оставалось множество банков с необеспеченным капиталом, так что любой биржевой брокер становился знатоком платежеспособных и неплатежеспособных учреждений. Однако положение постепенно менялось к лучшему, поскольку телеграф ускорил расчеты и обмен биржевыми котировками не только между Нью-Йорком, Бостоном и Филадельфией, но и между местным брокером и его фондовой биржей. Появились частные телеграфные линии, и коммуникация становилась лучше, быстрее и свободнее.

На всех концах США были построены железные дороги. Биржевые сводки и телефоны еще не появились, создание расчетной палаты лишь недавно было задумано в Нью-Йорке и еще не представлено в Филадельфии. Вместо расчетно-клиринговой службы между банками и брокерскими фирмами ежедневно сновали курьеры, которые сводили балансы в банковских книжках, обменивали векселя и раз в неделю доставляли золотую монету – единственное средство для погашения балансовой задолженности, так как устойчивой национальной валюты еще не существовало. Когда биржевой гонг возвещал об окончании дневных торгов, молодые люди, называвшиеся расчетными клерками, на манер, позаимствованный из Лондона, собирались в центре зала и сверяли сделки между некоторыми фирмами по первичным и вторичным продажам, взаимно аннулируя их. Они просматривали счетные книги и объявляли названия сделок: «Делавэр и Мэриленд, продано Тай и К^о», «Делавэр и Мэриленд, продано Бомонт и К^о», и так далее. Это упрощало бухгалтерские расчеты и ускоряло коммерческие операции.

Место на бирже стоило две тысячи долларов. Учредители биржи недавно ввели правило, ограничивавшее время торгов между десятью часами утра и тремя часами дня (раньше они происходили в любое время с утра до полуночи), и устанавливали жесткие ставки на брокерские услуги, в отличие от прежних грабительских схем. Нарушители подвергались крупным штрафам. Иными словами, биржевая торговля приобретала ясные очертания, и Эдвард Тай вместе с другими брокерами полагал, что его делу суждено великое будущее.

Глава 6

К тому времени семья Каупервудов обосновалась в новом, более просторном и красиво обставленном доме на Норт-Фронт-стрит с видом на реку. Этот четырехэтажный дом с фасадом в двадцать пять футов не имел двора.

Здесь семья стала устраивать небольшие приемы, и время от времени их навещали представители разных кругов, с которыми Генри Каупервуд познакомился, двигаясь по служебной лестнице к должности главного кассира. Они не принадлежали к высшему обществу, но многие из них добились не меньшего успеха, чем он сам, – хозяева небольших фирм, которые вели дела с его банком, торговцы мануфактурой и кожей, оптовые агенты по продаже зерна и бакалейных товаров. Дети завели собственные близкие знакомства. Миссис Каупервуд тоже иногда устраивала для знакомых прихожан дневные чаепития или званые вечера, на которых даже Каупервуд пытался изображать светского кавалера, стоя с глуповато-благодушным видом и приветствуя гостей, приглашенных его женой. Поскольку при этом он мог сохранять серьезное и торжественное выражение лица и ограничивался несколькими фразами, это ему не слишком досаждало. Гости иногда пели, немного танцевали, и за ужином собиралась значительно более неформальная компания, чем раньше.

Здесь, в первый же год жизни в новом доме, Фрэнк познакомился с некой миссис Сэмпл, которая чрезвычайно заинтересовала его. Ее муж держал модный обувной магазин на Честнат-стрит недалеко от Третьей улицы и собирался открыть второй магазин на той же улице.

Они познакомились во время вечернего визита супружеской четы; мистер Сэмпл желал обсудить с Генри Каупервудом новое транспортное средство, недавно представленное широкой публике, а именно трамвай на конной тяге. Пробная линия Северо-Пенсильванской железнодорожной компании была запущена на участке длиной в полторы мили от Уиллоу-стрит и вдоль Фронт-стрит до Джермантаун-роуд, а оттуда по разным улицам до так называемой станции Кохоксинк. Считалось, что со временем этот вид транспорта вытеснит сотни омнибусов, которые создавали заторы и делали центральные улицы практически непроходимыми. Каупервуд-младший с самого начала заинтересовался этой темой. Железнодорожные перевозки в целом уже давно привлекали его внимание, но этот конкретный случай был особенно увлекательным. Он уже вызвал широкую дискуссию, и Фрэнк, как и остальные, ходил посмотреть на новинку. Трамвайный вагон выглядел необычно, но привлекательно: длиной четырнадцать футов, шириной семь футов и почти такой же высоты, он катился на маленьких железных колесах и, к всеобщему одобрению, передвигался гораздо тише и легче, чем омнибусы. Альфред Сэмпл рассматривал возможность капиталовложения в другую перспективную линию, которая в случае получения разрешения от законодательного собрания должна была пройти по Пятой и Шестой улицам.

Каупервуд-старший тоже предрекал большое будущее для трамвайных линий, но пока не видел, каким образом можно будет собрать необходимые средства. Фрэнк полагал, что фирма «Тай и К^о» должна попытаться выступить в качестве агента по продаже новых акций трамвайной компании Пятой и Шестой улиц в том случае, если будет получено разрешение на строительство. Он понимал, что компания уже сформирована, что под обеспечение перспективного предприятия будет выпущено большое количество акций и что эти акции будут продаваться по пять долларов с предельным номиналом в сто долларов. Ему хотелось лишь иметь достаточно денег для покупки крупного пакета таких акций.

Между тем и Лилиан Сэмпл завладела его вниманием. Трудно сказать, что именно в ней привлекало молодого Каупервуда, поскольку она не была ему ровней ни в каком отношении. Он был не лишен опыта в общении с девушками и женщинами и до сих пор поддерживал дружеские отношения с Марджори Стаффорд. Но, несмотря на то что Лилиан Сэмпл была замужем (что оправдывало лишь уважительный интерес к ней) и не казалась умнее или рассудительнее других, это не делало ее менее привлекательной. Ей было двадцать четыре года, а Фрэнку исполнилось девятнадцать, однако по складу ума и внешнему облику она казалась моложе своего возраста. Она была немного выше него, хотя он уже перестал расти (пять футов и десять с половиной дюймов), и, несмотря на свой рост, хорошо сложенной и грациозной в жестах и манерах. Ей было свойственно природное душевное спокойствие, происходившее скорее из-за недостатка понимания, чем от силы характера. Ее пышные, густые волосы были цвета сухого английского каштана, а лицо – матово-бледным с нежно-розовыми губами; оттенок глаз менялся от серого к голубому и от серого к карему в зависимости от освещения. Ее руки были тонкие и изящные, нос – прямой, лицо – артистически узкое. Она не казалась блистательной или оживленной, но скорее выглядела спокойной и величавой, сама не зная об этом. Каупервуд-младший был пленен ее внешностью. Ее красота соответствовала его тогдашнему художественному вкусу. Она была прекрасной, думал он, милой и одновременно полной достоинства. Если бы он мог выбирать будущую жену, то его выбор пал бы на такую девушку.

До сих пор суждение Каупервуда о женщинах было скорее импульсивным, нежели рассудочным. Хотя он был устремлен к достижению богатства, престижу и превосходству над другими, его смущали и некоторым образом сдерживали соображения, связанные с респектабельностью, положением в обществе и тому подобными вещами. Скромная женщина ничего не значила для него; с другой стороны, пылкая женщина могла означать многое. В семье он часто слышал разговоры о женщинах, которые жертвовали собой ради мужа, детей и семьи в целом, изнуряли душу и тело подневольным трудом и в тяжелые времена поступались всем ради друзей или родственников, потому что это было правильно и великодушно. Но эти истории почему-то не трогали его. Он предпочитал думать, что все люди, в том числе женщины, должны искренне руководствоваться своими личными интересами. Он не мог объяснить, почему это так. Люди, не знавшие, как поступать в любых обстоятельствах и как защитить себя, казались ему глупыми или, в лучшем случае, очень несчастными. Были возвышенные рассуждения о нравственности, восхваление добродетели и благопристойности и праведный ужас с воздетыми к небу руками по отношению к людям, которые нарушают седьмую заповедь^[9] или хотя бы дают основания для подозрений. Он не воспринимал эту болтовню всерьез. Втайне он уже не раз нарушал седьмую заповедь, как делали и другие юноши. Тем не менее он испытывал отвращение к уличным женщинам и обитательницам публичных домов. В связи с ними ощущалось нечто грубое и нечистое. Короткое время показная мишура борделей привлекала его, поскольку в их роскоши присутствовала определенная сила: мебель, обитая алым бархатом, ярко-красные портьеры, аляповатые картины в нарядных рамах, но самое главное – крепко сложенные или чувственно-флегматичные женщины, которые, по словам его матери, питались мужчинами и жили за их счет. Их телесная сила и душевная похотливость, как и то обстоятельство, что они могли с одинаковой нежностью или добросердечием принимать одного мужчину за другим, поначалу изумляла его, но потом опротивела ему. В конце концов они не блистали умом и в них не было живого движения мысли. По его мнению, они годились только для одного. Он представлял унылую беспросветность, сопровождавшую их поутру, когда лишь сон и мысли о деньгах могли немного смягчить их жалкую жизнь, и качал головой. Он стремился к чему-то более личному и сокровенному, особенному и утонченному.