Когда люди стали работать

Исследователей волнует вопрос, как меняется ситуация с работой и ее восприятием в современном мире. «ХХ век принес моду восхвалять мир труда и провозглашать славу труду. Человек труда стал декларируемым, мифологизируемым героем мира социализма, царства рабочих и крестьян»⁵⁰. Эти слова принадлежат Ф. Юнгеру, посвятившему сочинения вопросам технического развития, особенностям современного трудового процесса.

Юнгер оценивает современность весьма критически – с иронией он замечает, что в этом мире могут воспеваться «биржи труда, военизированные трудовые лагеря и трудовые достижения». Добавим, что Юнгер предпочитает придерживаться «старого доброго значения этого слова “труд”, смысл которого скромнее, так как подразумевает нужду и тяжелую работу»⁵¹.

В современном мире работа предстает как явление планетарного масштаба, как процесс, осуществляемый всем человечеством. В этой связи напрашивается желание принять работу за критерий человеческой оценки, что, кстати, уже и делалось не раз в истории ХХ в. и не раз выявляло абсурдность подобной попытки и бессмысленность происходящего в этой области. «Централизованный функционализм организации труда достиг той степени развития, когда его черты наложили отчетливый отпечаток на человека, – пишет Юнгер. – Здесь представлены все разновидности ущербного специалиста: специалисты-ученые, специалисты-техники, специалисты-рабочие…

Человек должен целиком раствориться в рабочем процессе. Избыточная сила, которую он может потратить сам на себя, оказывается тут совершенно нежелательной, в конечном счете, она только мешает его работе, которая, становясь все более механической, требует от человека определенных механических добродетелей. Необходимо перекраивать человека соответственно рабочим функциям… В него (человека. – Т. С.) вкладывается ровно столько средств, сколько необходимо для возможности его использовать согласно заведенному порядку, замена использованного работника происходит к концу жизни, когда от него не остается ничего, кроме пустого места»⁵².

Отечественный исследователь Игорь Джохадзе отмечает, что «одной из мифологем развитого индустриального и постиндустриального обществ является глубоко укоренившееся в сознании людей представление о труде как специфически целерациональной деятельности, объединяющей всех “здоровых” и “полноценных” членов социума, “создающей продукт” и с необходимостью обусловливающей существование человека в мире. Труд политически санкционируется, экономически поощряется, юридически и этически легитимируется. Вне его жизнь человека не мыслится как “нормальная” и социально приемлемая. При этом под трудом понимают, главным образом, регламентированную профессиональную деятельность, связанную с производством и потреблением. Вменяемой человеку в обязанность трудовой деятельности противопоставляется все непосредственно к ней не относящееся, считающееся второстепенным, случайным, производным, в первую очередь – досуг. Целерациональный труд оправдывает жизнь человека и наделяет ее смыслом (курсив мой. – Т. С.)»⁵³.

Такой подход к пониманию труда выражает распространенную трактовку этого социального феномена. Но всегда ли бытовало именно такое его восприятие? Насколько крепка эта сцепка: человек– труд?

Существуют исследования, прямо или косвенно доказывающие несостоятельность этого (ставшего фундаментальным) основания нашего мировосприятия. Многие исследователи (Л. Мамфорд, М. Салинз, Й. Хейзинга, Б. Малиновский, А.Я. Гуревич и др.) стремятся подчеркнуть, что трудовая деятельность не всегда была неоспоримым атрибутом человеческого общежития.

Труд создал человека?

Распространенная концепция Ф. Энгельса внушает нам, что основной причиной превращения обезьяны в человека был труд. При всей ее популярности в течение ХХ столетия эта позиция неоднократно подвергалась критике. Так, Р. Хeйльбронер писал, что «в первобытном обществе отсутствует труд (work)», поясняя: «Каков смысл утверждения о том, что первобытный человек не занимается никаким трудом? Имеется в виду, что усилия, направленные на физическое выживание общины, никак организационно или по своей значимости не отличаются от других видов деятельности, также жизненно необходимых для его поддержания, таких как воспитание детей, участие в принятии различных общественных решений, обеспечение культурной преемственности и т. д. В этом конгломерате те или иные действия, которые мы бы назвали трудом (work), не имеют отличительных признаков, выделяющих их в особую категорию»⁵⁴.

«Можно ли с уверенностью утверждать, что человека создал труд?» – задается вопросом Л. Мамфорд.

Во вступительной части своей книги «Миф машины. Техника и развитие человечества» (1967) он обозначает побудительные мотивы ее написания: «В этой книге я поставил цель оспорить как допущения, так и прогнозы, на которых основана наша приверженность современным формам научно-технического прогресса, рассматриваемого в качестве самоцели. Я приведу материал, бросающий тень сомнения на расхожие теории основ человеческой природы, где переоценивается роль в развитии человека, какую некогда играли орудия труда, а теперь играют машины»⁵⁵. По Мамфорду, не только марксисты заблуждались, отводя материальным орудиям производства центральное место и направляющую функцию в развитии человека. Концепция Тейяра де Шардена также наделяет человеческую историю узким технологическим рационализмом нашей эпохи, а также проецирует в будущее некое конечное состояние, когда все возможности человеческого развития будут доведены до конца: «В этой “точке Омега” от самостоятельной и самобытной природы человека не останется ничего, кроме организованного разума, представляющего собой универсальный и всемогущий пласт абстрактного ума без любви и жизни»⁵⁶.

Отметив чрезмерную преданность технике в качестве основной точки формирования современного мировосприятия, Мамфорд обращается к вопросам труда и его орудий.

«Как раз потому, что потребность человека в орудиях труда столь очевидна, – пишет исследователь, – мы должны остерегаться преувеличения роли, которую каменные орудия играли за сотни тысяч лет до того, как они стали функционально дифференцированными и эффективными»⁵⁷.

Считая изготовление орудий труда причиной выживания человека, биологи и антропологи долго недооценивали или упускали из виду массу разновидностей деятельности, в которой многие другие биологические виды в течение продолжительного времени проявляли бо́льшую сноровку, нежели человек⁵⁸.

При этом, по Мамфорду, в изготовлении орудий труда не было ничего исключительно человеческого, до тех пор пока оно не модифицировалось языковыми символами, эстетическими замыслами и знанием, передаваемым социальным путем. Вот тогда-то человеческий мозг, а не просто рука вызвал глубочайшие изменения.

В обоснование того, насколько широко распространилось представление о роли труда в формировании человека, Мамфорд ссылается на исследование Томаса Карлейля, который более века назад описывал человека как «животное, пользующееся орудиями труда», как будто это была единственная черта, возвысившая его над остальными «неразвитыми созданиями». Однако не следует забывать таких мыслителей, как, например, Платон, который приписывал заслугу продвижения человека за пределы первобытного состояния изобретателям музыки Марсию и Орфею в той же мере, что и похитителю огня Прометею или Гефесту, богу-кузнецу, единственному ремесленнику в олимпийском пантеоне.

Мамфорд заключает, что преувеличение роли орудий груда, оружия, приборов и машин сделало неясным путь развития человека.

И все же описание человека как животного, изготовляющего орудия труда, укоренилось столь сильно, что лишь находка фрагментов черепов небольших приматов по соседству с отколотыми булыжниками, указывающая на африканских австралопитеков, позволила поместить это существо на прямую линию человеческой родословной, несмотря на отчетливые физические расхождения, отличающие его как от человекообразных обезьян, так и от людей более поздних эпох⁵⁹.

Однако способность к изготовлению убогих каменных инструментов не может представлять достаточного доказательства врожденного превосходства человека над его биологическими собратьями. По мнению Мамфорда, если человек действительно изготовлял орудия труда, то уже изначально он обладал основным и многоцелевым инструментом, имевшим бо́льшее значение, нежели любая более поздняя их совокупность, – собственным телом, а также мозгом, способным охватывать более обширную, чем у других животных, среду, и соединять все разнородные части его опыта.

Благодаря чрезвычайно развитому и непрерывно функционирующему мозгу человек мог распоряжаться бо́льшим количеством умственной энергии, чем ему требовалось для выживания на биологическом уровне, и, соответственно, у него возникала необходимость направлять излишки такой энергии не просто на добывание пищи и половое размножение, но и на такие режимы жизни, которые преобразуют эту энергию в соответствующие культурные, т. е. символические, формы более непосредственно и конструктивно. Только ориентируя собственную энергию на культуру, человек был способен контролировать и полностью утилизировать присущую ему природу.

Культурная «работа» с необходимостью получала приоритет по отношению к ручной. Для новых видов деятельности требовалось значительно больше, чем просто дисциплина рук, мускулов и глаз, которая необходима при изготовлении орудий труда и пользовании ими, хотя такая деятельность также оказывала человеку неоценимую помощь. Кроме того, новые типы работы требовали контроля над всеми естественными функциями человека, в том числе над органами выделения, бурными эмоциями, беспорядочной половой жизнью, кошмарными или сладострастными сновидениями.

В результате настойчивого исследования человеком собственных органических способностей его нос, глаза, уши, язык, губы и половые органы обрели новые роли. «Даже кисть руки, – пишет Мамфорд, – стала теперь не просто мозолистым и узкоспециализированным орудием труда: она могла гладить тело возлюбленной или возлюбленного, держать младенца поближе к груди, совершать осмысленные жесты или выражать в коллективном ритуале и упорядоченном танце какоето не поддающееся иному выражению ощущение жизни или смерти, хранящееся в памяти прошлого или тревожного будущего»⁶⁰.

Мамфорд утверждает, что рассматривать человека как в первую очередь животное, пользующееся орудиями труда, означает не замечать основных глав человеческой истории. В качестве противопоставления этому он отстаивает тезис, согласно которому человек прежде всего является животным, творящим собственный разум, обуздывающим себя и самопрограммирующим. И первичным очагом всех видов его деятельности можно считать его собственный организм и социальную организацию, в которой этот организм обретает более полное выражение. Пока человек не сделал что-либо из самого себя, он немного мог сделать в окружавшем его мире. Специфически человеческим достижением, обособившим человека даже от его ближайших родичей-антропоидов, явилось формирование нового «я», вследствие чего человек стал зримо отличаться от своих примитивных животных предков внешне и поведением. По мере того как расширялась эта дифференциация и возрастало количество определенно человеческих «опознавательных знаков», человек ускорил собственную эволюцию, за относительно короткий промежуток времени достигнув кардинальных изменений⁶¹.

Впредь основным занятием человека станет его самопреобразование, осуществляющееся регион за регионом, культура за культурой. Это самопреобразование не просто спасло человека от непрерывного застоя на изначальном, животном, уровне, но и освободило его наиболее развитый орган – мозг – для иных задач, нежели те, что обеспечивали его физическое выживание. Доминирующей человеческой чертой, центральной по отношению ко всем остальным, и является способность к осознанному и целенаправленному самоотождествлению, самопреобразованию и к самопониманию.

Труд и экономика простого выживания

Является ли труд обязательным условием благополучной жизни? В современном мире работа выполняет роль организующего каркаса, вокруг которого выстраивается образ жизни индивида. Всегда ли именно труд выполнял подобные регулятивные функции? Как показывают исследования, люди хорошо себя чувствовали в отсутствие труда как модератора, своеобразного метронома, отмеряющего основные жизненные фазы – подъем, еда, работа, отдых, сон.

В известной работе Маршалла Салинза «Экономика каменного века» (1972), посвященной жизни кочевых охотников и собирателей-аборигенов, рассматривается общество изобилия и возможные пути к нему. Как показывает исследователь, вопрос этот достаточно сложный, и существуют диаметрально противоположные подходы к его рассмотрению. В первую очередь следует определиться, что понимается под обществом изобилия. Очевидно, существуют различия в трактовке данного понятия в разных культурных традициях.

Салинз рассматривает два пути к изобилию: «Потребности можно “легко удовлетворять”, либо много производя, либо немногого желая. Распространенные концепции в духе Гелбрейта склонны к утверждениям, особенно подходящим для рыночных экономик: потребности человека велики, если не сказать беспредельны, в то время как средства их удовлетворения ограниченны, хотя и поддаются усовершенствованию, поэтому разрыв между средствами и целями может быть сокращен повышением продуктивности по крайней мере настолько, чтобы “насущные товары” имелись в изобилии.

Но существует и иной путь к изобилию – путь, указываемый дзен-буддизмом. В основе его лежат предпосылки, весьма отличные от наших: материальные потребности человека ограниченны и немногочисленны, и технические средства для их удовлетворения не изменяются, но в целом они вполне достаточны. Приняв стратегию дзен-буддизма, люди могут наслаждаться не имеющим аналогов изобилием при низком уровне жизни»⁶².

Салинз убежден, что второй путь вполне подходит для описания образа жизни охотников и собирателей-аборигенов. Свободные от рыночной одержимости дефицитом экономические «пристрастия» охотников более последовательно ориентированы на изобилие, чем пристрастия жителей индустриальных районов планеты.

Как правило, охотников и собирателей считают бедными, потому что у них ничего нет; возможно, правильнее было бы считать их свободным потому, что у них ничего нет: «Крайняя ограниченность имущества освобождает их от всех забот, за исключением самых насущных, и позволяет наслаждаться жизнью»⁶³.

Еще некоторое время назад жизнь бушменов или австралийских аборигенов было принято рассматривать в качестве «классической иллюстрации народов, у которых экономические ресурсы крайне скудны» и которые живут в столь ненадежных местах, что «только самые интенсивные усилия могут сделать выживание возможным»⁶⁴. Салинз настаивает на пересмотре этого «классического» понимания. Убедительным доводом может служить то, что охотники и собиратели работают меньше жителей цивилизованных областей планеты и добыча пропитания является у них не постоянным изнурительным занятием, а задачей, возникающей лишь периодически; времени на досуг у них сколько угодно, а количество «дневного сна на душу населения в год» куда больше, чем в любом другом обществе⁶⁵.

Свое рассуждение Салинз основывает на материалах, собранных во время американо-австралийской научной экспедицией в Арнемленде в 1948 г. и опубликованных в 1960 г. Ключевым Салинз называет исследование Маккарти и Макартура (McCarthy and McArthur, 1960), которое посвящено распределению времени, затрачиваемого на охоту и собирательство, и дополнено проделанным Макартуром анализом питательной ценности добываемых продуктов⁶⁶.

Салинз перечисляет наиболее показательные выводы этих исследователей.

Первое, и наиболее очевидное, заключение состоит в том, что труд аборигенов неизнурителен. Время, затрачиваемое человеком на добывание и приготовление пищи, в среднем составляло четыре-пять часов в день.

Второе: они работают не непрерывно. Проблема добывания пищи не стоит перед ними постоянно; временами они добывают достаточно, чтобы снабдить себя впрок, благодаря чему у них остается масса времени, которое они могут проводить, ничего не делая.

Что касается иных предметов жизнеобеспечения, то при охоте и собирательстве их запас пополняется нерегулярно, соответственно, и распорядок работы оказывается неустойчивым.

В-третьих, «создается впечатление, что эти австралийские аборигены скорее недоиспользуют свои объективно существующие экономические возможности, чем исчерпывают трудовые усилия и имеющиеся в их распоряжении ресурсы до предела возможного»⁶⁷.

Количество пищи, собираемой за день, во всех случаях могло бы быть значительно бо́льшим. Хотя поиск еды был для женщин работой, которая продолжалась без конца день за днем, отдыхали они довольно часто, не проводя все дневное время в поисках и приготовлении пищи. Действия, совершаемые мужчинами по добыванию пищи, были менее регулярными, и, если в один день им доставалась хорошая добыча, они зачастую отдыхали весь следующий день. Возможно, неосознанно они сопоставляют преимущества большого запаса пищи с усилиями, необходимыми для ее добывания, и, возможно, они сами решают, какое количество считать достаточным, и останавливаются, когда добывают его⁶⁸