Как-то раз в зимние каникулы Соньку было некуда девать и её отправили к бабусе. А той на работу надо. Что делать? Взяла бабуся Соню с собой в диспетчерскую. Вот это было здорово! Там располагался огромный пульт управления с невероятным количеством каких-то рычажков, кнопок и лампочек. Соня была в восторге. Лампочки мигали то зелёным, то красным, и это завораживало. А бабуся! Бабуся ловко управляла всем этим волшебством. Лифты в то время закрывались не автоматически, а вручную. Входя, надо было закрыть сначала железную наружную дверь, а потом внутренние деревянные створки. Не все жильцы справлялись с этим быстро, а если двери как следует не закрыть, лифт ни за что не поедет. Тогда на пульте, указывая на один из подъездов дома, долго горела красная лампочка. Увидев такое, бабуся брала в руки переговорное устройство и в свойственной ей манере громко кричала в него:

– Пассажир, закройте дверь! Вы меня слышите?! Пассажир, немедленно закройте дверь!!!

Получалось очень грозно. И через некоторое время лампочка загоралась зелёным – лифт поехал. Но бывали и другие случаи, когда лифт действительно застревал. Тогда бабуся брала ключи и топала пешком на верхний этаж в нужном подъезде в какое-то специальное помещение, Соню с собой не брала. Оттуда она могла управлять перемещением лифта, и чаще всего ей удавалось возобновить движение кабины. А уж если не удавалось, то приходилось вызывать «аварийку». И всё то время, пока механики ехали, бабуся по громкой связи говорила с застрявшим пассажиром, успокаивала его, шутила, помогала скоротать ожидание. Насмотревшись на всё это и проникнувшись важностью работы лифтёра, Соня бабусю сильно зауважала.

В коммуналку на Соколе Нина Борисовна с Соней частенько наведывались, и не только для того, чтобы просто навестить мать и бабушку. Работала бабуся недалеко от дома, в одном из дворов возле Института «Гидропроект». На службу ходила пешком в любую погоду. Зимой-то дворы дай Бог, чтоб от снега почистили да хоть кое-где лёд посыпали. В общем, скользко было идти. И надо бы Сониной бабусе, как все нормальные бабушки, потихонечку, маленькими шажками передвигаться, ан нет, не в её характере это было. Бабуся, неся своё грузное тело на тонких ножках, перемещалась порывисто и с размахом. А дальше, как известном фильме: поскользнулся, упал, очнулся – гипс. Вот и приходилось Нине Борисовне на другой конец Москвы ехать, матери продукты возить, помыться помочь и еду сготовить.

И всё бы ничего, всякое в семье бывает. Вот только переломы эти чем дальше, тем чаще стали с бабусей случаться. Бывало, два, а то и три раза за зиму то руку, то ногу сломает. А у Нины Борисовны муж, работа, дети. Замучилась она совсем на два дома мотаться и стала бабусю уговаривать:

– Мам, давай съедемся. Ты ведь не молодеешь. А станем жить все вместе, мне легче за тобой ухаживать будет.

Не тут-то было. За долгие годы бабуся слишком привыкла жить одна и свободой своей дорожила. Ни в какую съезжаться не соглашалась. Так прошла одна зима и вторая. Всё повторялось снова. И в очередной раз, когда бабуся как-то особо неловко грохнулась, и перелом ноги был очень тяжёлым, а выздоровление обещало быть длительным, дочь с зятем перевезли её к себе. Тесновато было в «двушке» впятером, а что делать? Бабуся заняла Мишин диван, а Мишка спал на раскладушке. Когда Владимир Васильевич был дома, бабуся обходилась без костылей: он её фактически на себе в туалет таскал.

После этого случая она сдалась. Согласилась-таки на обмен, но при одном условии! Обменять предполагалось имеющуюся «двушку» и бабусину комнату на трёхкомнатную квартиру. И условие было таким: в новом жилище у неё будет своя комната, куда она переедет только в том случае, если туда влезет вся-вся её мебель. И точка.

Подходящий вариант искали только в своём Кунцевском районе. Он нашёлся неподалёку на Кастанаевской улице близ следующей станции метро «Пионерская». Это была такая же пятиэтажка, только не блочная, а панельная, что ещё хуже. Кухня, как обычно, шесть квадратных метров, дальше шла маленькая девятиметровая комната, после неё большой зал без дверей – проходной, и последняя комната в четырнадцать квадратных метров для бабуси. А хотелось, чтобы все три комнаты были изолированными. Тогда Тимофеевы решили пойти на потерю части полезной площади и отгородили большую комнату от коридора стенкой, врезав в неё дверь. Тем самым часть комнаты превратилась в продолжение коридора, и он стал очень длинным: от входной двери до самой бабусиной комнаты. Бабусины условия оказались трудновыполнимыми. Маленькую девятиметровку сразу выделили Мише. В большой комнате, которая стала уже немного поменьше, разместились родители, и селить туда двенадцатилетнюю дочь было уже неуместно. Третья комната, как известно, предназначалась бабусе. А Соньку куда девать?

На Сонино присутствие в своей личной комнате бабуся, как ни странно, легко согласилась. Одной проблемой должно было стать меньше, но тут развыступалась Соня:

– А почему это Мишке своя комната, а я должна жить с бабусей?

– По старшинству, – отрезала Нина Борисовна. – Когда-нибудь и у тебя будет своя комната, подрасти сначала.

Согласившись принять Соньку, в вопросе о мебели бабуся оставалась непреклонной. В её комнату втиснули диван, софу, обеденный стол со стульями, телевизор с тумбочкой и сервант с посудой. А вот плательный шкаф из натурального дерева впихнуть было уже некуда.

– Делайте, что хотите, – сказала бабуся, – без шкафа не перееду.

Пришлось отрезать кусок коридора, переместив дверь в бабусину комнату ровно на длину шкафа. Между стенкой и шкафом оставался довольно узкий проход, ведший в саму комнату, по которому толстая бабуся проходила только-только, а дверцы шкафа раскрывались не до конца. Но её это утроило, и проблема была решена. К слову, тот старый шкаф по сей день стоит у Соньки на даче и ничего ему не делается.

Совместное проживание с бабусей, учитывая особенности её характера, внесло свои изменения в течение жизни семьи Тимофеевых. Детям стало только лучше. Когда Соня возвращалась из школы, а Миша из института, их ждал горячий обед. Бабуся вкусно готовила, особенно ребята любили её котлеты. Правда, такая роскошь была не каждый день, поскольку бабуся по-прежнему ходила на свою сменную работу лифтера. Ездить ей теперь было далеко, но она продолжала мотаться на автобусе и метро, сутки через трое, блюла свою финансовую независимость. И по-прежнему каждую зиму хоть раз, да случались у неё переломы конечностей. Но теперь уж она одна не оставалась.

Бабуся обожала всякие побрякушки. Несметное количество разнообразных бус, колечек и серёжек хранилось в её шкатулках. Разумеется, всё это была бижутерия, в лучшем случае самоцветы, ни о каких драгоценностях и речи быть не могло, правда, попадалось иногда кое-что из серебра. Как же Соня любила рассматривать эти «сокровища»! Она любовно перебирала пальцами бусы, выкладывала их на полированный стол, примеряла на себя, прикладывала серьги к своим ушам, в которых не было дырок, надевала на тонкие пальчики кольца, которые с неё сваливались, а потом аккуратно складывала всё обратно и, вздыхая, закрывала шкатулки. Всё это, конечно, с разрешения бабуси, которая и сама охотно рассматривала с внучкой свои залежи, вспоминая попутно, что это или то она давно не надевала.

Соне вообще разрешалось многое. Например, строить баррикады из подушек от софы или читать в постели, включив бра, когда бабуся уже засыпала. И Мишке она тоже всё прощала, что бы он ни натворил, ни разу маме не ябедничала. И на детей никогда не кричала.

Сложнее было со взрослыми. Тут бабуся, будучи с чем-то не согласной, могла разбушеваться не на шутку. Бывало, накричит на дочь, поругается с зятем, протопает по длинному коридору и как шарахнет своей дверью, аж стенка самодельная дрожит. Далее следовал неповторимый звук: разгневанная бабуся, размашисто задевая боками то стену, то шкаф, шествовала по узкому проходу в свою комнату. Включала там телевизор и ни с кем, кроме детей, не разговаривала до следующего вечера. Зато на следующий день вела себя, как ни в чём не бывало, как будто это не она вчера тут шумела и обвиняла дочь и зятя во всех смертных грехах. Вспыльчивая была, но отходчивая.

А вот Нина Борисовна первое время такие дни тяжело переживала. Скандалов она органически не переносила, в отличие от матери, и всю жизнь берегла мир и покой в семье. С бабуси-то всё, как с гуся вода, лёгкий человек, а дочь потом долго в себя приходила. Но со временем привыкла и стала легче к этому относиться, хотя так никогда и не понимала, как это можно сегодня человеку гадостей наговорить, а завтра с ним целоваться.

Нина Борисовна в то время была уже главным экономистом крупного московского предприятия – работа тяжёлая, ответственная. И вот посреди рабочего дня в кабинете главного экономиста, где шло совещание, мог раздаться звонок и из трубки без всяких преамбул нёсся бабусин громкий голос:

– Нина, я фарш купила, котлеты нажарила. Картошка кончается, последнюю почистила. Будешь ехать…

– Мама, извини, я занята, я тебе позже перезвоню.

После этих слов обиженная бабуся швыряла трубку и, сопя, топала на кухню. Сонька не раз была свидетелем таких телефонных переговоров. И никакие разъяснения вечером про совещание или вызов к генеральному не помогали.

– Ты что, не можешь три минуты послушать, что я говорю?!

– Да пойми ты, мама, я на работе, в присутствии людей не могу твои котлеты обсуждать.

– Вот как? Тогда я вообще ничего не буду готовить!

Ах, не мечите жемчугов своих… Теперь Нине Борисовне приходилось ещё лавировать между мужем, у которого, как мы знаем, характер был довольно прямолинейный, и матерью, вспыхивающей, как порох. Бывало, разругавшись с зятем, бабуся вдруг брала отпуск на неделю и со словами: «Всё! Я уезжаю от вас к Ане!!!» – отправлялась к младшей дочери, которая жила в Подмосковье.

Приехав к Ане, бабуся была счастлива всех видеть: младшую дочь, ещё двоих своих внуков Лену и Сашу, по которым страшно соскучилась, и даже зятя Абрашу. Шум, веселье и гостинцы сопровождали бабусин приезд. Когда дети ложились спать, она долго и с упоением рассказывала, как ей нелегко живётся в семье старшей дочери, какой Володя паразит и как Нина неправильно себя ведёт.

Но проходила неделя и выяснялось, что ещё хуже ведёт себя Аня, а Абраша вообще гад последний. Бабуся хлопала дверью и со словами: «Ноги моей больше здесь не будет!» – возвращалась на электричке в Москву. Там она, соскучившись за неделю, снова любила Нину, Володю и баловала внуков. Через несколько месяцев история повторялась с копиальной точностью. При очередном переломе, когда старший зять таскал её на себе на кухню и в туалет, он был Володечкой, а как поругается, Володькой-паразитом.